Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть вторая. Ссылка. Глава четвертая.
Не все в столице осквернились,
Не все на чуждый свет пошли…
Такая книга, как эта не может строиться на плодах трудов одного человека, факты собранные здесь – итог кропотливых исследований нескольких поколений многих русских историков и литературоведов, упомянуть имена которых здесь нет возможности просто потому, что в этом случае книга превратится в библиографический справочник и её невозможно будет читать. При этом автор считает важным сообщить читателю о том, что многие материалы, посвящённые истории Библейского общества и двойного министерства под руководством Голицына взяты им из работ выдающегося и доныне здравствующего русского историка А.Б. Зубова. Ему же, то есть, А.Б, Зубову, принадлежат и некоторые оценки работы этих учреждений, с которыми автор, приводя их в этой книге, полностью согласен.
Кишинёв жил своей жизнью, а столица империи жила своей. Многие процессы, о которых мы уже немало сказали, то усиливались, то ослабевали, то набирали силу, то теряли её. В стране кто-то пахал, кто-то сеял, кто-то думал, как удержать и укрепить власть, кто-то строил планы о том, как её получить, кто-то занимался духовным просвещением закостеневшего общества, а кто-то – смотрел на эти труды с величайшим сомнением, видя в этих трудах величайшую опасность для традиционного христианства в России.
Князь Голицын и возглавляемое им Библейское общество проводили огромную работу по распространению слова Божия на просторах империи. Мы с Вами уже говорили о том, что ещё в декабре 1812 года Библейское общество издало первый русский перевод Четвероевангелия, в 1820-м был издан весь Новый Завет, в январе 1822-го была выпущена Псалтирь на русском языке, и немного забегая вперёд, скажем, в 1823 году вышел Краткий Катехизис митрополита Филарета (Дроздова), а в 1824-м — Пятикнижие Моисеево в русском переводе с Масоретского еврейского подлинника. Одновременно с этим Библейское общество осуществило переводы Священного Писания на другие языки и наречия Империи, в том числе, несмотря на протесты Римской курии, и на польский. Всего за десять лет издательской деятельности (1814 — 1824) Библейское общество выпустило в свет более 700 тысяч книг на 43 языках, в том числе - почти 450 тысяч книг Священного Писания. Общество создало по всей Империи около 90 губернских отделений для распространения этих и других книг и брошюр духовного содержания для народного чтения.
Князь Голицын в 1818 году добился того, чтобы Синод принял постановление, которое в строгой форме требовало от приходских священников неукоснительной проповеднической и катехизаторской деятельности, «дабы преодолеть невежество и суеверия, распространенные в народе». В следующие три года Синод несколько раз собирался для обсуждения мер по дальнейшему
обсуждению мер, как бы теперь сказали, «по внедрению в жизнь требований данного постановления». В 1821 году Синодом была выпущена подробнейшая инструкция с указаниями для приходских священников о том, как они должны регулярно составлять и произносить в своих церквях перед своими прихожанами «простые и понятные» проповеди с такой же простой и понятной конечной целью – целью духовного просвещения народа Божия.
В 1819 году было учреждено Императорское человеколюбивое общество, задачей которого была духовная и материальная помощь тюремным заключённым и каторжникам.
По совместной идее Александра и Голицына Библейское общество должно было соединить в себе усилия всех христианских конфессий и направлений тогдашней России с единой конечной целью – целью духовного просвещения народа. Православию, как самой массовой конфессии в этой работе, уделялось первостепенное значение, и отводилась главенствующая роль. Но с самого начала своего существования в недрах Библейского общества столкнулись два течения, которые обычно сталкиваются при попытке развить почти любое широкое дело в России.
С одной стороны в таком деле активно ведут себя европейски образованные и свободно мыслящие интеллектуалы, с другой стороны, к делу обычно также привлекаются активные традиционалисты, видящие, что прежние методы работы исчерпывают себя и могут привести к упадку дела вообще. Давайте назовём первых европейцами, а вторых – патриотами. Беда европейцев обычно состоит в незнании исторических особенностей России, и потому – в стремлении навязать чуждые нам решения. При этом европейцы часто исходят из самых лучших побуждений и далеки от мыслей сделать что-либо плохое.
Патриоты, видя потенциальную опасность нововведений, обычно подозревают европейцев в плановых самых худых намерениях, способных подорвать основы существования русского общества, и потому в конечном итоге стремятся свести нововведения к косметическим изменениям с сохранением глубинной структуры хранимого ими явления.
