Стюардесса

               

- Куда ехать, мадам? – я с любопытством смотрел на толстую пожилую тётку, плюхнувшуюся на сиденье рядом со мной.
Та поёрзала, устраиваясь поудобнее, и лишь потом буркнула:
- Американец, что ли? …В посёлок Парфёново, куда же ещё? Решила вот, как белый человек, с работы на тачке прикатить. А ты таксист, так вези!
Ишь, какая неприступная... Такси влилось в длинную вереницу машин, запол¬нившую центр города. Вечер, все по домам торопятся, вот и забита дорога под завязку…
-  Усталые, значит, но довольные?
- Да, очень…
Потянулась к стоявшей в ногах хозяйственной сумке, долго чего-то выискивала, наконец, достала крохотное зеркаль¬це и, повертев его перед собой, поправила сбившийся платок. Потом принялась рассматривать плащ: обнаружив на нём несколько грязных капель, стряхнула их ладонью.
- Вот, теперь самый шик, а то, как бичёвка! …Пока до центра доберешься - искувыркаешься вся! Весна, язви её... — И ещё раз подтвердила ответ на мой вопрос: — Да еще и устала, как собака...
- С чего устали-то? Весна ведь, расцвет сил!
- От всего, — пассажирка раздраженно пнула грязный бок сумки, — оттого, что работы было  мало, от вина. Не пью особо, а вот пришлось: лучшей подруге пятьдесят лет исполнилось! Давись, да пей... Сказала, что в Парфеново ехать?
Я недовольно глядел на огромные лужи, на часы, стрелки которых приближались к шести. На Парфеновском мосту сейчас не протолкнуться, но и высадить никак нельзя: такой не скажешь, что машина слома¬лась - пришлёпнет, как муху!
- А где работы не хватает, на какой фабрике?
- На мясокомбинате, где же ещё! Тридцать лет бойцом скота   наяриваю.
Я даже отодвинулся... Комбинатовских и раньше возить приходилось: кладовщиков там или кон¬торского служаку. Их по колбасным «палкам» в сумках за километр уз¬наешь.  А вот бойца скота… 
- Не женское ведь дело!
- А чьё? – искренне удивилась тётка. – Я же не людей хлопаю, коров! …Работа как работа! Ездят же бабы на машинах.
- То другое: чистота – не кровища по пояс! Не представляю,  как вы их бьете.
- Как, как... Заладил! Молча бью… — подняла правую руку и покрутила перед моим носом увесистым кула¬ком: — Понял? …Я всем могу: и ножом, и стеком, могу и топором трахнуть!
- И человека можете?
- И его, — согласилась пассажирка, — вот приму еще граммов   сто — всех мужиков перехлопаю! Но, — понизила голос, — я об этом шучу, конечно. Нельзя без мужиков, скучно будет. — И вдруг ожи¬вилась: — Ой, погоди: тут недавно случай был - не поверишь! — достала из кармана плаща мятый носовой платок и мазнула им по лицу. — Чего это я вся сомлела…  Ну вот послушай! Иду вечером с работы, а за желез¬ной дорогой, в полосе, мужичонка стоит. Я вправо — он вправо, я левей — он левей. Оробела даже. Чего, говорю, тебе надо? Видишь, баба домой торопится, устала, как собака! А он глаза вытаращил и опять ко мне: люблю, мол! Я и вспомнила, что в сумке-то хле-борез лежал, брала его на работу поточить. И к мужичьему носу! Заходи, говорю, в загон, как по конвейеру пойдешь: ножки отдельно, ушки отдельно! Так он, сердечный, сразу понял, что я комбинатовская... Минут пят¬надцать кусты трещали! Да я и кулаком могу стук¬нуть, не веришь?
 - Верю – верю! – и даже чуть-чуть отодвинулся от пассажирки. - …Себе-то хоть мяса хватает?
- У-у, твою медь! - пассажирка от крайней досады даже сплюнула под ноги, сетуя  на мою наивность. - Неужели ворона будет сыр караулить?! Неужели в огне быть, да не обжечься? У меня ведь  трое ребятишек всю жизнь было,  как бы я их на ноги поставила? …Ой, не тормози так силь¬но — прямо сердце зашлось!
Машины остановились, про¬пуская скопившихся возле обочины пешеходов. Потом колонна двинулась дальше.
- А на бойне не заходится?
- Х-хо! – снисходительно бросила пассажирка. Ты, мол, говори да не заговаривайся! – Там другое… Я вот недав¬но под легковушку попала, оттого и боюсь каждой кочки.
- Как «попала»?
- Так… — пассажирка замолкла, припоминая. — Авария была! Иду вот обочиной, а рядом со мной грузовая машина легковушку тащит. Потом слышу крик от автобусной остановки и все на меня смотрят. Башкой крутанула: ё-моё! Легко¬вушка оторвалась и на меня катит. …Ой, милый мой, знал бы, как я тогда летела! И ладно бы зад, а то и руку зашибла, самую косточку! Но встала: надо же шофера выручать… У него, поди, тоже семья. И в тюрьму ведь могут посадить за такое убийство! …Простила его и  домой пошла. Вот такой у меня был выступ! Полгода уже, а рука болит и болит, прямо замаялась.
- Да-а, история… А как скот-то бьете, загон специальный есть?
