— Вон из квартиры! — закричала жена Петра Семеновича, когда увидела с кем он пришел. — Вон! Петя, даже не вздумай! Я с тобой разведусь!
Именно так и началась ее жизнь в этом доме. А до этого что было, она не помнила.
А Петр Семенович, конечно же знал. И понимал, что его не пустят домой, если он принесет Роню. Тогда и имени-то у нее никакого не было. А все случилось из-за гостинцев. Манечке или Марии Ивановне, жене Петра Семеновича, приспичило срочно порадовать внуков пирожками. Она только-только достала их из духовки и снарядила Петра Семеновича к дочери, на другой конец города, чтобы он порадовал малышню бабушкиной стряпней. Петр Семенович отлынивал, как мог, прятался за газетой, в ванной и даже в уборной, потому что у него был на вечер запланирован футбольный матч по телевизору, а не поход с пирожками в гости. Внуков он любил, очень любил. Но и футбол тоже. Тем более, что он уже был в гостях вчера, помогал прикручивать пацанам шведскую стенку, которую дочери понадобилось прикрутить крайне срочно. И на сегодняшний вечер он планировал отдохнуть от разных семейных нагрузок и поручений.
Добавьте описание
Но с Манечкой не поспоришь, характер у нее железобетонный. Петр Семенович покорно собрался и пошел, надеясь, что у Аньки, его дочери ему дадут посмотреть матч. Хотя бы чуть-чуть.
Но не удалось. Когда он позвонил в дверь Анькиной квартиры, по звукам, которые было слышно, он уже понял, что матча ему не видать, что там что-то стряслось, потому что пацаны молчали, а Анька кому-то кричала по телефону. Обычно бывает все наоборот, пацаны кричат, а Анька молчит.
Дверь открыл старший Вовка, пяти лет.
— Мама сердитая, — сообщил он с порога обстановку в квартире.
— Понял, — сочувственно сказал Петр Семенович. — Что натворили?
— Это не мы! — возмутился младший Сережка.
Он гневно посмотрел на деда, словно так в квартире происходит всегда: мама орет в трубку, кто-то виноват, а они, пацаны ни при чем.
— А кто при чем? — машинально уточнил Петр Семенович, снимая кроссовки.
— Не раздевайтесь, — скомандовала ему Анька, — сейчас поедем к Полине.
Полина — это закадычная подружка Аньки с детского сада. Петр Семенович давно ее уже воспринимал, как родную. И с ее родителями они с Манечкой дружили, пока те были живы. А сейчас, когда Полька осталась одна, она им стала, как дочь.
— Что случилось? — испугался Петр Семенович.
— Полечка твоя, — язвительно сказала Анька, так чтобы ее хорошо было слышно и тому, с кем она параллельно говорила по телефону, — садюга!
Там стали громко возмущаться и плакать. И Петре Семенович понял, что Анька разговаривала с подругой.
— Полечека, ты хорошая девочка, — громко сказал Петр Семенович, перекрывая ругательства Аньки. — Сейчас приедем и разберемся.
— Вы — дома и чтоб было тихо, — рявкнула Анька пацанам, схватила куртку и вытолкала отца в подъезд. — Бежим, там уже такси ждет.
В такси Петр Семенович пытался дознаться, что же произошло, но Анька только изощрялась в ругательствах. Когда они подъехали к дому Польки, она обреченно ждала их у ворот.
Когда-то давно, Полька уговорила родителей продать квартиру и купить дом на окраине города. И с тех пор и жила в этом доме. У нее был питомник собак.
— И не говори мне, что ты это сделала! — именно с этого восклицания и продолжила Анька разговор с подругой.
— Не сделала, — Полька закатила глаза. — Проходите Петр Семенович, давайте я вас чаем напою. Дочка-то поди даже в дом не пустила со своими воплями? — не удержалась и съязвила Полька.
— Вот ведь, — расстроено сказал Петр Семенович, — пироги-то пацанам забыл у тебя оставить, бабушка испекла.
