Проказницы звёзды, кокетливо млея,
На лужах искря намороженный лёд,
С надеждой глядят на пустую аллею,
Вот-вот по которой рассвет подойдёт.
И всё к холодам беспробудным готово,
Минуты сползают подобно ужу…
Лишь я подбираю волшебное слово,
Которым на зорьке тебя разбужу…
Александр Кунин
Эйфория, яркие эмоции, удивительное возбуждение, желание жить и действовать, распирающая изнутри радость, избыток энергии: откуда всё это появляется, ведь только что не было.
Мы страдаем от бессонницы, теряем аппетит, нервничаем, переживаем, ликуем, едва не взлетая. Что ещё любопытнее – мы готовы совершать странные поступки, делать милые глупости, одна мысль о которых прежде заставила бы нас усомниться в собственной нормальности.
На то и любовь.
Многим ли дано встретиться с настоящим чувством? Чаще просто загораемся как тонюсенькая спичка: сверкнём внезапной вспышкой с трескотнёй и вонючим дымом, выгорим дотла за мгновение, и отлетаем в сторону обгорелым огрызком.
Не успели полюбить, уже разочаровались, или вовсе разлюбили.
Не любовь это вовсе – так, кратковременная влюблённость, но яркая, потому что воспалённое новыми эмоциями воображение включено на полную мощность. Словно принял для поднятия тонуса горсть таблеток, купленных в соседней аптеке, проглотил, и колотишься в экстазе, созерцая на ментальном экране некий романтический сюжет, разжигающий страсть, пока химия торкает.
Чем не наркомания?
Она и есть. Только что привыкания не вызывает, напротив, требует разнообразия, обновления, и оригинальности. То, что познано, не вызывает всплеска активности гормонов, чувства эйфории.
Принцип действия иной. Больного, которому постоянно требуется новая влюблённость, можно было бы посочувствовать, если бы такая игра касалась только его. Так нет же, исследователь интимных закромов, походя разбивает сердца, калечит судьбы.
Дозу чувств и эмоций приходится раз за разом наращивать в тщетной попытке повторить тот незабвенный, самый первый улётный кайф, когда действительно влюбился, только ума не хватило это понять.
Увы, без истинной любви настоящее блаженство недостижимо, хоть со всеми разом переспи.
Оттого и приходится энтузиасту-исследователю периодически менять партнёров. Какая уж там любовь? Страсть, вожделение, похоть: бездарная игра на скрипке чужих эмоций.
Следом бесцветная пустота, раздражение, скука, перерастающая в ненависть и цинизм.
Петькина взрослая жизнь, точнее её телесная часть, завладевшая с того момента всем существом юноши, началась рано – где-то в районе четырнадцати лет.
Мечты и думы о неведомой, но желанной тайне, скрытой под одеждой у девочек, подчинили его сознание единственной цели много раньше, чем он успел созреть и сформироваться.
Обращать внимание на женщин, точнее, на девочек, но старше себя возрастом, потому что именно они олицетворяли сентиментальные мечты, он начал лет с десяти. Тогда уже его волновали спелые груди и попки старшеклассниц.
Особенный интерес вызывало созерцание девочек в спортивном зале, где облегающая одежда позволяла внимательно, не торопясь, рассмотреть интересующие детали.
Ещё его страстью была речка за домом, куда в тёплый сезон приходили купаться и загорать горожанки.
Петька был великолепным ныряльщиком, хорошо видел под водой с открытыми глазами, мог не дышать по несколько минут, преодолевая за это время значительное расстояние.
Обычно он прятался в камышах, откуда незаметно подныривал под заигравшихся девчонок. Иногда просто трогал меж ног, при удаче умудрялся стаскивать с них плавки, или верх купальника.
Иногда ему удавалось наблюдать, как взрослые фигуристые тёти в кустах ивняка купаются голышом. За этим зрелищем можно было наблюдать долго.
Дамы обычно плескались не торопясь: с любовью оглаживали округлые животики, объёмные груди, смело раздвигали ноги, подмывая самую сладкую подробность, дополняя это удовольствие скабрезными шутками.
Несмотря на страсть к порочным занятиям, он был простодушным и искренним мальчиком. Например, запросто мог сказать своему деду, – видишь идёт девочка? Вон та, с двумя бантиками. Её Инга зовут. Правда, красивая? Я её так люблю.
– Ты что, Петушок, она же совсем старая для тебя. Ей, поди, лет семнадцать. В мамки тебе годится.
– Сердцу не прикажешь, – трепетно отвечал внук, – знаешь, как оно колотится, когда на эту Ингу смотрю, особенно в спортзале, когда она без платья.
– Вот дурачок! Рано тебе на девчонок заглядываться. В платье, без платья… учись сынок, и всё у тебя со временем будет. Девочки красивые сами тебя отыщут, когда созреешь. Сперва подрасти нужно. Всему своё время.
