Глава 298
Спустя несколько дней Король решил арестовать также и секретаря Фуке, Поля Пелиссона, литератора, академика Французской академии наук, занимавшего в ней кресло под номером тридцать четыре. Надо сказать, что перо Пелиссона было острым, язык перчёным, слова точными и яркими. Его памфлеты поражали не в бровь, а в глаз. Но большую часть своих творений он из осторожности публиковал под вымышленными именами или же не публиковал вовсе. Это его спасло. Отсидев в под арестом около четырёх лет, он дождался оправдательного приговора, после чего был выпущен на свободу и полностью утратил остроту своего пера. Он стал писать исторические панегирики, главный из которых посвятил Королеве Анне Австрийской, где воспевал её на все лады. Разумеется, это позволило ему примириться с Его Величеством Людовиком XIV окончательно, а после того, как он ещё и отрёкся от протестантской веры, его жизнь потекла размеренно и безмятежно. Но в ту пору он оставался под большим подозрением, так что Король лично распорядился не только арестовать его, но и тщательно конвоировать, дабы не допустить его побега или освобождения при помощи бунтовщиков, которые могли бы решиться на его насильственное освобождение.
Так что Король велел д'Артаньяну послать в Нант отряд мушкетёров для ареста и конвоирования Пелиссона в Анжер. В своём письме Его Величество добавил, что он полностью удовлетворен действиями д'Артаньяна по аресту и охране Фуке и намеревается в ближайшее время освободить его от дальнейшего выполнения этой задачи. Согласно этому письму, миссия д'Артаньяна должна будет завершиться выполнением последнего поручения по этому делу, которое состоит в препровождении Фуке и Пелиссона в Амбуаз, где Фуке надлежит передать под охрану знаменосца лейб-гвардии господина де Талуё, а Пелиссона затем отвезти в Париж и поместить его в Бастилию.
Во исполнение приказа Короля д’Артаньян направил для конвоирования Пелиссона до Анжера своего квартирмейстера господина де Сен-Mapа во главе с отрядом в двадцать мушкетеров. Кажется, де Сен-Мар вошёл во вкус работы главы тюремщиков, и проявил себя в этой должности великолепно, поскольку именно ему в конце концов была передана должность коменданта крепости Пиньероль, где содержались наиболее важные и опасные для Франции персоны. Но не буду забегать вперёд, в описываемый мной период Сен-Мар был всего лишь порученцем д’Артаньяна, его квартирмейстером и помощником.
Лишь 1 декабря д'Артаньян смог покинуть Анжер со своими узниками и со всем своим отрядом. Чтобы исключить общение Фуке с Пелиссона во время переезда, д'Артаньян приказал поместить суперинтенданта в карету с зарешеченными окнами, а его секретарю предложил ехать верхом. Кортеж поскакал с большой скоростью, чтобы не привлекать внимания жителей местности, по которой они передвигались, но население соседних деревень сбегалось посмотреть на невиданный отряд, сопровождающий таинственную карету.
Д'Артаньян и его офицеры требовали, чтобы зеваки расступились и дали дорогу. Иногда приходилось сопровождать требовательные крики угрожающими жестами и даже один раз д’Артаньян едва успел оттолкнуть зеваку в сторону, чтобы он не попал под колёса кареты. Я не склонен приписывать этот поступок гуманизму капитана, и скорее объясняю его заботой об отсутствии задержек и препятствий для кареты с арестантом, хотя, впрочем, как знать?
Арест Фуке уже ни для кого не был тайной, так что зеваки понимали, кого везут в карете. Многие бывшие «друзья», клиенты или просто сочувствующие Фуке теперь превратились в его яростных врагов, или же изображали таковых изо всех сил. Самые мерзкие оскорбления слетали с их уст в адрес бывшего хозяина Франции.
К вечеру эскорт прибыл в пригород Сомюра со стороны моста через Луару. На следующий день, 2 декабря, они переночевали в Ла-Шапель-Бланш.
На следующий день в Туре ситуация усугубилась настолько, что около сотни горожан пытались окружить карету, при этом каждый что-то выкрикивал в адрес Фуке.
— Как же эти болваны любят изображать из себя цепных псов правосудия! —проворчал д’Артаньян, который для разнообразия решил проехаться верхом, обращаясь к своему спутнику де Мопертуи. — Дело Фуке ещё не начинало рассматривать, а они уже рвутся стать его палачами!
— Похоже, не получится разогнать их простым окриком, — ответил де Мопертуи.
— Следует опасаться, что они сломают карету, — сказал д’Артаньян. — Освободят ли они Фуке, или расправятся с ним, или просто поранят, любой исход неприемлем. Я уже имел случай убедиться, что заговорщики, намеревающиеся освободить арестованного, изображали из себя взбесившуюся толпу, собирающуюся с ним расправиться. Правда, их было вдвое меньше, чем здесь.
— Кто же им помешал? — спросил де Мюпертуи.
— Всего лишь два отважных человека: один опытный мушкетёр и молодой сын его друга, — ответил д’Артаньян. — Я сейчас продемонстрирую вам, как это делается. А вы повторяйте мои действия вместе с де Клаво, но с другой стороны кареты.
Де Мюпертуи кивнул и поехал направил коня к другому боку кареты, не спуская глаз со своего капитана.
