Глава 300
Попытки дю Шанте и д’Оне внести сумятицу в дело содержания Фуке в замке, как и их попытки добиться перемещения Фуке в подвал привели к неожиданному результату, к тому же крайне нежелательному для моих планов. Свалившиеся на голову де Марсака и де Талуё неприятности, мешающие им выполнять свою миссию, привели к тому, что они начали обвинять друг друга в недостаточном усердии. Поначалу они пытались скрыть испытываемую друг к другу неприязнь от посторонних и друг от друга, но постепенно признаки этой взаимной неприязни прорвались наружу, а после того, как они осознали, что это чувство взаимное, оба они перестали скрывать её, позволили ей разрастись до неимоверных размеров. Каждый из них даже больше сочувствовал своему общему узнику, нежели друг другу. Это было бы вполне полезно для меня, но кончилось тем, что каждый из них написал пространнейшую жалобу Королю на своего партнёра по общему делу. Управляющий замком, господин де Марсак изложил в своём письме, что господин де Талуё, знаменосец лейб-гвардии, ничего не умеет кроме того, что носить знамя. Вернуть его к этому состоянию де Марсак и предлагал Его Величеству без каких-либо экивоков. Со своей стороны, бывший знаменосец, получивший повышение до лейтенанта в связи с новым поручением, написал, что комендант замка лишь на то и годится, чтобы приглядывать за цветником в парке и распоряжаться об очистке парковых дорожек и поверхности прудов от опавшей листвы. Каждый из них сообщил Его Величеству, что его оппонент не способен даже изгнать цыган, устроивших в парке табор без малейшего права на это.
Поначалу Король велел Кольберу разобраться в этих распрях, но вскоре убедился, что бесполезно искать правых и виноватых в деле, где правых нет в принципе.
— Господин Кольбер! — сказал Людовик. — Дело надёжного содержания Фуке под стражей – слишком важное, чтобы поручать его двум вельможам, не способным договориться между собой. Я склонен согласиться с каждым обвинением, которое эти два молодца предъявляют друг друга, и на этом основании наказать обоих. Но прежде мне нужна замена им. Кого вы могли бы порекомендовать на должность коменданта замка, который бы мог обеспечить надёжную охрану Фуке и при этом не вызывал бы никаких нареканий в отношении справедливости предпринятых в отношении него мер?
— Я могу предложить своего племянника, — тут же ответил Кольбер.
«И этот туда же! — с недовольством подумал Король. — Тот самый Кольбер, который обвинял Фуке в том, что он расставил на ответственные посты своих родственников и друзей, сам страдает тем же недугом!»
Людовик при этом любезно улыбнулся Кольберу, ничем не выдавая своего неудовольствия.
— Мы приищем вашему племяннику более достойную его должность, — солгал он, не моргнув глазом. — У вас нет других кандидатур?
— Я подумаю и дам ответ к вечеру, — ответил Кольбер.
— Не затрудняйтесь, я уже подумал, — ответил Король. — С задачей надёжной охраны Фуке справится тот, кто блестящим образом справился с поручением арестовать его. Я поручу эту миссию д’Артаньяну, и это позволит мне забыть об этом деле до тех пор, пока не угодно будет о нём вспомнить. Господин д’Артаньян всегда с блеском выполняет все мои поручения, а его письма никогда не содержали ни единой жалобы на кого-либо из тех, с кем ему доводилось работать. Он пишет мне лишь в случае необходимости, три четверти его писем содержат отчёт о прекрасно выполненных заданиях, а оставшаяся четверть – просьбы лишь о самом необходимом и неотложном. Вот почему я всегда лично вскрываю его письма без какой-либо проволочки, и никогда не был разочарован чтением его посланий. А письма от этих де Талуё и де Марсака бросьте в камин. На сей раз я оставлю их без ответа, но если кто-нибудь из них вновь вздумает жаловаться на другого, сошлю обоих в северные провинции. Подготовьте приказ о назначении д’Артаньяна ответственным за содержание Фуке. Я перевожу его в Венсенский замок. Подготовьте также документ о соответствующих полномочиях господину д’Артаньяну распоряжаться Венсенским замком без ограничений. Сделайте это незамедлительно. Через час д’Артаньян должен отправиться в Амбуаз.
— Ваше Величество совершенно справедливо очень довольны службой господина д’Артаньяна, — сказал Кольбер, пытаясь изобразить восторг, но Король уловил оттенки зависти в этом заявлении.
— Вы правы, Кольбер, — сухо ответил Людовик, делая вид, что не заметил досады. — Если мне потребуется завоевать мир, я назначу д’Артаньяна верховным главнокомандующим и уверен, что не разочаруюсь. Если я объявлю войну одному из соседних государств, Англии, Испании или Голландии, я сделаю д’Артаньяна маршалом Франции. Но пока что мне нужен д’Артаньян в ранге офицера по особо секретным и важным поручениям. Слишком высокая должность сделала бы его слишком заметным, и поэтому непригодным для этой миссии. Однако, сделайте так, чтобы д’Артаньян не нуждался в деньгах во время выполнения этой миссии.
Кольбер поклонился в знак подчинения.
Лучше было бы Людовику назвать конкретную сумму выделяемого им содержания, поскольку Кольбер внёс собственное толкование в определение «Не нуждаться в деньгах», а именно, сделал детальный расчёт, исходя из самых низких цен на все нужды, цен невообразимо нереальных, взятых им, вероятно, из ценников самой бедной провинции в самый урожайный год за последние десять лет. Таким образом, выделенные Кольбером средства едва ли оправдывали четыре пятых расходов, которые действительно пришлось понести д’Артаньяну.