– Ничего-то ты дедушка не понимаешь. Пока я вырасту, какой-нибудь гадёныш из старшего класса женится на ней, а мне тогда что делать? Может быть, сказать, что она самая лучшая, в любви признаться?
– Ну, это ты, внук, загнул. В любви. Надо же! Она почти взрослая. Посмеётся над тобой, да и только.
– Пусть только попробует. Подрасту – отомщу. Сам разлюблю, и другим полюбить не дам.
– Уж ты разлюби поскорей. Прямо сейчас начинай бросать это безнадёжное занятие, так-то лучше будет. С одноклассницами дружи. С ними много во что поиграть можно. В салочки к примеру.
– Вот ещё. Свиристелки они все. У них даже титек нет.
Дед добродушно смеялся, гладил его по головке, прижимал к груди. Такие разговоры пробуждали у него романтические воспоминания о первой любви, о прогулках, и несмелых поцелуях, от которых замирало всё внутри.
Позднее деду было не до смеха: Петька буквально преследовал одну особенно понравившуюся девочку: наблюдал тайком во дворе дома, и в школе, забирался в темноте по лестнице к окну её комнаты, дождавшись момента, когда девочка раздевается.
Шила в мешке не утаишь. Слежка была раскрыта.
Родители ученицы жаловались учителям, те вызывали родителей.
Петька не сдавался, атаковал девочку записками, каждое утро рисовал под её окнами сердце и писал “Петя + Вика = Любовь”.
Именно так, с большой буквы.
Влюблённость иссякла, когда Петька обнаружил Вику, целующуюся с одноклассником, Генкой Чайниковым.
Отомстил парню жестоко, кроваво, причём дважды.
Первый раз выстрелил булыжником из рогатки в голову. Кровь из раны незадачливого кавалера хлестала фонтаном, заливая глаз, в который снаряд не угодил чудом.
Этого Петьке показалось мало.
В следующий раз он набил футбольный мяч щебёнкой, рассчитал траекторию движения Генки из школы домой, и выставил этот капкан на тропинке.
Мальчишка сломал ногу, точнее ступню, раздробив мелкие плюсневые кости, со всей дури ударив по мячу с разбега.
Петьке было плевать, что жертва страдает напрасно. Мальчишка представления не имел, отчего с ним происходят такие несчастья.
Генка ещё долго дружил с девочкой, пока не закончил учиться в школе. К тому времени, на самом деле гораздо раньше, Петька её разлюбил. Зато втюрился сразу в двух фигуристых подружек-хохотушек.
Влюблённый Петька бегал за девчонками, они спасались от него.
В это время в его сознании и произошёл поворот, как обычно, по чистой случайности.
Как-то вечером, а жил он в частном доме, но в черте города, увидел у соседки, двадцатитрёхлетней вдовы Веры Кривонос, картинку в окне, которая потрясла его до глубины души, до кончиков пальцев, даже больше.
Молодица раздевалась, не догадываясь, что стала предметом нескромного любопытства.
Петька долго, со вкусом, испытывая немыслимое удовольствие от незнакомого возбуждения, наблюдал, как Верка снимала с себя вещи, бесстыдно оглаживая округлые бёдра, спелые тыковки невеликих, но упругих, грудок, как ласкала плоский животик.
Освещение в комнате было хорошее, зрение у Петьки того лучше. Подробности было видно как на большом экране в кинотеатре.
Мальчишка подобрался ближе к окну, заворожено наблюдая с близкого расстояния за сказочным представлением.
Это было нечто. Бессовестно оголённая Вера крутилась у большого зеркала: пританцовывала нагишом, высоко задирала ноги, откровенно открывала интимные зоны, изображая возбуждение и похоть.
Тогда он в этих деталях не разбирался. Просто наблюдал.
Петька и прежде не раз видел любопытные тайны, что скрываются под платьями, но то, чего удалось подсмотреть у Веры, убило наповал: у неё было потрясающе соблазнительное тело, которое женщина продемонстрировала в подробностях.
С тех пор мальчишка днём и ночью мечтал ещё и ещё раз увидеть нагую прелестницу. Каждый день он прокрадывался под заветные окна, затаившись, просиживал до того момента, когда во всех окнах, кроме одного, погаснет свет.
Увидеть чувственный танец удавалось не часто.
Как-то само собой вышло, что висюльку, раньше других реагирующую на женские особенности телосложения охотничьей стойкой, Петька пытался успокоить, чтобы не мешала мечтать. Оказалось, что это занятие приносит удовлетворение. Малец научился таинственной процедуре, которая увлекла мальчишку.
Секретными манипуляциями он стал заниматься ежедневно, думая о Верке, и её сокрушительных деталях, вызывающих стойкую реакцию на столь мощный раздражитель.
Как-то раз соседка, неумело поправляя развалившийся забор, несколько раз вместо гвоздя нанесла удар по пальцам. Петька вызвался помочь.
Вера загадочно улыбнулась, и пригласила на чай с пирожным.
Пили долго, переглядываясь. Потом Петька побежал до ветра.