— Вот мы их сейчас и съедим, а тете Мане не скажем, — подмигнула Полька. — Когда еще случай представится ее пироги поесть! М-м-м… обожаю их!
— Да и ладно, — согласился Петр Семенович, — она ребят и так закормила ими.
Пока пили чай, Анька продолжала молчать и дуться на подругу. Ела мамины пироги и метала злобные взгляды на Польку.
— Что случилось? — не выдержал Петр Семенович.
— Садюга! — прошипела Анька.
— Ань, ну хватит уже, — расстроилась Полька. — думаешь мне это в радость? Ну что делать-то?
— А поискать кому пристроить? — огрызнулась Анька.
— Так, — рявкнул Петр Семенович. — Девоньки, хватить шипеть друг на друга!
— Это она, — одновременно, как когда-то в детстве сказали обе.
— Ничего, девоньки не поменялось, — хмыкнул Петр Семенович, — как в садике ругались, так и сейчас. А жить друг без дружки все равно не сможете. Рассказывайте.
— Эта, садюга, — начала было Анька.
— Факты, без эмоций! — строго сказал Петр Семенович.
— Я расскажу, — вздохнула Полька. — У меня у Изольды Генриховны родились детки.
Петр Семенович уже привык, но по началу всегда пугался. У каждой собаки было имя отчество и Полька всех помнила. И каждому рожденному щенку тоже давалось какое-нибудь заковыристое имя отчество и их Полька тоже помнила. Всех. Всех щенков из всех пометов. И рассказать могла, разбуди ее ночью, про каждого: где живет, сколько лет, какие награды и где выставлялся.
А не так давно она завела новую породу.
— Они такие милые, — Полька пищала по телефону, когда приглашала Петра Семеновича и тетей Маней посмотреть ее красавицу.
Красавица оказалась так себе, по мнению Петра Семеновича, а по мнению Манечки, так просто уродина.
— Они милашки, — умилялась Полька, когда показывала двух щенков, которых она купила за бешенные и ничем не оправданные деньги. — Это редкая порода грифон. Специально взяла черненьких, она самые страшненькие.
— То есть ты сама понимаешь, — Манечка посмотрела на Польку, как на тяжело больную, — что выкинула деньги на ветер? Кто таких уродин покупать у тебя будет?
Полька тогда доказывала с жаром, что это такое сочетание страшная милота. Но тетя Маня махнула на нее:
— Деньги, Поля, конечно, твои, но я тебе советую вернуть этих страхилатин, пока не поздно.
Собаки выросли, краше не стали, но Полька любила их больше всех миловидных шпицев и чихуа. Хотя чихуа по мнению Манечки, тоже были далеко не красавцы. Но на фоне этих, они становились просто неотразимыми.
— Тянет тебя на уродцев, — тетя Маня поджимала губы, имея в виду и собак и мужиков, на которых Польке катастрофически не везло.
— Ой, тетя Маня, — отмахивалась Полька, показывая, что тетя Маня отстала от жизни и моды.
И вот у грифонов появился первый помет.
— Я так волновалась, так волновалась, — Полька, захлебывалась, рассказывала о своих уродцах. — У Изольды Генриховны первый помет! Вы же понимаете, как это волнительно! А еще, оказалось, что она сразу влетела на восемь щенков! Это при том, что она такая малютка!
— Поленька, давай ближе к делу, — вздохнул Петр Семенович, понимая, что футбол накрылся медным тазом. Потому что Полька, если начала рассказывать о своих малютках, это не переслушаешь до судного дня.
— В общем, — вмешалась Анька, — у ее Изи родилась уродка. Восьмая, последыш и самая мелкая. Что-то не так у нее с прикусом из-за чего слегка вываливается язык. Грифоны и так не красавцы, а с таким прикусом и вовсе страшилище.
— Анька! — осерчала Полька за своих милашек.
— Понятно, — подытожил Петр Семенович. — И в чем дело?