Всё это, к сожалению, мы видим на примере деятельности русского Библейского общества. При самом основании в числе самых деятельных его членов оказались несколько православных митрополитов и несколько влиятельных масонов. Напомним, что православная церковь к тому времени, из-за тотальной неграмотности огромного большинства русского народа, постепенно превращалась в обрядовую структуру, говорившую, к тому же, на незнакомом народу церковном языке, а просвещённый слой русского общества, в силу воспитания и отсутствия духовной литературы на родном языке, чуть ли в не меньшей степени был оторван от практического христианского вероучения. Если к этому добавить ещё тот факт, что церковь тогда же уже почти сто лет не несла общественной нагрузки из-за того, что она стала по воле Петра Первого частью государственной машины, то любому непредубеждённому наблюдателю станет видна и понятна сложность и громадность задачи, поставленной Александром и понятой Голицыным.
В идеале Александру и Голицыну скорее всего представлялось, что неравнодушные к идее Высшей Силы в её христианском понимании масоны, и отторгнутые ранее от коренного православия старообрядцы, духоборы, молокане и прочие условные сектанты напитаются духовной силой традиционного православия, и в конечном итоге, скорее всего, присоединятся к нему. В свою очередь, традиционное православие с точки зрения основателей Библейского общества, должно было стать более просвещённым и более терпимым к иным
точкам зрения на богословские и другие внутрицерковные темы, оно должно было оказавшись в условиях конкурентной духовной мысли доказать своё превосходство и состоятельность. Что-то похожее на эту тему о Русском Библейском обществе было высказано в Лондоне на праздновании 13-летней годовщины английского “Библейского Общества” 7 мая 1819 года: «Отныне мы можем быть уверены, что в России восстановится религия во всей чистоте единственно через распространения Священного Писания, переведенного на различные наречия, на которых говорят в этой обширной стране. Единственное чтение Библии может восстановить греческую церковь и поднять ее из настоящего упадка». Мы обычно с подозрением относимся к высказываниям наших противников, но игнорировать такие высказывания было бы как минимум не умно. Англичанину, конечно, не понять важности Священного Предания, во многом равного по значению Священному Писанию, но ведь не только у них, но и у нас к тому времени земля оскудела духом, и носители предания стали редкостью, так что Писание, как и в наше с Вами убогое время постепенно превратилось чуть ли не в единственный полноценный источник богопознания для подавляющего большинства обычных людей, к которым мы все с Вами и принадлежим.
К сожалению, красивая александровско-голицынская идея о позитивном сотрудничестве разных духовных направлений начала пробуксовывать с самого начала. Различные сектанты в основном видели в православных иерархах только силу, не относящуюся к ним с должным уважением и стремящуюся их поглотить. В чём-то эти люди были правы, и потому они всячески стремились, пользуясь удобным историческим моментом, защитить свои права. Православные иерархи защиту их прав воспринимали как наступление на права своей конфессии и противоречия, которые тут возникали, постепенно приобретали трудноразрешимый характер. Если отношения со старообрядцами ещё несли какую-то перспективу в плане будущего разрешения конфликта, возникшего сто пятьдесят лет назад, и с обоих сторон находились люди, желавшие этот конфликт или уврачевать, или серьёзно сгладить, то примирение с остальными сектантами выглядело весьма проблемным.
С масонским влиянием дело обстояло намного сложнее. Все масонские центры находились за рубежом, и огромное их количество было под протестантским влиянием, то есть, подавляющее большинство русских масонов христианского или полухристианского толка так или иначе исповедовали протестантские подходы к библейскому вероучению. При этом, правда, сразу отметим, что у масонов были сильны мистические настроения, а значит идея голого рационализма коренилась далеко не в каждом масонском уме, а точнее – не в каждой масонской душе.
Масоны по тогдашним, а может – и по теперешним меркам были высокообразованными людьми, чего о большинстве православных священников и иерархов сказать было нельзя – в лучшем случае православные церковные деятели хорошо знали свой предмет, то есть, науки, связанные непосредственно с православием, а вот со знаниями в сфере научных достижений того времени у них было слабовато. Общий культурный уровень церковных иерархов тоже часто был недостаточен хотя бы в том плане, что их критика деятелей вольтеровского направления не была конкретной – в недостатки произведений деятелей французского просвещения никто из православных богословов не вникал. То есть, Вольтер, Дидро, Руссо с их точки зрения были плохи, и это было в духовном аспекте правильно, но почему именно они были плохи – православие красиво и доходчиво не объясняло, не объясняло потому, что некому было объяснять, не
хватало для этого православных культурных сил.