Вернувшись, мальчишка решительно обнял Веру за шею, и бесстрашно засунул руку в вырез кофточки, опасаясь скорой расправы, которой не последовало.
Женщина напряглась, покраснела, но вырываться не стала.
С того дня Вера стала смотреть на него иначе, узрев, хоть и маленького, но мужчину.
С ухажёрами женщина была осторожна. Ухаживания без обязательств пресекала на корню, а замуж, увы, никто не звал. По этой причине записные ходоки её не донимали.
Вдовой Вера стала неожиданно. Муж, шикарный широкоплечий красавец, спортсмен, подхватил какое-то экзотическое лихо, превратился за несколько месяцев в скелет, и скоропостижно скончался, оставив её и дочь практически без средств, но при доме.
Вера долго не решалась на страшный шаг: маялась по ночам от вполне понятного желания быть с мужчиной, старалась загнать его вглубь.
Яркие видения, воспоминания о ласковых Петькиных прикосновениях, возбуждали, дразнили, в итоге приносили опустошение и усталость.
Однако страстное неудовлетворённое желание пересилило страх.
Петька как-то сознался ей в грехе ежедневного подглядывания, озвучил волшебную мечту, облегчая начало неприятного диалога.
Мальчишка поведал, истекая слюной, о том, что видел через окно в возбуждающих подробностях, преданно заглядывал в глаза.
Слушательница не на шутку распалилась, но вида старалась не подавать.
Закончив исповедь, Петька привалился к ней, захныкал, словно просил прощения, на самом деле пробовал желанные округлости на ощупь.
Вера приласкала мальчишку, сняла верхнюю часть одежды, прижала к горящей огнём груди. Возбуждение не позволяло дышать полной грудью, мысли путались.
Боязно!
На том и остановилась, хотя ночью ругала себя за нерешительность, когда мучилась от эротических видений, едва простыню от перевозбуждения не порвала.
Петька торжествовал, предвкушая продолжение, живо представлял его в неуёмных фантазиях.
Петька оказался ласковым, сообразительным, неутомимым, по-мужски сильным. Вера было планы на счастливую жизнь начала строить, но Петька не дал им сбыться, изменил направление мечты.
То, что уже испробовал с Верой, очень нравилось, но хотелось большего. Организм требовал новизны и разнообразия, обогащал фантазии уже накопленным опытом. Теперь ему любопытно стало отведать любовь старшеклассницы.
Такая оказия подоспела на Новый год. Был школьный карнавал с музыкой и танцами. Как водится, контрабандой на вечеринку протащили спиртное. Мальчишки пили водку, налитую в горячее какао, с пирожными. Со стороны это выглядело безобидно.
Петька тайком налил алкоголь и соседке по столу, Кире Сафиной, девочке чуть старше себя. Намеренно он это сделал, или то была не вполне удачная шутка – девчушке этой дозы вполне хватило, чтобы опьянеть.
Её изрядно развезло. Пётр вызвался Кирочку проводить.
Девочка боялась показаться в таком виде родителям. Решили выгуливать опьянение, пока подруга не придёт в норму.
Довольно быстро ребята замёрзли, но неприличное состояние никак подружку не отпускало. Пришлось вести девчонку к себе домой. В комнате брата, ключи от неё лежали под притолокой, никого не было, уехал с женой в гости.
Что случилось позднее, рассказывать нет нужды, так понятно.
Верочка неплохо обучила оболтуса основам соблазнения, но не сказала главного, что необходимо предохраняться от беременности.
В принципе, Петька не способен был привязать одно событие к другому. В его представлении дети попадали в женщин как-то иначе.
Конфуз случился. Кирочке надуло животик, что она долго и тщательно скрывала, боясь драматической развязки.
Родители у девочки были строгие, скорые на руку – выпороли от души, не пожалели родное дитя, для её же пользы, чтобы впредь неповадно было заниматься несанкционированной любовью.
Девочка устроила Петьке скандал, обещала посадить, но её родители решили иначе, не захотели огласки, потому дело спустили на тормозах, разыграв представление с заболеванием. Увезли дочь в другой город, тайно сделали аборт, чтобы не портить ребёнку будущее.
Петька снова стал бегать к Вере, чему та немало обрадовалась, хотя боялась сильнее прежнего, что их связь может быть раскрыта. Парень-то несовершеннолетний.
Мальчик мужал, приобретал эротические навыки, научился быстро добиваться от девочек взаимности, что получалось у него отменно.
Красивой наружностью Петька не отличался: невысокий росточком, уши как у Чебурашки, рыжие волосы, конопухи во всю рожу. Правда, плечи широченные, объёмная грудь, и ручищи-лопаты.
Зато он умел чувственным взглядом забираться оппонентке прямо под черепную коробку, вызывая невольную симпатию. И ещё голос: задушевный, мелодичный, убаюкивающий.
Как примется Петька ласковые слова в ушко шептать – ни одна подружка устоять не в силах.
