Глава 299
Сложив с себя функции тюремщика, д’Артаньян поздравил себя с этим замечательным событием и пожелал самому себе никогда более не возвращаться к подобным занятиям.
Фуке за те несколько дней, пока находился под опекой господина Талуё, уже успел пожалеть о перемене в своей и без того не слишком радостной жизни, поскольку режим, установленный Талуё, был для него невыносим.
Лёжа на кушетке, он смотрел на неприглядный потолок не потому, что на нём было что-либо интересное, а просто потому, что куда ни кинь взгляд, везде всё было слишком уж неприглядным. Он размышлял о превратностях жизни, когда в замке камеры с лязгом провернулся ключ, двери отворились, и в помещение вошёл гвардеец с подносом, на котором был обед.
— Я отказываюсь от еды, — сказал Фуке, не глядя на гвардейца.
Д’Артаньян кормил его не в пример лучше, и это было первым поводом отказаться от пищи, но, поразмыслив, Фуке решил, что не плохо было бы объявить голодовку. Всё, чего он надеялся добиться, это разговор с начальством, повыше, чем Талуё, а далее он предполагал добиться встречи с Королём, или хотя бы разрешения написать ему письмо.
«Его Величество просто ввели в заблуждение, — убеждал он себя. — Наша последняя встреча убеждает меня в том, что Король любит и ценит меня. Быть может, он даже не знает, что я арестован, и велел своим солдатам разыскать меня, а арест – это происки Кольбера, который воспользовался предоставленной ему властью? Но нет, пусть даже я ошибаюсь, ведь едва ли можно было проделать такое без ведома Его Величества! Капитан д’Артаньян подчиняется только лично Королю. Да ведь и я же видел приказ, на котором стояла подпись Короля! Едва ли кто-то осмелился бы её подделать. За такое не сносить ему головы! Стало быть, Короля просто обманули, ввели в заблуждение относительно моих придуманных вин и моих несуществующих намерений и амбиций! Стоит мне только поговорить с Королём, и всё наладится! Но как же мне добиться встречи с ним? Разумеется, Король не допустит, чтобы я умер в темнице без суда и задолго до суда. Если я буду отказываться от пищи, у меня всё получится, я добьюсь встречи с Королём и выйду из темницы с триумфом!»
Так обманывал себя Фуке, где-то в глубине души понимая, что дела обстоят совсем не так, как он себе рисует, и что он далеко не безвинен перед Королём, и что планы его были вовсе не невинными, и что у Короля было даже больше причин для его ареста, чем, вероятно, будет указано в обвинительном заключении. И всё же душа каждого человека устроена так, что собственные провинности видятся ему ничтожными, тогда как чужие вины в отношении него самого рассматриваются в жутко преувеличенном виде.
— Умоляю, монсеньор, поберечь свои силы и отобедать, — сказал гвардеец таким проникновенным тоном, что Фуке невольно взглянул ему в лицо.
Лицо гвардейца, как ему показалось, имело хитрый взгляд, всем своим выражением гвардеец указывал на что-то, лежащее на подносе.
Фуке привстал на кушетке и принял поднос.
На нём лежало письмо! Гвардеец стоял так, что если бы кто-то наблюдал за ним из дверей, он не видел бы ни подноса, ни письма, ни Фуке.
Мгновенно оценив ситуацию, Фуке схватил письмо и спрятал во внутреннем кармане сюртука.
Поблагодарив гвардейца взглядом, Фуке постарался запомнить его лицо навсегда.
— При господине д’Артаньяне меня кормили не в пример лучше, — сказал он, показывая взглядом на двери, намекая, что он ни в коем случае не желает обидеть гвардейца.
— Я не могу судить об этом, я не служу господину д’Артаньяну, — сухо ответил гвардеец, при этом медленно прикрыл на мгновение оба глаза, как бы давая понять, что разгадал уловку Фуке. — Я лишь доставляю вам то, что мне велено, а распоряжаются этим совсем другие люди.
Фуке понял двойной смысл последней фразы. Итак, гвардеец был лишь посыльным, кто-то более влиятельный шлёт ему весточку с воли.