И вот они сошлись в Библейском обществе, масоны-мистики и православные иерархи, из которых один только Филарет Дроздов, будущий знаменитый московский митрополит по своим знаниям и остроте ума не уступал никому из европейски образованных масонов, и который поэтому не боялся никаких диалогов на духовные и мирские темы с любым собеседником. Но повторимся, Филарет был один, и его за эту учёность далеко не все любили даже в православной среде, а диалоги в Библейском обществе велись между многими оппонентами и за счёт внешней образованности, умения себя подать, достаточной интеллектуальности и светского напора европейское крыло часто брало верх над крылом православных иерархов. Особенно это касалось издательской деятельности, при осуществлении которой православные митрополиты категорически возражали против издания любой литературы, хоть в чём-то противоречащей жёстким каноническим православным позициям. Европейское крыло напротив, не видело ничего плохого в распространении литературы подвигающей человека к духовному поиску.
Раздражение православных иерархов по этому поводу постепенно нарастало и начало вызывать сопротивление – поначалу глухое, но довольно быстро ставшее ощутимым. Выше мы говорили о преследовании, которому подверглись Е.И.Станевич и архимандрит Иннокентий за издание книги, направленной против увлечения мистическими практиками. Православное крыло почувствовало в этом и других действиях своих оппонентов угрозу своим устремлениям, и так или иначе обязано было сплотиться и начать действовать более активно.
В этом плане интересным выглядит свидетельство иностранного дипломата Лаферронеероннэ, аккредитованного при дворе Александра I, который в одном из своих писем ещё 1 апреля 1820 года пишет: «Это “Библейское Общество”, которое не стремится к иному, как универсализировать протестантство, должно быстро породить идеи свободы у людей, привыкших до сих пор видеть в их Государе высшего главу религии, которая их учит подчинению и уважению к нему. Однако этот могущественный рычаг, этот целебный престиж хотят разрушить». Понятно, на чьей стороне находятся симпатии иностранца, и он по этому поводу весьма свободно проговаривается о протестантизме, с которым у русского православия были и остаются до сих пор свои непримиримые счёты, но печальным является то, что в недрах Библейского общества два крыла русской духовной мысли, одинаково желавшие духовного просвещения народа, не смогли понять и принять друг друга и вместо этого вступили в упорное и, как впоследствии оказалось, непримиримое противостояние.
Русская церковь к тому времени давно превратилась в часть государственной машины со свойственными всякому казённому механизму бюрократическими свойствами, и лидеры русской церкви в сложившихся условиях осознанно или неосознанно решили действовать так, как в похожих обстоятельствах действуют любые государственные чиновники в унитарном государстве – они стали искать пути влияния на первое лицо. При митрополите Михаиле (Десницком) эта стратегия только начинала формироваться и не могла полностью оформиться по разным причинам, в том числе и потому, что Михаил был немного мягковат для упорной борьбы, и потому, что он же был в определённое время очень серьёзно связан с розенкрейцерскими масонскими структурами.
Розенкрейцеры – один из наиболее христианизированных масонских орденов, но корни его ведут в Германию и Англию и там теряются на неизвестных нам вершинах. Давайте согласимся с тем, что одному из ведущих лидеров Русской православной церкви можно вести диалоги с кем угодно, а вот вступать в не очень
афишируемую связь с духовной организацией неправославного толка не стоит, но несмотря на это, интересы православия были у Михаила на первом месте. Он неоднократно, а особенно незадолго до своей кончины конфликтовал с Голицыным по поводу идей христианского универсализма, и по этому поводу неоднократно жаловался на него императору.
Ситуация стала серьёзно меняться с марта 1821 года, практически сразу после смерти митрополита Михаила, когда на освободившееся место столичного святителя был назначен митрополит Серафим (Глаголевский). В первые годы существования Библейского общества митрополит Серафим, как и многие другие ведущие иерархи был его ревностным поборником, особенно в деле перевода Священного Писания на общедоступный русский язык, но впоследствии, оценивая события, шедшие в обществе как антиправославные, Серафим изменил свою точку зрения, и ко времени своего назначения на должность Санкт-Петербургского митрополита он уже был убеждённым противником деятельности князя Голицына на его посту.