Петька не искал красавиц, усвоил, что они холодны и неприступны, имел уже соответствующий опыт. Его устраивали девочки простые, без особенных амбиций, которым в радость внимание и ласки, которые чувственно реагируют на прикосновения и комплименты.
Таких подружек убедить в любви было не сложно. Да и времени даром терять не приходилось. День-два и она твоя.
Слава умелого ходока пришла к нему благодаря легкодоступным девицам, передающим из уст в уста небылицы о Петькиных могучих способностях. Спустя небольшой срок он уже имел возможность выбирать из нескольких претенденток.
В любовных игрищах юноша действительно был неутомим, но всерьёз ни с кем не связывался: как только девчонка надоедала – сразу давал отставку, причём умудрялся завершать амурные приключения тихо, без скандалов и склок, с возможностью возвратиться при необходимости.
Учиться Петьке было неинтересно, хотя знания давались легко. После восьмого класса он ушёл в профтехучилище постигать профессию сварщика.
Обстановка в училище была не особенно серьёзной. С преподавателей спрашивали за успеваемость, учащиеся этим бессовестно пользовались, напропалую пропуская занятия. Лишь к практическим занятиям относились с уважением.
Судьба круто изменилась. Когда школьный друг, учившийся в это время в военном авиационном училище, имеющий способность всё романтизировать, убедил Петра, что нет в жизни ничего интереснее полётов и гарнизонной жизни военного лётчика. Обещал помочь с поступлением.
Петька оказался человеком ведомым, согласился почти без колебаний. Прошёл медкомиссию, подал заявление, и поступил, не без помощи друга.
Пять лет казарменной жизни с железной дисциплиной дались ему нелегко после лихой молодости. Нечастые увольнения, редкие знакомства и встречи с девушками. Расслабиться удавалось лишь во время кратковременного отпуска. Тогда он пускался во все тяжкие.
На родину Пётр приезжал в щегольской курсантской одежде, которая добавляла облику значимость, привлекательность и мужественность.
Первым делом он отправлялся с визитом к Верке, и лишь когда насыщался сексом досыта, начинал романтические похождения, покоряя очарованных доблестным видом бывалого воина школьниц, которые летели к нему за любовью охотно, словно мотыльки на огонь.
Много девичьих сердец разбил он за краткие моменты отпусков, но нисколько по этому поводу не переживал.
Письма от очарованных им девочек в училище приходили ежедневно пачками. Петька и не думал на них отвечать, хотя иногда на него что-то ностальгическое находило. Тогда он покупал стопку открыток и отсылал сразу всем с одним и тем же текстом – “Люблю! Целую!”
Эротические грёзы преследовали Петьку повсюду, даже во время полётов, причиняя немалые страдания. Однако это не помешало ему получить звание лейтенанта.
Служить направили в Киргизию, откуда полк истребительной авиации совершал ежедневные боевые вылеты в Афганистан. Несмотря на то, что пилоты постоянно рисковали жизнью, девушек, желающих любви военных лётчиков оказалось больше чем достаточно.
Петька чуть не каждую неделю выбирал себе новую невесту.
Выглядел он браво: неожиданно подрос, раздался ещё шире в плечах, отрастил залихватские усики, полюбил щеголять в военной форме, которая была бесподобно хороша. К тому же он получал приличное денежное довольствие, плюс боевые надбавки за каждый вылет, что позволяло не экономить на любимом увлечении.
Шикануть он любил, особенно в начале знакомства. Новых подружек, рассчитывающих на серьёзные отношения, обычно ослеплял щедростью: заваливал цветами, подарками, водил по ресторанам, не жалея средств.
Когда в полку начались серьёзные боевые потери, он и вовсе с катушек слетел, меняя девчонок чуть не ежедневно. Вдруг сегодня в последний раз?
Пётр привычно вышел за проходную, и увидел поодаль, лётчики называли это место выставкой, скромную девицу, потупившую взгляд, которая застенчиво мяла в руке цветастый платок.
На этом пятачке девчонки стояли с единственной целью – отхватить в мужья бравого лейтенанта, который со временем, возможно, станет полковником, или генералом.
Здесь практиковались товарно-денежные отношения. Проиграть или выиграть могли оба. Девушка продавала юность и привлекательность, иногда непорочность, а юноша – туманное, но в случае удачи обеспеченное будущее.
О том, что лётчики ежедневно рискуют жизнью, девчата по молодости не особенно задумывались.
Девчонка, на которую он обратил внимание, это было видно невооружённым взглядом, явно деревенская. Наверно это и привлекло Петра в первую очередь. С деревенскими проще договориться.
Он сразу принял охотничью стойку, почуяв лёгкую, но весьма привлекательную добычу.
Искательницу приключений видно за версту. Привыкшие к мужской ласке кокетки ведут себя раскованно, глаз не прячут, эта одета незатейливо, и ведёт себя скромно.
Серенькое платьице ниже колен, платок на плечах, простенькие туфельки без каблука, непритязательная сумочка, больше похожая на хозяйственную принадлежность, нежели на предмет женской галантереи.
