- Ирка, почему, куда ни глянешь, среди артистов, среди коллег, в одной семье – один за войну, а другой против, один за труп, который сдох, а другой задницу трупу лижет? Что это?
- Перманентная гражданская война.
- Но это же свои, наши? Разве нельзя договориться?
- Как?
- Принять закон, что все хорошо…
- Все хорошо.
- Почему именно гражданская? Может, просто – кое-где у нас порой?
- Мира нет даже в семье, между родственниками, между коллегами, соседями. Признаки свой-чужой перестали работать. Самый отличительный признак гражданской войны – абсолютная непримиримость. Не гражданское согласие, а полное уничтожение противоположной стороны, которая определяется по малейшему писку или визгу.
- Ты за белых, или за красных?
- Нельзя быть даже нейтральными. В руках пусто, но в голове оформилась и разворачивается диспозиция, как говорит Булыжник. Ненависть - уничтожать всех подряд. Они нас, мы - их. Концепцию - бессмысленно и беспощадно - на знамена вывесили все стороны конфликта. Посмотри, как телеки захлебываются от желания крови всех, кто даже подумает плохо про власть. И так же захлебываются их противники. Перемирие и консенсус в обществе никому не нужны. Просто кому-то он выгоден, кому-то не очень. Все хотят, приготовились и только ждут сигнала свыше. В смысле, внутренний голос.
- И кто победит?
- Или белые или красные. Но, это не просто деление на белое и черное. Это пятьдесят, сто, тысяча непримиримых оттенков серого. По любому поводу. Это и гражданская ненависть, и гражданская злоба, и гражданский фашизм, и гражданский нацизм. Нет четкого разделения на своих и чужих, на правых и неправых.
- Мда. Труп сдох, а лучше не стало. Почему?
- Ты учила историю разных стран, Азии, Востока, Европы? Сколько там было дворцовых переворотов, смены королей, падишахов, революций, бунтов. Это что-нибудь принципиально изменило?
- Нет.
- И у нас за всю историю – ничего не изменилось. И бунты были и революции, и заговоры, и самозванцы и…
- А зачем нам Сувалкин коридор?
- Потому что Россия – сухопутная крыса. Сухопутное мышление. Она не умеет плавать. Поэтому старается захватить все, куда можно дойти пешком. А куда нельзя дойти – отдает - и даром не нужно. Как Аляску и другие земли. Водные препятствия вызывают инстинктивный ужас и недоверие. У нее может быть флот, но он не умеет воевать, нет исторической практики. Последняя была лет триста назад. Максимум – надуть щеки и под песню про "Варяга" пойти ко дну, утопив корабли собственными руками. Топить собственные корабли возведено в ранг высочайшего воинского духа и геройского подвига. В ранг победы. Утопить варяг, утопить страну.
- Исторически сложилось?
- У нас сухопутная столица. Мышление власти сухопутное. Извилина работает только на сухопутные коридоры. У морских держав таких проблем нет, когда можно доплыть, долететь. Для них вода, как суша для нас. А мы не морская держава. Водная поверхность занимает семьдесят процентов. Мы не самая большая страна. Кто контролирует моря и океаны, тот в разы больше.
- А почему в рейтинге морских сил мы занимаем третье место?
- Самоназначение. Как самоназначили себя второй армией мира, первой экономикой мира. Самым духовным. Всех обогнали. Главное врать и не останавливаться, чтобы дед Иван в деревянном сортире крякал от удовольствия, читая и разминая газету. А баба Маня, всю жизнь проходившая в лаптях и сапогах, с единственным платьем в сундуке, которое одевала один раз на выпускной сорок лет назад, и порвала его, обжимаясь о бревна, скажет, послушав телебред, ну, теперь может и заживем. Без надежды, без радости, равнодушно, как пора скотину кормить, она сама себя не покормит. Иметь флот – это еще не морская держава. Морская держава, это возможности, умение.
Столицы государств сильнейших военных флотов мира имеют выход в океан. Это другое военное мышление, другая тактика и стратегия, планы и так далее. Им не нужны сухопутные коридоры.
- А что насчет репрессий? Постоянно тычут нам в лицо, что их капля в море, а вы, как тараканы, попрятались. Правда?
- Нет. Нет, то, что репрессированных - капля в море – это правда, но, представь ситуацию, что вышли миллионы на улицу поговорить с памятниками на площадях? Вышли и разошлись по домам ощутив свою силу. А потом, их будут по одному без шума брать и сажать в кутузку. Смогут миллионы их защитить? Снова выйти на площадь? Будет не капля, а лужа, потом озерцо и никаких препятствий.
- Хочешь сказать, что выходы на улицу миллионов ничего не дадут?
- У нас девять часовых поясов. Галка, миллионы на улице – это, когда уже есть результат, когда люди знают, что миллионы, или десять человек – это безопасно. Если опасно одному, то опасно и миллионам.
- Хочешь сказать, надо не на площади выходить, не на улицы, а на тех, кто сажает, разгоняет, судит? Но тут без оружия не обойтись?
