Ожидаемый годами страшный момент для нашей страны всё таки произошёл неожиданно: фашистская Германия предательски напала на Советский Союз без объявления войны. Началась Великая Отечественная Война. В воскресный, солнечный, красивый для глаз и души день, 22 июня люди услышали по радио, вместо жизнеутверждающих передач, страшную весть. Обыкновенная, мирная жизнь в сознании простых, обыкновенных советских граждан вмиг утеряла цветное изображение и предстала в мрачных, серых тонах, но велика инерция прежней жизни: она продолжалась. Уже в этом чёрно-белом изображении годовалый Глеб в этот день сделал первые шаги по Уральской земле, географически далёкой от Киева, но разрывы фашистских бомб как будто бы ощущались нежными, детскими ножками: сделав несколько первых неуверенных шагов, он падал, молча, какое-то время стоял на четвереньках, упорно, с сердитостью на лице, выпрямлял ножки и медленно, пыхтя, поднимался. Поколебавшись, с направленными вперёд ручонками, опять делал шаги с гиканьем радости, переходя в бег с криком победы и вновь падал. Полежав на полу, оглядев комнату, в поисках родных ему людей, которые в этот момент были заняты неотложными домашними делами, снова сделал попытку встать и пойти. Попытка удалась! Как раз в этот момент в комнату, дверь которой была открыта, заглянула бабушка Рая и ахнула: – Ты куда это направился, малыш?.. Аня, Аня, быстрей сюда. Из кухни Аня вбежала в комнату и подхватила уже падающего сыночка на руки.
Положено в такие моменты порадоваться первым шагам сына, поаплодировать ему, посмеяться, пошутить и взять ребёнка на руки, посюсюкать с ним совсем чуть-чуть, чтобы малыш ощутил значимость первой своей победы на земле, но суровые лица мамы и бабушки лишь только еле заметно оживились. Война мгновенно сконцентрировала в этих двух женщинах волю к защите своей семьи. Как и от чего защищать семью – они не знали, но инстинкт женщины в них уже заработал. Рахиль Григорьевна объяла своей волей своих троих детей и мужа, который уже с первых слов по радио о нападении гитлеровской Германии на нас, заявил: – Пойду воевать я, Рая... Немец попёр на нас Разве можно такое стерпеть... Я должен.
В сознании Ани строем зашагали грозные вопросительные знаки: задействована ли военная часть, дислоцированная под Ленинградом, в которой служит Петя, в боях против гитлеровцев; в каком режиме теперь будет работать её предприятие и, как им теперь жить, чтобы, самое главное, не страдали дети? Вопреки тяжёлым раздумьям, светило солнце, лето в разгаре, всем своим видом напоминало, что жизнь может пока ещё идти своим чередом.
– Мы пойдём погуляем, – сказала Аня, - до обеда ещё полтора часа. Гера оживлённо засуетился, потому что хотелось быстрее всех собраться.
– Аня, будете проходить мимо дома Евдокии загляните к ним, там у них Вера, напомните ей придти к обеду без опоздания, а то они с двоюродной сестрой обо всём забывают. Вон и Коля на улице с ребятами, и ему напомнить не мешает.
– Ладно, мама.
Аня собрала детей погулять. Стояла жара, влекла малышей на улицу. У Ани на душе было невыносимо тяжело, хотелось плакать, но в ней всегда присутствовала ответственная и любящая мама. Гера с радостью выбежал в сени, затопал по четырём ступенькам вниз, с последней ступеньки спрыгнул на половичок, быстро открыл выходную дверь и на площадке крыльца остановился, радуясь солнцу, дворовой собаке у конуры по кличке Пират, добродушно наблюдающему за котом Васей, важно проходящим мимо с выражением крайней независимости на бандитской мордочке; на кур, беспрерывно мотающими головками вверх вниз, вверх вниз и на беспокойного петуха, которого Гера опасался. Вышла на крыльцо мама с Глебом на руках, взяла старшего за руку и они втроём, пройдя мимо сердитого петуха, направились к калитке двора. Рахиль Григорьевна с Даниилом Васильевичем остались в избе одни и продолжили разговор.
– Даниил, ты прежде хорошо подумай... Забыл, что вас была троица друзей, ухаживающих за мной?.. Признаться, вы выглядели бравыми воинами с орденами и медалями, с честью выполнившими свой воинский долг. Все трое покорили меня... А сколько вас осталось?.. Первый из вас – мой первый муж погиб в Гражданскую, второй вернулся с неё калекой и вскоре умер, остался ты один... Почему ты не ринулся вслед за ними в пекло между усобицы – мне непонятно, но, благодаря такому решению, ты стал моим мужем, у нас с тобой семья, трое детей... Ты уже не молод... Подумай хорошенько, Даня... Какого нам будет без тебя?.. Подумай...