Волосы девушки собраны в хвост, затянутый тонкой белой лентой. Ногти подстрижены под корень. На лице с приятной природной свежестью нет даже следа макияжа.
Как такая простушка могла оказаться на ярмарке офицерских невест, которая нисколько не гарантировала серьёзных отношений? Сюда чаще приходят шумно и весело провести вечер за чужой счёт.
Замужество – лишь случайный бонус, который не так просто заслужить. Для этого нужно очень постараться. Большинство пилотов – молодые ребята. Связывать жизнь цепями и узами семейных отношений, лишаясь возможности разнообразить сексуальное меню, это не для них.
Вон сколько претенденток. Отказывают редко.
Пётр пригляделся к девушке, прикинул вероятность блицкрига. Свои шансы определил как довольно высокие, и подошёл.
– Зовут-то тебя как, прелестница?
– Илонка.
– Надо же. У тебя и имя такое же прелестное как личико.
Девушка зарделась, посмотрела на Петра, склонив голову набок, нервно облизнула губы. Их влажный блеск и чётко очерченные контуры вызвали у опытного обольстителя обострённый сексуальный аппетит.
“Девочка-то, ого-го! Совратить такую недотрогу дорогого стоит. Это тебе не записная развратница, у которой тот же спортивный интерес, что и у охотника”.
Такую скромницу ещё завоёвывать нужно. Но стоит ли тратить драгоценное время. Судьба боевого пилота – лотерея.
– Может быть ну её?
Во внутреннем кармане у Петра лежала записная книжечка, а в ней десятки телефонов безотказных, как автомат Калашникова, проверенных временем девиц, знающих своё дело.
Однако в голове что-то неслышно щёлкнуло, заставляя продолжить знакомство. Чем зацепила его эта серая пичуга, он сам не понял, но настойчивость проявил.
– Скучаешь?
– Нет, жду.
– Не меня ли ожидаешь, прелестница? Я сегодня один как перст. Готов составить компанию. Вместе веселее.
– Не думаю.
– Тогда скажи, о чём думаешь.
– О том, что у меня здесь встреча назначена с парнем из нашей деревни, а его нет и нет.
– Он лётчик, в нашей эскадрилии летает?
– Да. Мы с ним договаривались. Обещал с квартирой помочь, на работу устроить. Я ведь к нему приехала. Летом в отпуске был, звал замуж.
– Фамилию лётчика помнишь?
– Ефимов. Максим Ефимов.
– Да, девочка, дела. Как и сказать не знаю… не придёт твой Максим. Совсем. Погиб геройски… неделю назад.
– Врёшь!
– Пойдём, я тебя в штаб проведу. Обманывать, резона нет. Кто о таком шутит.
Девчушка разрыдалась взахлёб. Петька тоже расстроился, хотя смерть давно не вызывала у него сильных эмоций. Сопереживание, какого прежде никогда не испытывал, выключило сознание. Это было что-то новое, из области неведомого.
Что происходило в ближайшие несколько минут, он не помнил. Очнулся, когда утонул в мягких податливых губах Илонки, испытав невиданную прежде сладость.
Когда девушка пришла в себя, с выражением ужаса на лице отпрянула, испугавшись произошедшего.
У Петра была арендована тайная квартира, куда он приводил подружек. Её сдавала внаём семья, переехавшая из города, в котором он родился и рос. Брали за постой немного, никому больше не предлагали, потому, что Пётр пользовался ей постоянно, и платил исправно.
Не хотелось парню терять удобное гнёздышко, но подругу погибшего друга он не мог оставить на улице. Здесь он откровенно кокетничал сам с собой: Илонку Пётр воспринимал несколько иначе, чем всех прежних девчонок.
Память о друге была лишь зацепкой. Дело в том, что внутри у него что-то перевернулось.
Почувствовав на губах вкус непорочной девственности, обмануть его было сложно, Петька потерял покой.
Он не отдавал себе отчёт, в чём причина невиданной с его стороны щедрости, неожиданного сопереживания, действовал спонтанно, безотчётно, не в силах отвести глаз от случайной подружки.
Полк находился на военном положении. Расслабиться за пределами части давали лишь тогда, когда боевую машину ставили на плановые технические работы, или сразу после удачных боевых вылетов.
Потерянного даром дня было до страсти жалко, однако Петька, не задумываясь, повёл Илонку в снятую комнату, обуреваемый мутными, совсем неоднозначными мыслями, которые разрывали сознание на части.
Он мечтал об этой девочке, представляя то одно, то другое, не решаясь принять окончательное решение. Волнение, связанное с Илонкой, не унималось.
Петька понимал: нельзя лезть к невесте погибшего друга с непристойным предложением в первый же день.
“Видно будет. К таким девчонкам лучше вообще не приближаться. Не успеешь глазом моргнуть – захомутает”.
Лицо Илоны не отличалось особенной привлекательностью, оно было наивное, беспомощное, живое, подвижное, трогательное, поражало неповторимостью, неповторимым своеобразием.