Как опытный государственный чиновник, Серафим понял, что стоящая перед ним проблема не имеет простого лобового решения. Он стал искать союзников, способных в конечном итоге помочь ему добиться желанного результата. Вокруг него довольно быстро сложился круг епископов и митрополитов-единомышленников, но этого было мало – нужен был мощный союзник на самом верху, близкий к Голицыну по степени влияния на императора. Такой человек существовал в единственном числе – это был граф Аракчеев. Граф не стремился к деньгам и почестям, не был падок на лесть, но он в чрезвычайной степени дорожил вниманием императора к себе. Эта составляющая была для него важнейшей частью жизни, и безусловно, он ревновал императора к Голицыну. К тому же, определённая простота Аракчеева и его тяготение к историческим русским устоям позволяли митрополиту Серафиму очень легко объяснить Аракчееву необходимость поддержки русских митрополитов в ущерб западным масонам. Так возник вполне логичный и крепкий союз митрополитов и Аракчеева, направленный не столько против самого Голицына, сколько против активно поддерживаемой им идеи взаимной христианской толерантности, терпимости и равных возможностей всех христианских направлений перед обществом и законом.
Дело оставалось за малым – нужен был человек, который смог бы ярко и нестандартно озвучить охранительные православные идеи перед высшим петербургским обществом, и в конечном итоге – пред самим императором. Такой человек должен был найтись, и он в конце концов нашёлся. Им стал архимандрит Фотий Спасский, настоятель Юрьева монастыря в Новгороде, личность во многих отношениях противоречивая, но замечательная.
Фотий несомненно был горячим сторонником православия, не мыслившим своей жизни вне церкви. Его крайне беспокоили и возмущали мистические настроения, господствовавшие в то время в столичном обществе. Он его не собирался скрывать во время своей службы в Петербурге, где мог, там публично высказывал, и за своё антимасонское выступление в Казанском соборе в 1820 году был удалён из столицы в захудалый Деревяницкий монастырь близ Новгорода.
Неизвестно, как бы сложилась его судьба, если бы он к тому времени уже не был знаком с другой замечательной личностью – графиней Анной Орловой-Чесменской, дочерью бывшего екатерининского фаворита Алексея Орлова. Анна Орлова, красавица и богатейшая помещица, по достижении взрослого возраста решила не выходить замуж, и живо держа в душе грехи отца, посвятила всю
жизнь Богу и православной церкви, не уходя при этом в монастырь. Христианское подвижничество до последнего дня жизни - вот как можно определить земной путь Орловой.
Орлова слушала проповеди Фотия в Казанском соборе, была поражена их смелостью и их содержанием, и после удаления Фотия из Петербурга всячески помогала из своих средств ему в деле восстановления Деревяницкого монастыря, а также хлопотала перед митрополитом Серафимом о возвращении Фотия в столицу. Хлопоты имели успех. Фотий в начале 1822 года был переведен в Сковородский монастырь, возведён в архимандриты, а весной того же года помещён в Александро-Невскую Лавру в Петербурге.
В Петербургском высшем свете кроме людей, увлечённых мистическими идеями в масонском понимании этих слов, было немало других людей, неравнодушных к поиску духовных истин, но обращённых при этом в сторону традиционной православной церкви. На фоне всеобщего увлечения мистицизмом в просвещённом сословии увеличилось и число людей, тянувшихся именно к православию. Анна Орлова была одной из ярких представительниц этого круга, состоявшего в основном из благочестивых столичных аристократок, и Фотий с благожелательной и лёгкой подачи Орловой очень быстро обрёл большой успех в глазах и во мнениях православных дам высшего петербургского света. Безусловно, для этого были основания – людей почти всегда привлекает в других людях внешняя выразительность, оригинальность в мыслях, смелость в суждениях, убеждённость во взглядах. Всеми этими качествами в полной мере обладал архимандрит Фотий, а если ещё добавить, что на нём был некий ореол изгнанника за веру и подвижника, поскольку он ещё и носил вериги, то остаётся только представить, какой эффект он производил на впечатлительных женщин. Все разом взятые петербургские масоны вряд ли могли бы похвастаться харизмой, схожей с харизмой одного Фотия.