– Я кляну себя за то, что не ушёл с ними. Мы втроём Первую мировую прошли и остались живыми и с Гражданской, я уверен, вернулись бы все трое невредимыми, если бы были вместе, но я не пошёл с ними... Нет, не из трусости, Рая, и не из идеологических соображений.., я не понимал смысла братоубийственной войны. Воевать с немцем – это святое, а воевать русскому с русским... – не допускал и мысли такой для себя... Я уговаривал их не лезть в это бессмысленное пекло, но разве твой Сергей кого слушал... – у него всегда на всё своё твёрдое мнение, и с этого мнения его никакой силой не сшибёшь...
Он был моим командиром в первую мировую, хорошим, храбрым и надёжным командиром. Я ему верил, как себе. Костя боготворил его. Мы, вернувшись с фронта, мечтали заняться делом, обзавестись семьёй, обязательно со множеством детишек. Ведь мы успешно начали осуществлять свою мечту: каждый из нас нашёл своё место в этой жизни, но, вот с женой не у всех получилось, – все трое влюбились в тебя, а женился, конечно, наш командир Сергей Павлович... Мы с Костей смирились. Я женился, а Костя остался холостяком... Ну вот зачем, Сергей, вскочил вдруг на только что купленного коня и ринулся в Гражданскую?. Зачем? Почему внезапно оставил тебя – молодую, красивую и, главное, беременную... Мне не понятно... Не предупредил своих друзей... Когда Костя узнал об этом, не раздумывая ушёл воевать следом за другом, надеясь там, в пекле его встретить... А я не последовал за ними.
– Покойный мой муж Сергей Павлович был всегда очень деликатный со всеми: никогда никого не обижал ни словом, ни делом, не повышал голоса ни на кого, но, когда что-то касалось его убеждений и принципов, проявлял твёрдость, непоколебимость до конца, до победы. Именно этим прекрасным мужским характером он меня и покорил... Ну, а глубинная причина, почему он покинул меня беременную, мне неизвестна.., скорее всего идеологическая.., но повод всё же был: к нам во двор ворвались "белые" с целью изъятия у нас его любимого коня. Какой же Сергей был ловкий и реактивный, удивительно: он, уловил момент, когда конюшня и дворовые ворота были открыты, схватил меня в объятия, придвинул к дверям конюшни и в момент, когда негодяи выводили готового к походу коня, он, успев мне шепнуть: "прости, я вернусь" вскочил на коня, и его, с послушным только ему конём, уже никто не мог удержать. Белые не стали стрелять ему вслед, то ли потому, что поняли чувства настоящего солдата и оценили его ловкость, то ли потому, что увидели, что я беременная...
– Я не знал такого факта, но рассказанное тобой убеждает меня в том, что я не до конца знал и понимал своего друга... Жаль, мы не раскрывали друг другу свои сокровенные мысли, - не принято было у нас – мы оценивали друг друга по поступкам. По ним и определяли степень дружбы и доверия друг к другу... Внутренние убеждения Сергея были не доступны нам с Костей, но Костю, как мне кажется, это не волновало, – он был человеком действия, принимал решения мгновенно и, не задумываясь, шёл в атаку. Сергею, как командиру, не раз приходилось сдерживать страстные порывы Кости... У меня были свои убеждения: русские с одной идеологией не должны убивать русских с другой идеологией, не имеют право. Приемлем только один метод убеждений в своей правоте : правдивым словом и делом в пользу своей страны: в чём-то одни побеждают, в чём-то другие, но и одни и другие всегда должны помнить, что у них одна Родина, и они – её граждане со своей национальностью, со своим вероисповеданием. Я своих убеждений не скрывал. Сергей меня называл утопистом... Но, какая идея охватила Сергея, что она оказалась сильнее дружбы и даже любви, я постичь не могу, но вину за собой чувствую – кляну себя за то, что не последовал за ними.
– Даниил, я разделяю твои убеждения, я тоже стремлюсь к мирному разрешению противоречий между людьми, правда, в рамках нашей семьи. Я в этом духе воспитала Аню и воспитываю Веру и Колю... Никакой ты не утопист, – так естественно в мире должны жить и трудиться люди.