Её внешность не сливалась в мыслях в обыденные определения, которыми мужчина привык маркировать подружек. Она была исключением из всех знакомых правил.
Петьке хотелось смотреть и смотреть на паутинку светлых морщинок на загорелом деревенском лице, живущую собственной жизнью мимику, отражающую каждое душевное движение.
Илона не умела скрывать эмоции и мысли.
Серые с искринкой глаза отражали каждое движение души, цепляли искренностью и простодушием, примагничивали внимание, посылали неведомые сознанию импульсы, ускоряющие ток крови.
Девочка не имела возможности скрыть эмоции, которые переполняли всё её существо. Возможно, причиной одухотворённости и чувственности была новость о смерти жениха, но Петька заметил Илонку несколько раньше, и подошёл именно потому, что заинтересовался чем-то особенным в девичьем облике.
Илона жила здесь и сейчас, реагировала на события и речь настолько чувственно, что умудрялась насыщать простые слова энергией сопричастности. Похоже, именно выразительные эмоции делали её внешность привлекательной.
Петькина чувственность была примитивной, грубой, полностью настроенной на процесс ускоренного завоевания женской благосклонности в постельном варианте. Лишь от секса он испытывал истинное наслаждение, только о нём мог подолгу говорить и думать.
Способность неутомимо и изобретательно проникать внутрь девичьего цветка, испытывая наслаждение от мастерского владения грубой мужской силой, с юности была предметом его гордости.
Петька мог заставить любую женщину, с которой удавалось договориться, испытывать животные страсти, выразительно и ярко отражающиеся на поведении и лице.
Он обязательно должен был сорвать аплодисменты в виде экстатического восторга и чувственного крика подружки, что заводило гораздо больше самого процесса.
Довести женщину до точки кипения получалось у лейтенанта Кирпикова виртуозно.
Петька запросто брался на спор довести до экзальтации девчонок, которых другие офицеры считали безнадёжно фригидными, бился об заклад и неизменно выигрывал пари. Такие проделки были для него любимым развлечением.
Среди записных подруг местного гарнизона Петька пользовался неизменным успехом. Ему не отказывали, даже когда появлялся с пустыми карманами. Среди утешительниц свидание с лихим лейтенантом считалось везением.
Он никогда не выключал свет во время эротических сеансов, очень любил смотреть на переживания очередной любовницы, так же быстро забывая её, как и завоевывая.
Именно так он чувствовал. Акт любви был поединком, в котором он должен стать непременным победителем, господином.
Петька никогда не забывал, что перед ним всего лишь самка, которую нужно удовлетворить, чтобы потешить собственное гипертрофированное эго. Причём так, чтобы она умоляла его о похотливом желании с ним совокупиться, ещё и ещё раз испытать серию оргазмов, добывать которые он умел мастерски.
Женщины в его руках стонали и плакали. Напряжённые, сосредоточенные на физическом удовлетворении древних, как мир потребностей, они отдавались Петьке с благодарностью и желанием.
Выражение их налитых кровью лиц в процессе любовных забав застывало в трансе, отражающем страдания изнывающей, трепещущей в агонии страсти плоти, чрезмерно воодушевлённые внутренние акты. Финалом восторгались почти все подружки.
Петька привык иметь, употреблять женщин по единственно возможному с его точки зрения назначению, которое заключается в умелом возбуждении мужского эго.
Он ценил способность и потребность женщин подчиняться и подстраиваться, умение угадать сиюминутные желания мужчины, правильно и вовремя напрячь нужные мышцы там и так, как ему хочется, чтобы получить наивысшее наслаждение, которое заканчивалось одним извержением, и сразу начиналось другим, пока оба не упадут в изнеможении.
Заниматься любимым делом Петька мог бесконечно долго. Его орудие всегда было в рабочем состоянии, никогда не давало осечек.
Сейчас предмет его гордости застенчиво спрятался, не высовывая головы, словно над ним провели таинственный мистический обряд, лишив владельца главного, что имело смысл в абсурдной жизни, не имеющей для боевого лётчика никакой ценности.
Что толку в земном существовании, если оно может закончиться в любую минуту, что и происходило во время боевых вылетов?
Ефим Максимов, несостоявшийся Илонкин жених, останки которого собрали на месте крушения кусками, уже разменял земной путь на Звезду Героя, если конечно её не захочет нацепить на грудь нуждающийся ещё в одной побрякушке генерал.
Пилоты легко, практически не задумываясь, отдавали молодые жизни за денежные знаки, за награды и звания.
Петька не желал думать о смерти. Он офицер, обязан выполнять приказ независимо от обстоятельств.
Сейчас он хотел видеть глубокие серые глаза, чётко очерченные влажные губы необычной формы, чувственную, но грустную мимику, вздымающуюся от дыхания тяжёлую грудь. Девушка притягивала его внимание, завладела чувствами и мыслями.
Илона страдала. Петька был впечатлён глубиной её чувств, пытался предугадать желания и мысли. Впервые в жизни он по-настоящему сопереживал.
