Возвращение в Кёнигсберг было для Эрнста болезненным. Неуместные намёки, липкий шёпот за спиной, попытки принять смерть возлюбленной Доры — всё это пригибало его к земле, как никогда.
13 февраля 1804 года молодой мужчина направлялся в сторону Лезевангова пансиона для благородных девиц. Гофман был приглашён на обед к Дерферам, организованный его дядей Отто по случаю кончины Канта.
Эрнста же заботило иное. «Муза убегает, сквозь архивную пыль моё будущее выглядит тёмным... Где же мои прекрасные планы на искусство?» (1), — рассуждал он.
«Да, не стоило сюда приезжать!», — призраки прошлого следовали за ним по пятам по улицам города. Тёмные силуэты ширились в сознании писателя, выходя за его пределы и нависая над Гофманом искажёнными образами живых и умерших свидетелей его странной жизни.
В гостиной Дерферов Эрнст присел в любимое кресло тетушки Иоганны и задремал. Сквозь сон он услышал, как кто-то нежно дотронулся до его плеча и произнёс на ухо: «Господин, время проснуться!».
Эрнст открыл глаза, резко встал и увидел перед собой живую Дору (2), молодую, смотрящую на него с нежностью…
Гости обернулись на шум. На полу лежал в обмороке Гофман, а над ним склонилась прекрасная дочь Доры Хатт.
___________________________
1. «О, боль, я всё больше становлюсь государственным советником! Кто мог подумать об этом года три назад! Муза убегает, сквозь архивную пыль будущее выглядит тёмным и хмурым... Где же мои намерения, где мои прекрасные планы на искусство?», — запись в дневнике Э.Т.А. Гофмана, датируемая 17 октября 1803 г.
2. «Происшествие! Нет, не происшествие, событие, важное для ума и сердца, возвышает сегодняшний день над его унылыми старшими братьями. Молодая цветущая девушка, прекрасная, как Магдалина Корреджо, с фигурой грации Анжелики Кауфман, предстала вечером передо мной! Это была Мальхен Хатт (прим. дочь Доры Хатт)», — запись в дневнике Э.Т.А. Гофмана, датируемая 13 февраля 1804 г.