I
Дмитрий Горячкин – молодой хирург, недавний выпускник московского медицинского института, год назад приехавший в небольшой областной город К. по распределению, вышел из городской клинической больницы после очередного дежурства. Ноги его подгибались, в боку что-то кололо, в ушах на разные лады дребезжали плачущие, старушечьи голоса. Горячкин поплёлся было по грязной больничной аллее, но вдруг остановился, заметив, что идёт не в ту сторону. На лице его, – ещё год назад гладком и упитанном, а теперь усохшем и остроугольном, – появилась тонкая, саркастическая улыбка. Из-за угла больницы подул холодный осенний ветер, и Горячкин, вздрогнув всем телом, торопливым движением достал из кармана куртки пачку дешёвых папирос и, заслонившись от ветра, закурил. Как всегда из окон второго этажа на него с умилением смотрело множество бледно-жёлтых старушечьих лиц. Горячкин поднял голову и окинул всех их усталым, затуманенным взором. Ему неудержимо захотелось сделать что-нибудь эксцентричное: или отвесить земной поклон, или сплясать "Яблочко". Постояв немного в нерешительности, Горячкин сплюнул на асфальт и нетвёрдой походкой направился к больничным воротам.
Только один год отработал Дмитрий Горячкин в больнице города К, но за этот год с ним произошли разительные перемены. Все идеалы выпускника Горячкина, из которых главными были: "бескорыстное служение на благо" и "самопожертвование для", столкнувшись с реальной жизнью, как-то незаметно уменьшились, поблекли, а некоторые и вовсе канули в небытие. В больнице его ещё любили старушки за редкую обходительность, ещё называли молодцом старшие хирурги самых разных специальностей, за которых он регулярно дежурил по ночам и делал рутинные операции; и даже главврач по фамилии Гогоберидзе частенько трепал его по плечу, приговаривая: "Давно слежу за тобой, других жалеешь, себя не жалеешь, хороший хирург будешь, я говорю!"; а сам он давно уже ненавидел всех этих людей какой-то тягостной, безысходной ненавистью. Собираясь в город К., он мечтал резать молодых, упругих женщин, а под его нож клали только сухих и жилистых старух; мечтал дарить здоровье и радость жизни, а на деле приносил только новые страдания. По ночам ему снились унылые старушечьи лица, непокорные грыжи, неуловимые аппендиксы и голые зады, испещрённые гнойными фурункулами.
II
Горячкин снимал однокомнатную угловую квартирку на третьем этаже пятиэтажного блочного дома, расположенного в спальном районе на окраине города. Уличные фонари в этом районе никогда не горели. Едва городские власти вставляли в них лампочки, как тотчас находился какой-нибудь неизвестный, который с завидным упорством швырял в них камни до тех пор, пока не подбивал все до единой. Свет явно не устраивал обитателей города К. Поначалу Горячкина донимали пьяные ночные вопли и неуёмные драки местных алкоголиков. Он не мог спокойно спать, часто выходил на балкон и подолгу всматривался в ночной мрак, откуда неслись звуки разбиваемых бутылок, хлёстких ударов и отборная ругань. Но со временем он всё же свыкся со второй – ночной и разгульной жизнью города и даже испуганно просыпался, когда на улице устанавливалась редкая тишина.
На его счастье, за целый год Горячкин ни разу не столкнулся с ночными хулиганами. С дневной смены он добирался на автобусе, а с ночной шёл пешком ранним утром, когда город К. досыпал последние часы перед рабочим днём. К тому же Горячкин был нелюдим и вёл замкнутый образ жизни. Он никого у себя не принимал, ни к кому не ходил в гости, питался преимущественно в больнице, съедая сразу по две порции, а по выходным дням ходил перекусить в городскую столовую. После жизни в столице, магазины, кинотеатры и клубы города К. мало интересовали его. Казалось, Горячкин жил только для того, чтобы работать, есть и спать. Но это было не совсем так, поскольку у него была одна сокровенная, волшебная мечта, которую он вынашивал ещё в медицинском институте – мечта о красивой и здоровой женщине. Раньше, в студенчестве, эта мечта была чистой и романтичной, здесь же, в городе К., она обрела реальную, земную плоть. Каждый выходной день, скудно закусив в городской столовой, Горячкин отправлялся гулять на центральную улицу города. Это давно вошло у него в привычку. Именно здесь он имел возможность наблюдать множество молодых красивых женщин; их манящие, озорные глаза; их лукавые улыбки; их свежие тела, нетронутые мужьями-алкоголиками. Любуясь этим цветущим, райским садом; ловя на себе призывные женские взгляды, Горячкин не мог не строить соответствующих планов. Он располагал всем необходимым: отдельной квартирой, относительным здоровьем, более-менее приличной внешностью, на фоне всегда опухших и сизоносых обитателей города К., и даже небольшой суммой денег, присланной ему матерью на покупку тёплого нижнего белья. Ему не хватало только смелости для уличного знакомства с одной из местных примадонн.