— А в том, что она, — Анька сердито ткнула пальцев в Польку, словно Петр Семенович не догадается, о ком речь, — она поняла, что с мордой у восьмой, что-то не так, только сейчас.
— Не с восьмой, а с Барбарой, — не удержалась Полька.
— Хоть с Маргаритой, мне пофиг, — в тон ответила Анька. — И понятное дело, что такое счастье никому не сдалось. И Поля только сейчас задумалась, что с этим делать. Ветеринар ей посоветовал усыпить, потому что ни продать щенка, ни тем более на разведение, такое счастье, оставлять нельзя.
— Я позвонила посоветоваться с тобой, что делать! — рассердилась Полька на подругу.
— Ты не послала этого садюгу-ветеринара! А рассказывала мне и ждала моего одобрения! Значит, ты такая же!
— Девочки, — сказал Петр Семенович, — спокойно. Пойдемте, посмотрим вашу милашку.
— Ой, она такая милая, — вскочила Полька, — даже с таким прикусом.
В комнате, где жило семейство Изольды Генриховны, было весело. Щенки уже активно ползали, мать переживала и пыталась их собрать в одно место. Они разбегались, смешно гавкали, падали и пытались нападать друг на друга.
— Вот, — Полька без раздумий выцепила самого маленького щенка и сунула его в руки Петру Семеновичу.
Щенок был крошечный, черный, с забавно торчащими во все стороны пучками жесткой шерсти.
— Да, не красавица, — улыбнулся Перт Семенович. — Но милая, как все дети. Пойдешь ко мне жить?
— Папа, зачем тебе это чудище? — удивилась дочь.
— Ты только что нападала на подругу, что она садистка, не знаешь, что делать! Я решил спасти щенка от страшной участи и взять себе.
— Мама тебя домой не пустит, — убежденно сказала Анька. — Тем более, у вас кот умер месяц назад. Кота, может ты бы и уговорил ее взять, но это…
— Пустит, — сказал Петр Семенович.
***
— Вон из квартиры! — закричала жена Петра Семеновича, когда увидела с кем он пришел. — Вон! Петя, даже не вздумай! Я с тобой разведусь!
Но она не развелась и щенка не выбросила.
— Сам будешь этой страхалюдиной заниматься. Ко мне пусть даже не подходит.
Страхалюдина выросла в Роничку для Петра Семеновича и в «уйди противная» для его жены. Она не могла пережить смерть своего любимого кота и не могла простить мужу, что он не страдает, так как она. Да еще и притащил эту собаку.
Роничка не обращала внимания на скверный характер Манечки и обожала ее точно также, как и Петра Семеновича. Ходила за ней хвостиком, пыталась пристроится на колени, когда Манечка смотрела телевизор и совершенно не обижалась, когда та ее спихивала.
— Да что это такое! — разозлилась Манечка, когда они вернулись домой из магазина и опять не нашли свои тапки в коридоре. — Да сколько можно! Я ей запретила утаскивать их!
Роничка внимательно слушала, что кричала разгневанная Мария Ивановна и радостно виляла хвостом.
— Пошли, погуляем, пока наша хозяйка гневается, — улыбнулся Петр Семенович.
Уже во дворе он смотрел, как Роня гоняет птичек и спрашивал ее:
— Вот скажи мне, Роня, зачем ты утаскиваешь наши тапки? Я ни за что не поверю, что ты это делаешь на вред. Ты же самая добрая собака на свете!
Утаскивание тапок началось почти с первого месяца жизни Рони в квартире. Сначала это было смешно смотреть, как тапки, оставленные без присмотра эта крошка пытается утащить к себе на подстилку. А когда хозяева уходили и оставляли Рони одну, она утаскивала тапки Петра Семеныча или к креслу, где он любил читать газету, или затаскивала на диван, где он любил лежать, смотря телевизор. Это особенно злило Марию Ивановну. Она была чистюлей и такое поведение собаки считала варварством и специальной подлостью по отношению к ней и ее чистоте. А тапки Марии Ивановны Роня аккуратно ставила у ее кресла. И потом спала поочередно то на одних, то на других, дожидаясь хозяев.