— Я постараюсь привыкнуть к этим переменам, — сказал он равнодушным тоном. — У меня просто нет выбора.
— Я зайду за подносом позже, — сказал гвардеец.
В этот момент его ладонь раскрылась, и Фуке увидел в ней кусок графитового стержня, диаметром в одну пятую долю дюйма, оправленного в свинцовую трубочку. Гвардеец положил стержень на поднос и передал поднос Фуке.
Фуке снова поблагодарил гвардейца взглядом, после чего тот удалился.
Приступив к трапезе, которая хотя и была сервирована намного хуже, чем прежде, всё же была не так плоха на вкус, каковой казалась неприглядной на вид, Фуке почти не ощущал ни вкуса, ни голода, ни сытости. Его мысли были лишь о письме.
Наконец, он сообразил, что не решится прочесть письмо, пока не будет убеждён, что за ним не подглядывают. Его смущала замочная скважина.
Тогда он достал платок и несколько раз нарочито кашлянул в него. Затем, делая вид, что платок нуждается в сушке он повертел головой в поисках того, куда бы можно было его повесить, затем решительно подошёл к двери и повесил платок на дверную ручку так, чтобы замочная скважина была закрыта.
«Пусть думают себе, что хотят, во всяком случае, я получил какое-то время на чтение письма! — решил он. — Ведь если они тотчас же откроют дверь, они тем самым признаются, что подглядывают за мной!»
Но Фуке напрасно волновался. За ним никто не подглядывал, поскольку господину Талуё было решительно безразлично, чем занимается арестованный, так как он не получал на этот счёт никаких особых распоряжений, а думать своей головой он не был приучен.
Итак, Фуке развернул письмо и прочёл следующее.
«Монсеньор! Не отчаивайтесь! О вас помнят, вас спасут. У меня есть, по меньшей мере, два надёжных способа вас спасти. Но любой из них требует времени. Если удастся задуманное, вы не только возвратите себе свободу, но и вернёте своё положение, и даже возвыситесь более прежнего. Как бы ни казалось это невероятным, у меня осталось средство, после применения, которого все ваши друзья будут возвышены, а враги унижены и устранены или же впадут в ничтожество. Другое средство состоит в банальном побеге с дальнейшим жительством в одном из сопредельных государств в достатке и роскоши, подобающей вашему сану и достоинству, что для меня видится менее простым и менее желательным вариантом, но вам, вероятно, покажется более реалистичным, так что лишь поэтому я говорю об этом втором варианте. В любом случае я позабочусь о вашей свободе и безопасности. Для начала: ничего не бойтесь и не признавайте никаких обвинений. Если даже состоится суд, судьи будут на вашей стороне. Всё что нам нужно – это лишь время для приведения в жизнь моего первого плана, который видится мне наиболее реалистичным, но в который я не могу посвятить вас. Умоляю же вас не устраивать голодовку, поберечь своё здоровье и силы, не падать духом. Это всё, что от вас требуется в настоящее время, остальное я беру на себя. Не подписываюсь, ибо вы и без того понимаете, кто написал вам это письмо, а если не догадываетесь, то это автор многих сатирических куплетов, пожелавший остаться неизвестным. Если вы согласны, напишите на обратной стороне письма букву S. Если же у вас имеются возражения, нарисуйте N. Возвратите письмо тому, кто вам его доставил».
«Это д’Эрбле! — тотчас же понял Фуке. — Это письмо означает, что он на свободе и деятелен! Значит, я спасён!»
Фуке тотчас нарисовал на обратной стороне письма букву S, после чего сложил письмо и спрятал за обшлагом рукава. Затем он подумал, что стоит убрать платок, который вовсе не нуждался в просушивании, с дверной ручки.
«Может быть, мне ещё придётся снова воспользоваться этим способом, так что не буду пока раздражать моих тюремщиков, — подумал он. — А ведь среди них есть и мои друзья! По крайней мере, один из них! Хотел бы я знать, как его зовут, и почему он мне помогает. Впрочем, наверное, мне лучше не знать его имени, пока я нахожусь тут, в заключении. А помогает он мне просто потому, что он – один из таинственных друзей д’Эрбле, которых у него, как я вижу, очень много».
(Продолжение следует)