III
Выйдя из больничных ворот, Горячкин направился к автобусной остановке. На остановке, у фонарного столба одиноко стояла молоденькая девушка. При виде её, в тщедушной груди Горячкина что-то сладко трепыхнулось, на лице появилась шершавая улыбка. "Вот он случай!" – мгновенно пронеслось в его голове. Он подошёл к девушке поближе. Она была стройна и модно подстрижена. "Ишь, породистая," – подумал он. Девушка покосилась на него, и Горячкин несколько осмелел.
– Вы не подскажете, автобус давно ушёл? – обратился он к ней.
Девушка повернулась к Горячкину всем телом и, как тому показалось, выпятила вперёд грудь.
– Недавно ушёл, – сказала она бархатным, грудным голосом и добавила. – А я опоздала.
– А–а–а... – протянул Горячкин.
Девушка смотрела на него с радостным удивлением. Горячкин отчаянно взглянул ей в лицо. Её большие влажные глаза, чувственные губы, розовые уши слились в его сознании в один благоухающий, розовый бутон, и совершенно покорили его. Горячкин порывисто вздохнул и взволнованно произнёс:
– Позвольте с вами познакомиться, что ли? А то как-то всё...
Он не кончил фразы, на его жёлтых скулах выступили алые, чахоточные пятна.
– Очень рада, – просто ответила девушка, – меня зовут Оля.
– А я Горячкин... Дмитрий, – смущённо представился Горячкин, скорчив гримасу как от зубной боли. От резких порывов ветра у него слезились глаза, и потекло из носа. Вытащив из кармана брюк носовой платок, он принялся сморкаться в него.
Девушка радостно улыбалась. Тщательно высморкавшись, Горячкин уставился куда-то в сторону и замер. Наконец, он спросил:
– А не хотите ли вы чаю?
– Хочу, очень.
– Т–а–а–к... – Горячкин задумчиво потеребил нос.
– Индийского или грузинского?
– Я всякий люблю.
– Т–а–а–к... А какие конфеты вы любите?
– Разные.
– Тогда, пожалуй, "Радий".
Девушка засмеялась. Горячкин вжал голову в воротник куртки.
– М–можно и "Маску", – с трудом выдавил он через некоторое время.
– Ой, конечно! – спохватилась девушка. – Я согласна, Дмитрий!
Горячкин несколько воспрянул духом.
– Поедемте со мной на автобусе, – предложил он.
– А куда, Дмитрий?
– Туда... – Горячкин неопределённо взмахнул рукой. – Я там живу, там всё есть: и чай, и конфеты.
Глаза девушки радостно блеснули.
– Я согласна, Дмитрий! – решительно ответила она.
В автобусе было тесно. Горячкин с трудом закомпостировал талон. Девушка не торопилась сделать то же самое. Заметив это, Горячкин зачем-то строго по-контролёрски заглянул ей в глаза и сухо спросил:
– А билет у вас есть?
Девушка засмеялась, решив, что Горячкин пошутил, но тот деловито закомпостировал ещё один талон.
– Ой, зачем вы, Дмитрий? – воскликнула девушка. – У меня же проездной!
В ответ Горячкин натянуто засмеялся. С остановки к дому шли молча. Горячкин тёрся то справа, то слева девушки, не решаясь предложить ей идти под руку. Девушка шла лёгкой походкой и улыбалась. Дома Горячкин поставил на газ чайник, достал из ящика стола кулёк с конфетами "Радий" и надолго заперся в ванной, чтобы вымыть ноги и сменить носки. Чай пили молча. Горячкин всё время ёрзал на табуретке и обжигался, его подруга покорно грызла окаменевшие конфеты. Когда выпили по три чашки, Горячкин перевернул свою чашку вверх дном и отнёс кулёк с оставшимися конфетами на кухню. С кухни он вернулся какой-то необычный: его руки заметно дрожали, на щеках выступили кровавые пятна, глаза налились неукротимой волей. Девушка тотчас поняла намерения Горячкина и, просияв восхищённой улыбкой, направилась прямо к двуспальной тахте, доставшейся Горячкину от щедрот сердобольных хозяев квартиры.
IV
Утром, собираясь на дежурство, Горячкин делал энергичные движения, приседал и даже один раз отжался от пола. При этом он громко пел и как-то необычно для себя самого похихикивал. Ольга ушла на рассвете, поцеловав отчаянно храпевшего Горячкина в потный лоб. На столе она оставила записку и номер телефона. В записке значилось: "Милый Дмитрий, люблю тебя всем сердцем! Вечно твоя – Ольга Ширяева!" Бодро шагая в больницу, Горячкин бросал гордые, оценивающие взгляды на встречных женщин. "Пощекочу же я вас теперь!" – весело думал он. В обед он позвонил Ольге. Та очень обрадовалась его звонку. Договорились встретиться вечером на автобусной остановке у дома Горячкина. Когда Горячкин подъехал к остановке, на улице было темно. Он опоздал. Его задержал в больнице главврач Гогоберидзе, позволив наконец присутствовать при довольно сложной операции. Ольги на остановке уже не было. Горячкин постоял немного и, огорчённый, поплёлся домой. Подходя к своему подъезду, он разглядел несколько едва освещённых фигур. Одна фигура отделилась от других и двинулась к нему навстречу. У Горячкина неприятно засосало под ложечкой. Фигура мелькнула в полосе оконного света, и Горячкин смог получше рассмотреть её. Это был широкоплечий, приземистый мужчина лет пятидесяти в большой мохеровой кепке и с папиросой во рту.