– Но Гражданская война произошла... Большевистская идея победила. Война была кровавой и беспощадной. В словах и делах двух противоборствующих сторон не было никаких признаков компромисса, а ведь на той и другой стороне были граждане одной страны и они были патриотами своей общей, любимой Родины... Что их так разобщило?.. Что породило такую лютую ненависть друг к другу?.. Идеология?.. Слышу вокруг толкования о классовой борьбе. Не понимаю, зачем о ней постоянно твердить. Всегда и всюду в мире были богатые и бедные, умные и дураки, труженики и бездельники. Были, есть и будут, какой бы строй ни устанавливали. Попытки всех уравнять, вплоть до потребительских желаний и заставить людей одинаково мыслить, и даже заменить народам России веру в Бога, верой в утопические коммунистические идеи, немыслимы.
– Тише, Даниил. За такие рассуждения не поздоровится.
– Догадываюсь я, Рая – к сожалению так, но, в конце концов, этот строй установили граждане нашей страны, и в этом участвовали и за это погибли два моих товарища... – ты заметила Рая, я уже своих друзей назвал на современный лад... Вот так мы и привыкнем жить в новом государстве – в стране Советов. Они искренне верили, что, победив, построят самое справедливое в мире государство... Дай, Бог, чтоб было так... Мы в стороне стоять не будем, – ведь это наша Родина, она такая, какие все мы в большинстве... Верно я говорю, Рая?..
– Даниил, я рада, что ты так рассуждаешь
- А теперь на нашу страну напала гитлеровская Германия... Мой долг: идти воевать, тем более бить фрицев мне уже приходилось, а бить фашиствующих фрицев сам Бог велел.
– Понимаю тебя, Даня, но я – женщина... Для меня важна сохранность моей семьи. Без твоего участия мне будет очень трудно.., но я тебя понимаю... Ты должен понять, что я пережила, а моя мама и вовсе лишилась рассудка, переживая потери в нашей семье. Меня и трёх моих сестёр постигла одна печальная участь – стать вдовами: у сестёр мужья погибли в Первую мировую войну, мой муж погиб в Гражданскую войну. Два моих брата Андрей и Дмитрий пропали без вести в Гражданскую. Наша семья, причисленная к середнякам, лишена была основных средств к существованию. А последней каплей к страданиям моей мамы была смерть самого маленького её сына, моего младшего брата Родиона: он умер от пневмонии. В двадцать втором году это случилось. За какой-то проступок в школе учительница по географии заперла его в голбце в наказание. Там было холодно, она это знала и хотела освободить его по окончании текущего урока, да забыла. Освободила только спустя ещё два урока. Мальчик сильно продрог. Учительница, испугавшись и за ребёнка, и за огласку своего проступка, отпаивала Родиона горячим чаем с пряниками. Помню, Родион пришёл из школы необычно молчаливым, даже чем-то удручённым. "Что случилось, братишка? – спросила я, но он не ответил. Молча принялся за уроки, что тоже было необычным. Несколько дней прошли спокойно: он ходил в школу, но, кажется, на пятый день поднялась температура, держалась до конца дня, всю ночь и ещё выше поднялась на следующий день. Болезнь прогрессировала бурно, врачи добросовестно делали всё, что знали и могли... Он умер, так и не рассказав нам ничего о случившемся... Что-то прояснилось в процессе расследования.
– Это та учительница, у которой мужа?.. – не договорил Даниил Васильевич, - она подозревала участие вашей семьи...
– Она, она... Её понять, конечно, можно, – то, что она пережила – ужасно... Но, всё таки, подозревать нашу семью в её несчастье только лишь потому, что нас признали середняками, - несправедливо... А ещё мстить детям - немыслимо.
– Несмотря на то, что учительница проявила такую жестокость к ученику, она, однако, продолжает работать в школе. Я помню, как она и нашу Аню третировала... Как это возможно?
– Да, и ей досталось... Она же была уверена, что мой муж – отец Ани сражался против Советской власти, а мой отец – священнослужитель, то есть мы для неё были врагами. Мы терпели. В такое неспокойное время мы совсем не понимали как добиваться справедливости.., да и некому было добиваться: моя мама была временно недееспособна, жила надеждою на Бога, я с ребёнком, без мужа, без средств к существованию, бралась за всякую работу, чтобы как-то выживать... Да что я тебе всё это рассказываю, – ведь это происходило на твоих глазах. Сейчас она ещё справляется с делами, живя одна в отчем доме, но я уже подумываю уговорить жить с нами – ей будет легче и мне за неё спокойнее, тем более, что началась война... Ты понимаешь, что, если с тобой что случится, нам будет невыносимо трудно, а мама и вовсе не выдержит, – ведь у моей старшей сестры старший сын Иван уже на фронте, а средний сынок на подходе к призывному возрасту... У сестры Елизаветы муж старшей дочери – военный лётчик тоже уже на фронте. Пока неизвестно о них ничего. Сам понимаешь какие переживания моих сестёр, а мама переживает за всех нас. Кто же такое выдержит.