- Я тебе ничего не говорила. Это твои измышления. Но здравый смысл в твоих словах, мне кажется, есть. Всегда исходи из здравого смысла.
- Поэтому генерал надеется только на переворот сверху?
- Наверное. Не знаю. Они не верят, что народ способен на революцию, потому что исходят из своих соображений, как она должна выглядеть и происходить. А фактически, революция и террор – слова синонимы. Просто один бандит – революционер, а другой, абсолютно такой же бандит – уголовник. Заговорщики думают, что для революции нужны революционеры, а для революции нужны бандиты-революционеры.
- С этим разобрались. Переходим с следующему вопросу. Говорят, банда делит власть и никак не может ее поделить. И про санкции непонятно, вроде их миллион, и миллиардеров скоро будет столько же.
- Группировки никогда не договорятся, что создает у оппозиции и заговорщиков иллюзию, что режим развалится под тяжестью непримиримых противоречий. Я тебе уже говорила, что для того, чтобы удержать власть, люди идут на что угодно, хоть на преступления, хоть в святые запишутся. У кого власть, тот может постоянно ее править, исправлять под новые сложившиеся обстоятельства, которые, казалось, должны привести к краху системы.
- Это понятно, а если там две, или три, или четыре группировки. Как лебедь, рак и щука?
- Это сплошь и рядом. А решение всегда только одно. Кто первым уберет конкурентов – того и тапки.
- Переворот?
- Не знаю. Но власть должна принадлежать одному, а не двум или трем. У бандитов с этим четко и строго. Фильмы про мафию надо смотреть. Это золотое правило революций, переворотов и стада - уничтожить сподвижника-конкурента.
- Теперь про санкции.
- Закон сохранения энергии, открытый нашим соотечественником Ломоносовым.
- Это который в девятнадцать лет, женатый, сел за парту в первый класс?
- Илья Муромец на печи лежал тридцать лет и чё? А Иван-дурак с рыбой разговаривал. Поймает, душит её, в глаза смотрит и разговаривает – бабу просит. И ведь вышел в люди, не смотри, что дурак.
- А почему старик у золотой рыбки царевну не попросил?
- Ты его разве не узнала? Это же наш Иван-дурак на пенсии. Постарел. Его старуха и была той самой царевной, что ему рыбина обещала. По миру его пустила. Была печка на колесиках Белая Гранта, а докатился до землянки у самого синего моря. Зачем ему еще одна царевна?
- Ума надо было просить у щучки?
- По закону сохранения энергии, она никуда не исчезает. Если до санкций было сто рублей, то и после санкций осталось сто рублей. Но если до санкций сто рублей было у десятерых, то после санкций сто рублей стало у одного. Миллиардера.
- А девять – разорились?
- Нет, они взяли каждый свою десятку у народа, у тебя, у меня и так далее.
- Так берутся миллиардеры? Благодаря санкциям?
- Примерно.
- А чем публицистика отличается от художественной литературы?
- Про краткосрочную память я уже говорила. Публицистика - это текущий мусор, который нужно очищать каждый день или через день, она сиюминутна. Нужна, но если ее слишком много, она подменяет личность и люди становятся стадом. У литературы действие на годы - она формирует нацию, ее будущее и настоящее.
- Если писателей объявили врагами народа - то теперь у нас нет нации?
- Не знаю. Тебе не всё равно? Литература - это как театр, зрители могут смотреть, не смотреть, нравится или нет, но они никак не могут изменить сценарий. Именно поэтому у литературы длительное действие и формирует она личность, человека, а не марионетку. А публицистика - это трибуна, с которой к людям обращается оратор, лектор - научить, поспорить, внушить. После театра зритель сделал какой-то свой личный шаг в какую-то сторону в своем индивидуальном развитии. После публицистики, лекции - никакого движения.
- Как в школе? Все слушают одно задание, а после школы один умный, другой тупой, третий - еще не понял. И все идут, куда глаза глядят?
- Все хорошо в меру. Но если ты не ходишь годами, то разучишься ходить. Публицистика нужна для формирования общественного мнения, чтобы каждый не изобретал свой велосипед. Для формирования общественных ценностей, общественных институтов, государства, права, власти, демократии, критического анализа. Если она не противоречит художественной литературе, а работает в связке, то вполне может заменять ее некоторым социальным слоям общества, у которых нет времени на чтение и культуру, и тогда публицистика восполняет пробел, делая их равноценными и полноценными гражданами. Надо смотреть всякий раз на конкретную ситуацию.
- Если на конкретную, то нет у нас никакой публицистики, литературы...
- И полноценных граждан.
- Мужику это без надобности. Это нам, бабам, постоянно надо думать, чем его кормить, обуть, одеть, постирать, купить, приготовить, убраться, на себя время нужно. А они, как пришли, поели, легли на диван и трава не расти. Да еще книжку в руки возьмут и дрыхнут культурно под включенный телевизор.
- Галка, каждому Юпитеру свое.