Год боевых полётов остудил его сердце, поселив холодное равнодушие.
Петька помнил этого светловолосого высокого парня: сильного, спортивного, пластичного. Его всегда удивляла способность Максимова запросто ходить на руках, время от времени подпрыгивая и балансируя всего на одной из них.
Ефим умел легко, непринужденно закручивать и перемещать тренированное гибкое тело в пространстве, словно для этого не требовалось усилий. Гимнастические способности парня потрясали воображение.
Всё перечеркнуло одно единственное слово – был.
Возможно, через несколько дней и про Петьку скажут так же. Именно поэтому нельзя терять ни минуты, даря девочкам себя, свою недюжинную сексуальную силу, получая от них соответствующие бонусы.
Пусть он запомнится хотя бы этим. Наверно способность дарить оргазмы тоже чего-нибудь стоит. Петька не собирался закапывать талант в землю. Он ещё не нагулялся, как следует.
Впереди ещё много любовных побед. Не беда, если некоторым из них повезёт забеременеть – пусть учатся предохраняться. Он же мужчина, значит, должен уметь делать детей. Даже обязан.
Несправедливо, когда после тебя ничего не останется на Земле.
Что с детьми будет дальше, не его проблемы. Петька никому никогда ничего не обещал, кроме наслаждения от секса. Между прочим, чаще всего не бесплатно.
Выпивка и закуска всегда была за его счёт. На расходы Пётр денег не жалел. Любил, чтобы приправа к главному блюду была острая и пикантная.
Раскрасневшийся от напряжённых размышлений Петька шёл рядом с Илонкой, тащил тяжёлый чемодан, искоса на неё посматривая, но не мог решиться даже за руку взять. Что за беда? Никогда прежде не испытывал он подобных проблем.
Девушка растерянно молчала, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты развития событий, ей было не до разговоров.
Жизнь снова и снова преподносила неприятные сюрпризы, круто меняя судьбу. Что ждёт её завтра – неизвестно.
Уезжать домой, откуда убежала со скандалом, ужасно не хочется. В деревенском хозяйстве всегда рук не хватает, заняться есть чем, но вернуться, значит согласиться с безрадостной перспективой тяжёлого крестьянского труда на всю оставшуюся жизнь, значит жить по чужим правилам.
Чего она там не видела: отца – горького пьяницу, постоянно распускающего руки, мать, в сорок пять лет превратившуюся в старуху, сестёр, пухнущих чуть не всю зиму от голода, огород пятьдесят соток, скотину, требующую круглосуточно ухода и тяжёлого физического труда?
Пропади она пропадом, такая прекрасная жизнь. Уж лучше на завод устроиться, жить в общаге, зато иметь свободное время.
Девчонки рассказывали, что там всё по расписанию, и еды вдоволь.
Илона потому к Ефиму и поехала, что не могла больше жить хуже скотины. Ту хоть кормят вовремя, и не бьют. Единственная надежда была вырваться из ада и что теперь?
“Допустим, устроит этот бравый офицерик с ушами как у Чебурашки на ночь, дальше-то что? Бегать в поисках работы в чужом городе, где большинство людей разговаривает на незнакомом языке? Кто знает, что у них на уме. Да и у Петра этого, тоже. Вон как глазищами сверлит, раздеть взглядом норовит. Там и до беды недалеко. С поцелуем и объятиями сразу полез, изображал сочувствие, а сам...”
“Нет, это не выход. Пусть, конечно, поможет. Переночевать-то нужно, а рано утром бежать без оглядки. Вот только куда и зачем? Вот ведь лихо, как прицепится – не отлепишь”.
Просторный старый дом с большим фруктовым садом, обилие ярких цветов, прохладная тень, сладковатые экзотические запахи, впечатлили, даже настроение улучшилось.
Чистота внутреннего пространства так отличались от беспорядка и неустроенности быта там, на родине, что Илонке захотелось хоть немножко, совсем чуточку пожить в такой роскоши.
Сад был наполнен таинственными, совсем незнакомыми звуками. Откуда-то изнутри, постоянно меняя направление, появлялись и исчезали, то звон цикад, то пение незнакомых птиц. Иногда воздух взрывал страшноватый, режущий слух крик осла.
Пётр прошёл вглубь двора, который обвивали виноградные лозы и плетистые розы, усыпанные большущими бутонами, поставил чемодан возле низкого деревянного стола, снял туфли, попросил девочку сделать то же самое.
Его глаза больше не бегали. Мужчина улыбнулся, присел на ковёр возле столика, жестом приглашая Илону.
– Тебе здесь понравится. Хозяева этого дома, мои земляки, можно сказать друзья. Они русские, инженеры на текстильной фабрике. Приехали налаживать новое оборудование, обучать персонал, да так и остались.
Замечательные люди. Вот увидишь. Я у них комнату снимаю... кхм-кхм. Отдыхаю иногда от спартанской обстановки в казарме. А вот и Яночка идёт, дочка хозяев. Познакомься девочка, это Илона.