Рахиль Григорьевна встала, как обычно, в пять утра без будильника, которого никогда и не было. Даниилу Васильевичу, как всегда, вставать не хотелось, но совесть, если она есть, обладает божественной силой подавлять низменные желания и пробуждать в человеке высокие чувства чести и долга. Он встал, быстро оделся, отвёл козу в дальний участок левого огорода на посеребрённую утренней росой поляну. Привязал длинную верёвку, тянущуюся от ошейника козы к одной из трёх берёз, приказал Майке не озорничать: не обдирать кору с берёз,
– Посмотри, дереза, какие стройные, нарядные три берёзки стоят, как три девицы – подружки. О чём они шепчутся?.. Не знаешь, а я знаю, но тебе не скажу, потому что не так поймёшь своим козьим умом, и дурь в голову ударит... А за берёзками, видишь, Исеть течёт удивительно спокойно сегодня, как будто хочет выглядеть величественной рекой, которой некуда спешить, потому что все речные дела уже сделаны за тысячелетия и она на заслуженном отдыхе... Но рано, голубушка, о покое размечталась: среди Уктусских гор ох как у тебя много речных забот, не одно тысячелетье тебе ещё придётся поволноваться,.. Но в грациозности тебе не откажешь и красивая ты в любую погоду, в любое время года, – Даниил Васильевич расправил запутавшуюся верёвку козе и закурил "козью ножку", – не балуй здесь, не порти природу... Пока, рогатая.
Козу они купили прошлым летом, когда выяснилось, что у Ани на нервной почве, или по какой-то другой причине, пропало материнское молоко. Как раз накопленных денег, заработанных им и Аней, хватило купить молодое животное. Детям козье молоко понравилось, удавалось иногда и взрослым попробовать.
За то время, пока хозяин привязывал козу, поговорил с ней об окружающей природе и выкурил порцию махорки, Рахиль Григорьевна успела принести на кухню ведро воды из бочки, стоящей в строении (надо пройти через двор), растопить печку, приготовить завтрак на всю семью. Вспомнила про корову – Русланку, проданную в лихие годы. Как много вкусного она умеет приготовить из коровьего молока. "Похоже, что корова для них останется мечтой на несколько лет войны, будь она проклята, прости меня, Господи", – подумала женщина.
Заводской гудок натужно прогудел точно в шесть часов утра. Он приучил рабочий люд просыпаться и вставать с постели без раздумий и, тем более, не залёживаясь. Дети, хоть и морщились недовольно, потягивались, громко зевали, и сопровождали подъём притворным нытьём, однако же умудрялись на кухне оказаться раньше взрослых, потому что не на все пуговицы застёгивали рубашонки и халтурили в чистке зубов и мытье мордашек.
Вся семья растворилась в деловом пространстве. Раньше всех ушла Аня, потому что ей до работы, ещё надо отвести детей в садик и ясли, следом за ней заспешил на свою почту Даниил Васильевич. Коля и Вера ещё полчаса собирали тетради и учебники в портфели, искали вдруг пропавшие куда-то карандаши, ручки, пёрышки, ластики. Всё это они проделывали шумно: что-то у них стучало, падало и даже передвигалось. Во всех слышимых словах Веры Коля был, конечно, неумехой. Наконец Вера с Колей поцеловали маму куда попало в лицо и весело, шумно, толкаясь в дверях, вышли из избы в сени. Их было слышно до тех пор, пока они не закрыли за собой щеколду воротной двери.