Я не знаю, как воспринял д’Артаньян свои новые обязанности. Кольберу показалось, что он не выразил ни удивления, ни радости, ни огорчения, а воспринял это как нечто вполне обычное и не важное.
Четвёртого января в четыре часа утра д’Артаньян в сопровождении пятидесяти мушкетёров известил о том, что господа де Марсак и де Талуё более могут не беспокоиться об охране вверенного им узника.
Фуке был помещён в Венсенском замке так же точно, как Филипп в Бастилии – содержание в соответствии с рангом герцога, отношение уважительное, возможностей побега – совершенно никаких. Фуке был размещён на втором этаже замка, в комнате узника постоянно находились два часовых, в соседней комнате, которую невозможно было миновать в случае побега, располагался небольшой отряд из десяти дежурных мушкетёров. Всем мушкетёрам было запрещено общаться с узником, отвечать на его вопросы или хотя бы подавать какие-либо знаки. Единственным средством общения Фуке с внешним миром был только сам д’Артаньян. Когда Фуке пожелал продать два драгоценных камня для получения денег на свои нужды, эти камни принял от него лично д’Артаньян, он же передал ему всю сумму от продажи, не удержав ни су за комиссию. На эти личные деньги Фуке было позволено заказывать еду или иные вещи по потребности, если они не входили в перечень запрещённых предметов.
Поскольку д’Артаньян полностью заменил всю охрану Фуке, мои люди, д’Оне и дю Шанте оказались не у дел.
Через два месяца, четвёртого марта, Фуке посетили комиссары Понс и Ренар, а также секретарь суда Жозеф Фуко. Они долго допрашивали Фуке, о чём был составлен протокол. После их отъезда Фуке попросил позвать д’Артаньяна.
— Господин д’Артаньян! — сказал он. — Только что я был подвергнут унизительной процедуре допроса! Прибывшие комиссары и секретарь суда отобрали из всех изъятых у меня бумаг, которых было не менее шести тысяч, включая письма, доклады, расчеты, памятные записи, проекты, планы. Я могу сделать вывод, что ни одной бумаги, подтверждавшей мою полную невиновность, не было рассмотрено. Возможно даже, что все они уничтожены. Но при этом все бумаги до последнего клочка, из которых можно извлечь что-либо для обвинения меня хотя бы даже в самом пустячном деле, тщательно отобраны, подшиты и пронумерованы как самые драгоценные документы. Подобный подход я считаю предвзятым, необъективным, я протестую.
— Господин Фуке, я прошу обсуждать со мной лишь те дела, которые связаны с вашим содержанием, питанием, перемещениями, — ответил д’Артаньян. — Я не веду судебных дел и не имею полномочий передавать ваши претензии в следственную комиссию. В следующий раз, когда они будут вас допрашивать, сделайте это заявление письменно или устно вашим в прошлом коллегам. К моему величайшему сожалению, вся моя помощь вам в этом вопросе ограничивается этим советом. Прошу вас больше не заводить со мной разговора на эти темы. Я – солдат на службе Короля, а не судейский чиновник.
Я считаю, что судебное расследование проводилось по указке Короля, было крайне несправедливым, поскольку целью судей и комиссаров было обвинение Фуке. Но я прилагал усилия к тому, чтобы были учтены все смягчающие обстоятельства в пользу суперинтенданта. Я тратил деньги на подкупы, обеспечивал замену судей и комиссаров, но Кольбер препятствовал этому и расставлял обратно своих людей на ключевые должности в этом расследовании и в предстоящем процессе. Оба мы действовали с переменным успехом, и это можно проследить по тем колебаниям в оценке дела и в проектах обвинительных заключений, которые зафиксированы в различных документах. Канцлер Сегье действовал по прямой указке Короля и Кольбера, он проинструктировал назначенных им секретарей, которые попросту игнорировали всё, что может служить оправданием Фуке. Они даже не вносили в протоколы допросов те пояснения, которые оправдывали действия Фуке, всё это он произносил напрасно, так как это не оставляло никаких следов в документах по следствию. Но любая фраза, даже оговорка, которая могла быть истолкована против него, тщательно записывалась в эти протоколы.
Не могу признать несправедливыми обвинения в том, что Фуке фактически не делал отличий между государственной казной и своей собственной, ловко записывал ничтожные по факту активы так, словно их ценность соответствовала указанному в них номиналу, равно как составлял протоколы об обесценивании бумаг, которые вовсе не обесценились, и о переоценке в верхнюю сторону тех бумаг, которые едва ли могли быть оценены хотя бы даже по номинальной стоимости. Что же тут можно сказать кроме того, что так поступали все финансисты, включая Мазарини? Без этих ловких жонглирований документами нет финансового дела! В этом-то и состоит искусство финансиста – придать ценность тому, что ценности не имеет, и скрыть ценность того, что бесценно. Иначе откуда бы финансисты могли черпать свои доходы, которые во все времена при надлежащем подходе могут оказаться практически неисчерпаемыми? Уж если осуждать Фуке, тогда следует раз и навсегда объявить преступниками всех финансистов всех времён и народов! Впрочем, может быть, это было бы правильно, не мне судить, я не финансист, а служитель Божий.
(Продолжение следует)