21 мая 1822 года в Александро-Невской Лавре освящали новую церковь, и на этой церемонии Фотий был представлен князю Голицыну. Знакомство произвело на князя неизгладимое впечатление. Склонный к мистическому мышлению Голицын чуть ли не впервые в своей жизни увидел перед собой одухотворённого православного человека, полного некой удивительной силы. Князь не был духовно опытен, не встречался с истинными духоносными православными подвижниками и, видимо, мощную жизненную энергию Фотия и его убеждённость в своей правоте принял за особое явление Духа Святаго – повторимся, скорее всего, это было так, хотя в точности мыслей Голицына мы знать не можем – он не оставил по себе записок на эту тему. Так или иначе, но почти сразу после знакомства с Голицыным, Фотий был приглашён был приглашён к нему в дом, и после неоднократных свиданий с ним у графини Орловой, где он «девице и князю предлагал слово и дело Божие по три, по шести и до девяти часов в день», был в дальнейшем принят князем в качестве «духовного учителя» и «златоуста».
Впечатление, произведённое Фотием на Голицына было столь велико, что когда архимандрит засобирался в Новгородскую губернию в свой монастырь, Голицын удержал его в Петербурге вплоть до возвращения императора из очередной поездки, обещая исходатайствовать ему аудиенцию.
Голицын слово сдержал, и 5 июня 1822 года в Каменноостровском дворце произошла первая встреча Фотия с царём. Ко встрече все готовились по своему. Митрополит Серафим к тому времени уже ясно увидел в Фотии человека, способного повлиять на ход событий в нужном направлении. В отличие от князя Голицына и графини Орловой, многоопытный Серафим прекрасно понимал, что Фотий – не духоносный подвижник, а очень энергичный и уверенный в себе
церковный администратор, всего лишь - убеждённый в своей особой миссии и духоносности, но это было понятно единицам. Уверенность же Фотия в своей избранности только придавала дополнительный импульс его действиям, крайне важным для партии митрополита Серафима и Аракчеева. Можно сказать, что митрополит и его сподвижники использовали Фотия в определённой степени «в тёмную» в том плане, что пламенный архимандрит горячо и добровольно в лучшем виде делал то, с чем бы никогда не справился никакой тщательно обученный агент.
Подчёркивая важность грядущего события, митрополит Серафим благословил Фотия перед встречей с государем древней иконой Нерукотворного Спаса, а Голицын долго беседовал с ним, объясняя, как правильно вести себя перед императором. Фотий спокойно слушал Голицына, и без него зная, что и как ему делать. Во дворце он крестил все входы и выходы, «помышляя, что тьмы здесь живут и действуют сил вражиих». С государем он беседовал «о делах веры и церкви». Александр, как и Голицын, был впечатлён силой, как ему показалось, исходившей от духоносного монаха, перед которым император в итоге преклонил колени и попросил благословить его, а потом попросил его молитв и предложил писать ему.
Вскоре после этой встречи Фотий получил из кабинета Его Величества наперсный крест с драгоценными украшениями, а в августе по рекомендации митрополита Серафима он был назначен Святейшим Синодом настоятелем первоклассного Юрьевского монастыря в Новгородской епархии. Основанием для этого назначения, по словам митрополита, были заслуги Фотия в делах веры и то, что он за короткое время без помощи со стороны казны сумел исправить по очереди два монастыря. Предложение Серафима было утверждено, Фотий получил назначение в Юрьев монастырь, а православная русская партия получила сильнейший канал передачи своей позиции в высших кругах власти.
В то же время миролюбивые настроения императора под давлением обстоятельств становились всё более уязвимыми. До императора дошла информация о формировании в Петербурге Северного тайного общества, целью которого было объявление конституционной монархии, или даже – республики. Государь из донесений тайной полиции узнал имена руководителей общества. Из Европы к Александру постоянно приходили известия о том, каким именно образом и через кого формируются тайные механизмы революционных движений в разных европейских странах. Император отчётливо видел связь между русскими и европейскими прогрессистами. Он не был наивен, и понимал, что противники русского самодержавия, находящиеся у него под боком, далеко не всегда получают прямые указания из Лондона или Парижа, но он прекрасно понимал, где находятся идейные центры и какого рода идеи они могут производить. Конечный итог этих идей применительно к России тоже был вполне понятен - европейское масонство в глазах Александра потеряло свой таинственный духовный ореол и приобрело свойства мощной тайной пружины в борьбе за влияние на важнейшие стороны государственного строя. В такой стране, как Россия, с её слабой и очень уязвимой организацией общественной жизни, масонство в руках умелого и циничного руководителя могло стать сильнейшим дестабилизируюшим средством для жизни целой страны в какой-либо переломный момент её существования, а такие моменты в жизни каждой страны рано или поздно обязательно наступают. Император Александр должен был принять по этому поводу ответственное решение, и он его принял: 1 августа 1822 года своим указом он запретил в России
все масонские ложи.