Сидит Рахиль Григорьевна в кресле мужа, давно погибшего, и думает о его единственной дочери Ане, которую она родила для него, но он её так и не увидел, не порадовался, не понянчил, не научил уму разуму... "А жизнь то у неё, Сергей Павлович, не складывается в семье мужа... Да, родной мой, не складывается... Такая была у них любовь – страстная, необузданная. Я знаю, что Аня любит его по-прежнему, ждёт его, переживает за него, родила ему и растит двух замечательных мальчиков, а он до сих пор не написал ей – жене своей ни одного письма... Пишет только своей маме и через неё общается со своей семьёй... Я понимаю, родной, что он воюет, каждое мгновение войны – огромный риск для жизни. Ценю его за проявленное мужество: добровольно пошёл служить в армию в трудное время для отчизны. Низкий ему поклон... Но не понимаю, почему не хватает мужества написать письмо жене, которая его любит, переживает за него. Более того, последнее письмо его мама и вовсе скрыла от неё, так и не дала почитать невестке – жене её сына. Бесчеловечно ведь это... Ну, и последнее, что я хочу поведать тебе, Сергей Павлович, о том, что Дарья Карповна не признала второго сыночка от Пети – Глеба родным внуком. Во всё время проживания Ани с детьми у них, она демонстративно проявляла пренебрежительное отношение к Глебу. Однажды случайно проговорилась о несоответствующем сроке рождения ребёнка. Да, произошла задержка рождения на неделю, но это норма. Уверяю тебя, Сергей Павлович, твоя дочь честная женщина, любящая мужа и общих с ним детей. Мы снова живём все вместе. Аня виду не показывает, что страдает, но я то знаю, что страдает. Аня мудрая, сильная, женщина, вся в тебя. Её очень ценят на работе. Нам конечно с ней хорошо и спокойно, но я переживаю за неё, мой родной Сергей Павлович". Рахиль Григорьевна мысленно разговаривала с первым своим мужем, с первой своей любовью всякий раз, когда удавалась свободная минутка от бесконечности домашних дел. Она была честной, даже преданной женой Даниила Васильевича, уважала его, как человека рассудительного, сдержанного в эмоциях, с весьма развитым интеллектом и как настоящего мужчину во всех отношениях, в том числе и постельных с нею... Недостатки?.. Были, конечно: слабость к вину, с которой он боролся, как мог, и любил поговорить с женщинами, – знакомых женщин, которые на него смотрели с тайной мыслью, было бесчисленное множество. Рахиль Григорьевна смотрела на это спокойно, без видимого раздражения, а может его и вовсе не было... Она любила Сергея Павловича.
Даниил Васильевич ушёл на фронт. Уже две недели прошло с того момента, как он обратился в штаб уральского военного округа. Пройдя медкомиссию, он был зачислен в одну из воинских частей. Рахиль Григорьевна проводила мужа на фронт три дня назад. Провожала одна с площади Обороны без слёз (муж не велел), но с горячим с крепкой горечью поцелуем. Со всеми родными он попрощался утром. Сыну Коле он по-мужски пожал руку и сказал: Николай, помни, что ты мужчина, единственный мужчина в семье... На твоих плечах теперь лежит ответственность за свою семью... Я обязательно вернусь, и ты мне доложишь о том, как справлялся с возникшими проблемами. А ты обязательно справишься со всеми трудностями, сынок, – я в тебя верю.
Пришла проститься с отцом его дочь Зинаида (дочь от первой жены, умершей от травм, несовместимых с жизнью, по неосторожности на производстве). Даниил Васильевич остался с дочерью восьми лет. Зине было уже пятнадцать лет, когда Рахиль Григорьевна стала ей мамой.
За последний год перед войной и за первые месяцы войны предприятие, на котором работала Анна Сергеевна разрослось в основном за счёт эвакуированного завода из Москвы, производящего продукцию того же профиля. Интенсивность работы значительно увеличилась, продолжительность рабочего дня стала 12 часов, с трудовой дисциплиной военного времени. Заводу требовались рабочие. Принимались на работу допризывники, девушки и зрелые женщины, оставшиеся без мужчин, ушедших на фронт. Рабочую специальность приобретали прямо на рабочих местах, – ремесленные училища не успевали выпускать достаточное количество квалифицированных рабочих.
Прибавилось работы и машинописному бюро. Анна Сергеевна целый день пребывала на работе, с её детьми и со всем хозяйством в доме управлялась одна Рахиль Григорьевна. Вера, окончив восьмой класс, устроилась на работу на тот же завод, где и её сестра. Быстро освоила одну из рабочих специальностей и работала в цеху, наравне со всеми. Коля продолжал учиться в школе, а, придя из школы, во всём помогал маме. Он даже стал самостоятельно учиться сапожному делу: всех заработанных денег не хватало на многое из одежды, особенно на обувь. Рахиль Григорьевна шила нательное бельё и кое-какую одёжку сама, как умела, как учили в женской гимназии на так называемой зингеровской швейной машинке из сохранённых запасов тканей, хранящихся в зелёном старинном сундуке. А вот старую обувь надо было чинить часто. Школьник Коля помнил наставление отца и, как единственный мужчина в семье, понял, что починка обуви - не женское дело и поэтому сразу же смело приступил к починке неотложной пары изрядно изношенных сапог. Для этого он перерыл в чулане всё барахло, которое периодически убирали на всякий случай. Материал кое какой подходящий на его непрофессиональный взгляд нашёлся. Первый опыт подсказал ему, какие инструменты и приспособления нужны. Что-то из них он сделал сам, используя, к счастью, обнаруженный под навесом у отца ножной станок для точки ножей. Что-то выпросил у родителей своих одноклассников на временное пользование. Благодаря упорству, смекалке и расспросам у знающих знакомых рабочих, имеющих хоть какое-то представление об этом, мальчик постепенно и осваивал ремесло.