— Дорогу! — воскликнул д’Артаньян. — Дорогу, я кому сказал! А ну-ка прочь! В сторону! Прочь с дороги, живо!
Он поднял своего коня на дыбы и заставил его протаранить боком нескольких зевак, которые слишком близко приблизились к карете.
Де Мюпертуи лишь подивился тому, насколько бесстрашно его капитан едет прямо на толпу из доброй сотни горожан, даже не вынимая шпаги. Основным оружием д’Артаньяна в этот момент были громкий голос, зверское лицо и небольшой хлыстик. Капитан не хотел обнажать шпагу против беззащитных горожан, чья вина состояла лишь в излишнем рвении в поддержке своего молодого Короля против недавно ещё такого всесильного Фуке. Толпа дрогнула и начала отступать.
— Дорогу! Прочь от кареты! — закричал де Мюпертуи, наезжая на горожан, обступивших карету с правой стороны.
Горожане отступили, и карета поехала дальше без проблем.
Кортеж заночевал в замке Грамонов, поскольку имеющиеся у д’Артаньяна бумаги позволяли требовать приюта там, где ему будет угодно остановиться. Поначалу д’Артаньян даже подумал о том, чтобы остановиться в замке герцогини де Шеврёз, но решил, что этого делать не следует.
«Где герцогиня де Шеврёз, там везде какие-то неожиданности, — подумал д’Артаньян. — А мне никакие неожиданности не нужны. Герцогиня, кажется, поддерживает Кольбера, но эта дама настолько непредсказуема, что лучше не рисковать. Тем более, что сама она сейчас находится в Париже, насколько мне известно. Впрочем, если она тайно прибыла в Тур, я этому нисколько не удивлюсь!»
В Грамонах д’Артаньян был полностью уверен. Граф де Гиш, кажется, уже делом проявил намерение верой и правдой служить Его Величеству, а его отец, маршал де Грамон, в отличие от многих грандов старой закваски, доказал свою неизменную верность Королю и Королеве даже во времена Фронды, так что эти люди были весьма надёжны.
Тем не менее, д’Артаньян распорядился, чтобы мушкетёры удвоили бдительность, поскольку горожане окружали замок и выкрикивали проклятия Фуке, что в равной степени могло быть проявлением истинных чувств, или же маскировкой намерения его освободить.
Д’Артаньян озаботился, чтобы его люди, как и арестованные Фуке и Пелиссон, были отменно накормлены, а мушкетёрам велел поочерёдно отдохнуть, предупредив их, что ночью эскорт покинет Тур.
— Что бы ни затевали эти горожане, мне это не нравится, — сказал он своим офицерам де Мюпертуи и де Клаво. — Оставим же их с носом. Уедем прежде, чем они успеют что-нибудь предпринять.
Д’Артаньян объяснил Фуке и Пелиссону причину их ночного отъезда, и оба арестанта сочли эти причины убедительными, так что они без возражений заняли свои места, Фуке – в карете, Пелиссон – верхом, лакей Фуке рядом с кучером, а личный врач суперинтенданта – также верхом, как и его секретарь.
Кортеж промчался бешенным аллюром по спящему Туру и направился в сторону Амбуаза, до которого карета и всадники добрались с первыми лучами рассвета.
В Амбуазе д'Артаньян, согласно предписанию, передал Фуке в руки господина де Талуё.
Мишель Летеллье в ту пору написал господину де Талую, новому тюремщику суперинтенданта, чтобы он продолжал действовать точно так, как действовал его предшественник: «Точность действий господина д'Артаньяна, проявленная при охране, была столь велика, что у господина Фуке не было никакой возможности узнать, что готовится здесь в отношении него. Его Величество надеется, что Ваши действия будут столь же безукоризненны».
Фуке, который был несказанно рад расстаться с д’Артаньяном, вскоре весьма пожалел об его отъезде. В отличие от капитана мушкетёров, спасшего Фуке в Туре от нападения мстительной толпы, де Талуё не обладал подобным рвением в деле охраны спокойствия своего арестанта, а также не обладал и малой толикой деликатности д’Артаньяна. Он разместил все еще серьезно больного Фуке в темнице с глухо запертыми окнами, находя, что не пристало церемониться с врагом Его Величества.
Д'Артаньян же направился в Париж, где двенадцатого декабря перепоручил своего последнего узника Пелиссона заботам старого друга маркиза де Бемо, коменданта Бастилии. Он был счастлив сложить с себя обязанности импровизированного тюремщика. Арестовать всесильного министра – это было делом, достойным д’Артаньяна. Делом, которое было рискованным, опасным, требовало отваги, ума и находчивости. Перевозить арестованного из города в город было скучно и унизительно. И хотя эти обязанности возвышали его над всеми офицерами гвардии, высокая должность, занимаемая прежде министром-суперинтендантом, и одна из самых важных услуг Его Величеству выделяли д’Артаньяна из числа других офицеров и делали его человеком неординарным, придавали ему значительности в глазах многих придворных, сам капитан видел в этой миссии лишь то, чем она была на самом деле – миссии по избавлению одного человека от другого человека путём заключения его под стражу. Тюремщик остаётся тюремщиком даже если он конвоирует самого Господа, что, как утверждает Евангелие, уже случалось на нашей грешной Земле.
(Продолжение следует)