Пока Роня беззаботно гоняла птичек, а Петр Семенович рассуждал про себя. Почему же его Манечка так не любит Роню. Это очень расстраивало его. Он стоял, задумавшись у подъезда. В это время во двор тихо въехала машина, водитель подождал, что Петр Семенович уступит дорогу и пропустит его. Но он стоял и не обращал на машину внимания. Водитель нетерпеливо нажал на сигнал. А Петр Семенович дернулся от неожиданности и упал. Роня подбежала и беспомощно прыгала вокруг него, жалобно гавкая и скуля. Водитель, не ожидая такой реакции, испугался и выскочил из машины.
— Господи, что с вами? — он попытался поднять Петра Семеновича. — Из какой вы квартиры?
Роня, увидев, что незнакомый мужчина что-то пытается сделать с ее обожаемым хозяином, взъярилась и вцепилась ему в ногу. Мужчина закричал. А Мария Ивановна выглянула в окно, узнать, что так блажит эта несчастная собака и почему Петр Семенович не запретит ей это. Увидев из окна, что муж лежит на асфальте, а Роня нападает на мужчину, который пытается его поднять, Мария Ивановна, выронила из рук газету и бросилась на улицу.
— Что ты наделал? — она точно так же, как Роня набросилась на мужчину.
— Надо скорую, — он протянул ей телефон, — вызывайте скорее. Простите, я виноват, я посигналил, а он упал.
Мария Ивановна трясущимися руками нажимала номер и боролась с диким желанием избить мужчину. Больно и сильно, до крови. Как он мог? У Петеньки больное сердце! Как он мог!
***
Все обошлось. Скорая приехала быстро. Петра Семеновича положили в больницу и уже вечером он слабо улыбался и спрашивал доктора, когда его выпустят. Марию Ивановну не пустили к нему и отправили домой. Она вернулась из больницы, опять не нашла тапок, но ей было все равно.
Прошла в комнату и увидела Роньку лежащую на тапках Петра Семеновича. Оба тапка лежали на диване, у самой подушки. Ронька смотрела на Марию Ивановну несчастными глазами чуть приподняв голову. В глазах собаки блестели слезы. Или может Марии Ивановне показалось?
— Ладно, — вздохнула Манечка, — не плачь Ронька, все обошлось. Говорят, что поправится наш Петр Семенович.
Ронька осторожно помахала хвостиком.
Почти все время пока Петр Семенович лежал в больнице Ронька лежала на его тапках на диване. Сначала Мария Ивановна уносила их в коридор и объясняла собаке:
— Он вернется, а тапок нет! Пусть они тут ждут. Поняла?
Ронька внимательно слушала, но как только Манечка отворачивалась упрямо тащила тапки на диван, тяжело вздыхала и ложилась на них. Ждать. Через несколько дней Мария Ивановна сдалась. Она и сама, не заметив, вечером садилась смотреть телевизор в его кресло, а не в свое. Словно так, он становился ближе. И однажды, когда она решила выпить чаю вечером, принесла кружку и поставила ее на широкий подлокотник своего кресла, сходила на кухню, взяла печенье и села в его кресло, она замерла на секунду и посмотрела на грустную Роньку на диване:
— Так вот, почему ты таскаешь наши тапки! — обрадовалась она, что разгадала странное поведение собаки. — Ты приносишь их на наши места, где мы обычно сидим. Тебе не выносимо, что мы уходим и оставляем тебе только тапки, ты их приносишь туда, где мы должны быть! На наши любимые места в доме. Да?
Ронька вздохнула еще раз.
А Мария Ивановна схватила телефон и позвонила мужу:
— Ты не представляешь, Петя, какая у нас умная Ронька! Какая умница и красавица! Мы так тебя ждем! Возвращайся уже скорее.