1942 год начался со страшной беды: диверсанты взорвали завод. Ночью люди были разбужены беспрерывным заводским гудком, до холодного пота тревожным и разрывающим и без того предельно натянутые нервы. Стучали в плотно закрытые деревянные ставни, громко лязгали запорами ворот, раскачивая их вперёд, назад. Выскочившие из близстоящих домов жильцы увидели страшную картину: полыхала церковь, в которой располагался основной производственный цех завода. Хлопки и взрывы выбрасывали высоко вверх клубы дыма и ярко горящие производственные предметы и осколки взорванного химического оборудования. Они долетали до жилых изб. Люди, испугавшись, что загорятся их дома, побежали в избы, срочно поднимали детей с постелей, укутывали их во что попало и выносили на улицу совсем маленьких на руках, а детишки побольше выбегали из изб сами.
– Ой, какой ужас! Кто это поджёг?! – крикнула женщина.
– Враги народа конечно. Всех их расстреливать надо, – ответил ей подошедший мужчина.
– Отняли церковь, теперь завод подожгли... Как же мы теперь жить то будем без Бога и без работы, люди добрые? Как же мы теперь?., – переходя на вопль кричала женщина.
– Война с фашистской Германией у нас.. Вот она и докатилась непосредственно до нас.
– Фашисты проклятые не спят: наводнили нашу страну шпионами и диверсантами.
– Ясное дело, это диверсия, – сказал пожилой мужчина.., – надо что-то делать, товарищи.
– Смотрите, люди, что творится то: головёшки летят на дома, или что это летит горящее?.. Дома ведь наши загорятся!..
Приехали пожарные машины, сновали повсюду служащие из НКВД, собралось всё начальство завода. Проводилось экстренное совещание на ногах, на фоне бушующего огня. Директор и его заместители давали указания пожарникам, где и что следует тушить в первую очередь Присутствовала там и Анна Сергеевна. Она порывалась проникнуть в здание заводоуправления, чтобы из машинописного бюро спасти то, что ей под силу, пока здание не было объято огнём. Но её порывы сдерживали, так как пожарники убедили начальство, что существует опасность разрушения здания. "Пока они не устранят такую опасность, никто не должен в это здание проникать.
Майор НКВД встал перед толпой крайне обеспокоенных жителей чёрным силуэтом на фоне огня и в громкоговоритель прокричал: "Товарищи рабочие, граждане, прошу вас соблюдать дисциплину, категорически запрещаю паниковать, потому что паникёр есть разрушитель стойкости советского человека, и тем самым квалифицируется, как предатель Родины.. Нам всем сейчас надо сплотиться и всё возможное сделать для спасения нашего завода и наших жилищ. Товарищи рабочие, вам надлежит немедленно подойти вон к тому автобусу. Там вы получите распоряжение об участке вашей деятельности по ликвидации последствий диверсии и краткую инструкцию по алгоритму. Прошу толчею не устраивать, а организовывать очерёдность. Товарищи, следствие началось, организаторы и исполнители диверсии будут разоблачены и наказаны по законам военного времени. В этом не должно быть ни малейшего сомнения... Будем бдительны, товарищи. каждый на своих местах. Мы общими силами раздавим фашистскую гидру! Наше дело правое! Победа будет за нами! – майор передал громкоговоритель подошедшему директору завода.
– Товарищи, нас постигла беда, но наша партия в курсе чёрного деяния фашистов, и она предпримет всё возможное и невозможное, чтобы в кратчайшие сроки восстановить наше предприятие. Помните, товарищи, что наша Коммунистическая партия и наш народ едины, поэтому мы с вами должны сплотиться, сжаться в единый кулак и мобилизовать все свои лучшие человеческие качества и способности для скорейшей ликвидации последствий диверсии и призываю вас быть бдительными. Уверяю вас, товарищи, что мы восстановим наше предприятие, а значит вернём в строй наши рабочие места.