– Ты, что ли, Горячкин будешь? – пробасил мужчина, приблизившись к Горячкину.
– Вы не ошиблись, – подчёркнуто вежливо ответил Горячкин слегка дрожащим голосом, – я – хирург Горячкин.
– А я Ширяев – угольщик с электростанции. Слыхал про такую?
– Слышал. А что вам, собственно, нужно, товарищ Ширяев?
– А ты зови меня "папаша Ширяев", меня все так зовут.
Папаша Ширяев усмехнулся во всю ширь своего испитого лица. Увидев эту широкую, почти до ушей улыбку, Горячкин вспомнил, что именно этому человеку месяца три тому назад он крайне неудачно удалял свищ из заднепроходного отверстия, экстренно подменяя хирурга-проктолога. В животе у него сразу похолодело.
– Задолжал ты мне, хирург, чем платить будешь? – угрюмо спросил папаша Ширяев.
– У меня денег нет, – тихо и не сразу отозвался Горячкин.
Папаша Ширяев снова усмехнулся.
– Узнал меня? Не о деньгах речь, – сказал он, – свищ я тебе простил, хоть ты и мучал меня, сукин сын! А дочурку мою Ольку зачем опоганил?
Горячкин отшатнулся. Он вдруг ясно вспомнил записку Ольги с подписью "Вечно твоя – Ольга Ширяева". Образ нежной, всегда весёлой Ольги как-то не вязался с этим коренастым алкоголиком. Папаша Ширяев ждал ответа, но Горячкин молчал: предчувствие чего-то ужасного сковало его волю. Так и не дождавшись ответа, папаша Ширяев взял Горячкина за грудки. Горячкин поморщился: от рук папаши Ширяева пахло копчёной рыбой.
– Ну что, хирург, – дохнул перегаром папаша Ширяев, – в ЗАГС* пойдёшь, или мы тебя в уголёк зароем?
От страха Горячкин не понял вопроса, он вцепился своими хилыми ручками в большие, волосатые руки папаши Ширяева, силясь оторвать их от себя.
– Сюда, ребята! – зычно крикнул папаша Ширяев. Из темноты вышли другие алкоголики.
– Тащи его в Парк Дружбы! – скомандовал папаша Ширяев.
Горячкина подхватили и понесли в темноту.
– Помогите! – отчаянно крикнул он, – Люди, на помощь!
Алкоголики даже не заткнули ему рот: подобные крики раздавались в городе К. еженочно. Горячкина притащили в Парк Дружбы и прислонили спиной к городской Доске Почёта. Папаша Ширяев сразу схватил его за горло.
– Пойдёшь с Олькой в ЗАГС?! – прохрипел он, сжимая пальцы.
Но Горячкин был уже далёк от всего земного. Он думал только о близящейся смерти. Рука папаши Ширяева ещё сильнее сдавила ему кадык, и Горячкин, рванувшись из последних сил, сдавленно крикнул:
– Дикие люди! Я не могу...
– Не можешь?! – папаша Ширяев отпустил горло Горячкина и навалился плечом ему на грудь. – А людей наших мо́жешь мучать?! А девок наших мо́жешь поганить?! Держи его, ребята!
Алкоголики схватили Горячкина за руки и прижали к Доске Почёта. Папаша Ширяев отошёл метров на двадцать и побежал прямо на Горячкина. Бежал папаша Ширяев очень грузно, чем-то напоминая неукротимого африканского носорога из телепередачи "В мире животных". На его ногах мерцали белоснежные кроссовки, подаренные ему женой на пятидесятилетний юбилей. Увидев бегущего на него папашу Ширяева, Горячкин дико завизжал и сполз на землю. Сокрушительный удар кроссовкой пришёлся ему прямо в солнечное сплетение.
Горячкина нашли утром два пенсионера, собиравшие в парке пустые бутылки. Он лежал, скорчившись, под городской Доской Почёта и тихо стонал. Вызвали "скорую", но та приехала только к полудню. Полумёртвого Горячкина доставили в городскую клиническую больницу. Оперировал его сам Гогоберидзе. Во время операции к дверям операционной подходили больничные старушки и тихо плакали. Перед смертью Горячкин очнулся, как-то изумительно ясно посмотрел в глаза Гогоберидзе и с невыразимым презрением в голосе произнёс: "Хамы – люди!".
*) ЗАГС (запись актов гражданского состояния)
октябрь 1988г. Москва