- Ну, заглушила корову, вторая заходит. Мне что быка,  что свинью — одинаково глушить. …Как-то приехала на окраину  к подружке, пять лет не была, а тут решила съез¬дить. Чаек попиваем, она и говорит: «Вера Степановна, помоги соседке! С утра у неё мужики  возятся, свиней бьют, а толку - нет. Специалист нужен». Я чаек в сторону: помогу, говорю! И  к соседям. Там народу — уйма, а по двору свинья бегает. Успо-коила её, подцепила веревкой, зарезала: ни писку, ни визгу. Давай, говорю, следую¬щую! Шесть штук уничтожила и не устала. Я на ра¬боте-то лучше отдыхаю, чем за столом.
- А как на бойне оказались? С каких щей?
- Ой, парень… Я ведь всё хотела на стюардессу выучиться. В кино уви¬дала и прямо заболела: буду, мол, стюардессой  и всё! …Чего смеешься? Не всегда ведь толстухой была: и ножки, и фигурка – всё было! Мужик за ноги и полюбил. Если бы, говорит, Верка, не твои ноги, давно бы из Тюмени уехал. …Вот папке с мамкой и говорю: «Поеду в город, буду там на самолетах летать!» Папка сильно ругался: «Езжай, — кри¬чит, — в ФЗО, учись на колбасника, так вернее!» Ладно, говорю, поеду в ФЗО, а сама думаю: всё равно в стюардессы пойду! Приехала в Тюмень и спрашиваю… Нет, отвечают, туда набора, на другой год поступай. Куда деваться? Пошла в ФЗО, молодая ведь, думала, везде успею... Но на колбасника не взяли, много охотников до колба¬сы, а на бойца скота - пожалуйста. Я и двинула. Но никогда не думала, какая это адская работа! Пока в училище занятия шли — терпела, а как на практику попала: одни слезы. Знаете, как я ревела? Коров-то  жалко… Трудно я привыкала! — подчеркнула пассажирка. — Рассказываю молодым — не верят! Не верят, что от той поры нас на комбинате всего трое головорезов  осталось. И все бабы! …Правильно, какой мужик выдержит? Они же спят на ходу.
- А на стюардессу больше не поступали учиться? – вспомнил  девичий порыв.
- Нет! — отрубила пассажирка. 
Может быть, она ответила так резко, потому что не могла   простить себе  слабость в разговоре с самолётным начальством, а может… Ведь и на бойне надо кому-то работать: без мяса жить пока ещё не научились!
- А дома знали, что на бойца скота учишься?
Пассажирка вздохнула:
- Нет, учусь в ФЗО и весь разговор… Как-то при¬ехала в деревню, а папка и говорит: «Дочь ведь прикатила, надо бы    баранчика заколоть». «Пожалуйста», - отвечает мама. …А я в сенках стояла и весь разговор  слышала. Пошла, долго не думая, в стайку, баранчика заколола и шкуру ободра¬ла. Приходят папа с мамой: ё-моё! Папка даже онемел: «Кто, — говорит, — это сделал? — Я, — отвечаю. Обрадовался: - Вот молодец! И  барана заколола, и шкуру сняла. С такой профессией не пропадешь!»
Потом с Кузьмой Петровичем по¬знакомилась. Пока в армии был — переписывались. Отслужил и сразу ко мне.
- Не испугался?
- Нет, но Веркой больше не называл, только Верой Степановной. Мы ведь с ним никогда не ругаем¬ся! Живём душа в душу, как два придурка…
- А свою скотину держали?
- Конечно, у нас ведь свой дом! И свинью держали, и теленка. И у детей кошки да собаки были: чтобы знали, кто для чего предназначен. Кто для питания, кто - для души… Дочка притащит, бывало, котенка, уголок отве¬дём и играет там. Это ведь   жизненный дух! Мы, чай, родились не для того, чтобы водки попить да погулять: и о детях надо думать. Об умственной роско¬ши, а видеть животных — не роскошь ли? …Напсихуешься на работе, а собака к тебе подбежит, и вроде бы отдохнул. А сейчас у нас котенок живёт: пушистый-препушистый, на той неделе притащили.
- Кто притащил?
- Младший, кто же еще, даже спит с ним.
- Внук, что ли?
- Почему внук? У меня ведь еще трое детей                появилось, мал мала меньше… Из ничего - да алтын!
Вера Степановна опять достала из кармана плаща платок:
- Уж и слез-то нет, все выревела, — тяжко вздохнула. — Горе ведь у нас... Такое горе, что и не выскажешь: пле¬мянница с мужем разбились на машине… А ребятишки – крохи и крохи. Да ещё   сестра моя старшая, парализованная, с ними жила... Я после той аварии и говорю: «Что, Кузьма Петрович, задумал¬ся? Некогда  решать-то, брать надо свору домой, не объедят. …Мой характер знаешь, я боец!» А Кузьма чего скажет? Вот как было... Вместе и живем, пионерским лагерем.
Помолчала, потом встрепенулась:
- А что, парень, может, забудет Господь мои грехи, а? Вдруг на том свете кры¬лья пришпандорит, да и разрешит маленько полетать? Буду там с ангелами наперегонки... Тьфу ты, Господи, чего болтаю! — неумело перекрестилась, потом подумала и перекрестилась еще раз, словно про запас. - Вон и солнышко выглянуло... Вес¬на ведь!
- Посигналить у дома, чтобы все видели, кто при¬ехал?
- Зачем? Кузьма на работе, а ребятишки давно у калитки торчат. Посинеют, как пупыши, а домой не уходят. «Елки-моталки, — кричу, — марш домой!» А они по¬виснут на мне... Да вон они, вон! …Заждались!
1993-2023г.г.