– А, не начать ли с проверки.приехавших из Москвы. До их приезда ничего такого не случалось, – донёсся до ушей присутствующих язвительный голос из толпы. Установилась тишина, пригнувшая головы людей. В том месте, откуда прозвучала крамольная реплика, произошло активное шевеление. Директор предприятия заметил, как майор НКВД дал распоряжение двум молодцам в штатском. Подъехал легковой автомобиль к тому участку толпы и, буквально через полторы минуты, он уехал, и всё успокоилось. Директор продолжил: – к сожалению, товарищи, мы оказались свидетелями прямой провокации... А с провокаторами должен быть разговор короткий. Мы все неустанно должны повышать свою социалистическую сознательность, не поддаваться на провокации и, более того, каждый на своём месте обязан выявлять провокаторов. Призываю вас немедленно организованно собраться у указанного уже вам автобуса. Там вы будете распределены по участкам работ. За правое дело, товарищи. – директор передал громкоговоритель рядом стоящему человеку.
– Прошу следовать за мной, товарищи рабочие и граждане, способные принять участие в ликвидации последствий диверсии.., – сказал в громкоговоритель человек, незнакомой жителям внешности, и решительно, без оглядки направился к указанному автобусу. Рабочий люд и кое кто из жильцов толпой последовали за ним, на ходу постепенно преобразовываясь в подобие вереницы, которая у автобуса сформировалась в очередь. Распределение по местам работы прошло удивительно быстро активностью четырёх коммунистов из рабочей среды, которые и стали руководителями четырёх бригад.
Рабочих завода набежало не одна сотня. Их тоже быстро распределили по бригадам Чтобы не загорелись близстоящие дома, их надо было проливать водой с крыш. Развели несколько костров. На них в вёдрах решили растапливать снег, чтобы вёдра с водой по лестницам передавать рабочим на крышах. Дом Рахили Григорьевны был самым крайним, самым близким к горящему заводу. С него и начали. Домочадцы мигом открыли ворота, вынесли две лестницы, пять вёдер две широких лопаты для снега. Двое рабочих сноровисто забрались на крышу, двое других молодцов уже бежали с вёдрами к лестницам, ловко, скользя левой рукой по левому краю лестницы, они перешагивали со ступеньки на ступеньку вверх, не пролив ни капли воды, передавали товарищам на крыше. Те быстро проливали обращённый к пожару скат крыши и отдавали вёдра обратно. Во время поливки падающие на крышу головёшки шипели угрожающе, образуя клубы пара. Падали и довольно крупные металлические горящие предметы. Рабочим приходилось увёртываться от них. Риск их работ был велик.
Рахиль Григорьевна прижимала к груди маленького Глеба и успокаивала Геру, которого трясло и от холода, и от волнения, – он всегда отличался какой-то особой чувствительностью к треволнениям. Коля бегал неподалёку, порывался чем-то помогать рабочим, но от него отмахивались, но разрешили постоять у одного из костров, но никому не мешать. Он постоял спокойно недолго – стал подбрасывать в костёр дрова. Рабочие не возражали. Рахиль Григорьевна заволновалась за своих дочерей: исчезли из виду и Аня и Вера, а Зинаида с рабочими уж давно во всю непосредственно участвует в тушении пожара на территории завода.
– Мне холодно, бабушка, – плаксиво пожаловался Гера, – ноги замёрзли. Жалобу ребёнка услышала женщина, наблюдающая пожар рядом.
– Я правильно поняла, что вы из этого дома?
– Да, из этого, – ответила Рахиль Григорьевна.
– Это долго вам стоять тут придётся. Дети совсем окоченеют. Так нельзя... Пойдёмте со мной. Мой дом вон там, относительно далеко отсюда, в безопасности. Пойдёмте скорей. Отогреетесь... Чаю попьём... Мои два сына тут, на территории завода... Волнуюсь за них.
– У меня на заводе три дочери и здесь – вон он у костра - сынок тринадцатилетний, помогает спасти свой дом от возгорания... Вы меня извините, ради Бога, но я вас знаю: вы Татьяна Георгиевна из нашей амбулатории, а меня зовут Рахиль Григорьевна. Спасибо вам большое, но я не могу пойти с вами, никак не могу...
– Я вас поняла, Рахиль Григорьевна: вы, конечно, не можете отойти, но вашим малышам очень холодно... Оставаться им на морозе никак нельзя. Давайте я возьму их с собой, отогрею, накормлю – у меня есть чем, поиграют с моим внуком, а когда опасность возгорания вашего дома ликвидируют, вы придете за внуками. Мой дом вон он стоит, дом 31... Хорошо?.. Рахиль Григорьевна согласилась молча – простым кивком головы. Татьяна Георгиевна аккуратно взяла с рук на руки Глеба, приладила его слева на груди, чтобы удобно было держать левой рукой, правой взяла за руку Геру, и они пошли.
– Спасибо огромное вам, Татьяна Георгиевна, – вдогонку крикнула Рахиль Григорьевна и тут же присоединилась к рабочим, чтобы помочь им хоть чем-то. Они с Колей поддерживали огонь в костре, заполняли вёдра снегом, подвешивали их на самодельные крюки из проволоки, накрученной на металлическую трубу над костром. Один рабочий освободился и побежал спасать другой дом.
На территории завода кипела работа: пожарники и рабочие старались спасти от возгорания здание заводоуправления (там ценная, в том числе, секретная информация), но, вдруг, на глазах у всех, обрушилась часть кирпичной стены второго этажа. Обнажилось внутреннее помещение машинописного бюро. Горящие детали при продолжающихся взрывах норовили залететь в образовавшийся проём. Анна Сергеевна не выдержала такого зрелища и, подбежав к подъезду здания, открыла входную дверь, не обратив внимание на то, что она была опечатанной. Несколько рабочих ринулись за ней. Бросился туда спасать документацию и молодой главный бухгалтер завода из Москвы. Несанкционированное проникновение в здание произошло незамеченным для остальных ликвидаторов катастрофы.
Фактически, спонтанно создались две группы спасения заводской документации от потенциального огня: группа главного бухгалтера, спасающая документацию в бухгалтерии на первом этаже, на втором этаже Анна Сергеевна дала распоряжение рабочим в первую очередь передвинуть легко воспламеняемые шкафы с документацией в соседнее помещение с окнами, выходящими на противоположную сторону от основного пожара. Во вторую очередь рабочие переносили сейфы. Анна Сергеевна относила пишущие машинки и сопутствующее оборудование, посильное для неё. Потом она, бегая туда и обратно, таскала оставшуюся документацию, предварительно складывая их в вынутые из мебели ящики. Вернувшись, фактически, за остатками документов, она заметила стремительно летящий на неё ярко горящий предмет. Увернуться от него не было ни малейшей возможности. От удара в живот Анна Сергеевна упала без чувств. Мгновенно произошло возгорание её одежды и валяющихся на полу листов, выпавших случайно во время ажиотажа. Рабочие прибежали в зал и, увидев лежащую на полу Анну Сергеевну с горящей на ней одеждой, мгновенно сняли с себя телогрейки и, прижимая ладонями их к телу со всех сторон, быстро потушили огонь на ней, затем они стали гасить отдельные очаги возгорания в зале. Вдруг стала интенсивно тлеть стена. Тление быстро распространялось по всему периметру зала. Это было опасное тление.
На рассвете борьба с огнём ещё продолжалась. Из здания вышел главный бухгалтер, с ним трое рабочих, - они выполнили свою основную задачу: перенесли бухгалтерскую документацию в защищённое от случайного возгорания извне место. Хотя между главным бухгалтером и Анной Сергеевной предварительной договорённости не было о встрече, но, убедившись, что Анна Сергеевна и двое рабочих не выходили из здания, москвич интуитивно почувствовал беду... Он бросился снова внутрь. К нему присоединились те же рабочие, что были с ним, и две сотрудницы машинописного бюро, которых тоже сильно встревожило длительное отсутствие их руководительницы. Обнаружили Анну Сергеевну и двоих рабочих лежащими на полу без сознания. Помимо этого, Анна Сергеевна была ранена в живот прилетевшим горящим предметом. Главный бухгалтер распорядился срочно снять шторы с окон. На них уложили отдельно Анну Сергеевну и двух рабочих. Раненую, без чувств Анну Сергеевну выносил из здания главный бухгалтер с рабочим, а остальные участники выносили пострадавших рабочих.
Зрелище с белыми в рисунок полотнищами было заметное, тем более на рассвете. Подбежали военные из НКВД, почти всё заводское руководство, милиция, спортивного вида молодые люди в штатском и подъехала, дежурящая рядом, машина скорой помощи. После быстрого осмотра врачами Анну Сергеевну и двух рабочих погрузили в медицинскую машину и увезли в больницу.
3 апреля 2024 г.