Она приехала к жениху... да, вот… а его, как бы... кхм-кхм... сбили его... на днях сбили. Да! Ну вот, я и говорю, это его невеста, значит, Илона зовут. Ехала на праздник, а вышло… да, она здесь пока поживёт, значит, да, пока поживёт, вот.
Яночка была одета в национальную одежду киргизов, включая непременные атрибуты, такие, как шаровары, цветастое платье до пят, платок, украшения на руках и шее.
– Не обращайте внимания, Илона. Так проще общаться с местным населением. Мы привыкли, нас давно принимают за своих. Вы пьёте зелёный чай, или лучше черный?
– Если можно, холодную воду.
– Тогда компот, или сок. Чай вы совсем не пьёте?
– Пью, только я целый день без воды. У меня наверно скоро кожа лопнет от жажды. Извините за беспокойство.
– Что же ты, невеста, такая стеснительная?
– А я, собственно и не невеста совсем, мы даже не целовались ни разу. Ефим – парень из нашей деревни. Приезжал недавно на побывку, замуж позвал, я и сорвалась к нему. Договорились, что попробуем вместе жить, а там видно будет. Видно зря приехала.
У Петьки глаза заблестели от новости. Это же здорово. Никакая она не невеста, просто знакомая, значит, и переживать не о чем. С другой стороны – зачем связываться с девчонкой-недотрогой? Уговаривать замучаешься.
Нет у него ни сил, ни времени, ни желания, обхаживать застенчивую девственницу.
Петька покрутил эту мысль в голове, смакуя потенциальные возможности, но, тут же отбросил, как глупую, чересчур затратную идею.
“Что я, мальчик что ли? Безотказных прелестниц пруд пруди, только свистни – прибегут”.
Яночка подала чай по восточному обычаю, на дастархане: пиалы, только что заваренный чайник, орехи, сухофрукты, сладости, и национальную выпечку.
Девушке принесла запотевший графин компота.
Так за Илоной никто не ухаживал. Она обречённо вздохнула: не про неё этот праздник жизни. Уезжать придётся, хотя пока всё устраивается чудесным образом.
“Подушку бы сейчас и поспать в тенёчке, – мечтательно подумала девушка”.
Словно подслушав желание, Яночка уже несла вышитые подушки, тонкую накидку, чтобы укрыться.
– Отдыхайте, не буду вам мешать. Ваша комната, Петя, как всегда открыта. Бельё свежее постелено. Покушаете, можете идти спать.
– Илона одна будет жить. Вы, пожалуйста, за ней присмотрите. Я имею в виду еду и всё прочее. У девочки такое горе.
Яночка как-то странно посмотрела на Петра, пожала плечами, и улыбнулась.
– Для вас, Пётр Андреевич, что угодно. Вы же свой. Пусть хоть совсем переселяется, будем рады. Постараемся, чтобы гостье понравилось. Вы, Илоночка, не стесняйтесь, располагайтесь как дома. Родители придут с работы, я вас познакомлю.
Когда девушка прилегла, вожделение Петьку всё же посетило, но он его героически усмирил. Трудно было с непривычки обуздать взбрыкнувшее желание, но он справился.
Не успела девочка положить голову на подушку, как тут же уснула.
Пётр пытался её разбудить, шептал на ушко, что спать нужно в комнате, Илона лишь посапывала да носик морщила.
Долго наблюдал Петька за этим безобразием, пытаясь не думать о привычной страсти, перебирая в уме различные варианты развития событий.
Перед ним, доверчиво развалившись на топчане, лежала настоящая лесная нимфа: распаренная полуденным зноем, румяная, нежная.
Платьишко девушки слегка сбилось, оголив круглые коленки, грудь аппетитной горкой вздымалась ровным дыханием, аппетитные округлости притягивали любопытствующий взор, словно магнитом.
Кровь как назло устремилась в центр блаженства, разбудила уютно дремавшее естество, отчего по телу побежала волна вожделения.
Воля, которую он пытался сжать в кулак, подчиняться никак не желала, настойчиво требуя законную премию.
Ничего не поделаешь – многолетняя привычка.
Очень уж хочется Петьке отведать райское яблочко из девственно благоухающего сада. Он даже руку до крови прикусил от бессилия.
Дудки, нет у него права рвать цветы с этой клумбы! Даже познакомиться, как следует, не успели. Не может Петька с Илоной поступить не по совести. Она особенная.
Вот такая нехорошая, понимаешь, непонятная история приключилась.
Неизвестно по какой причине, Петька даже мысли допустить не мог, чтобы обидеть Илону. Он даже пожалел, что грешил прежде, что не дождался женщину, с которой жизнь могла сложиться иначе.
Впервые Пётр подумал о том, что шуры-муры, любовь-морковь, и яркие нежные чувства, не пустой звук, что есть девушки, с которыми грубый секс связать невозможно.
По отношению к Илоне распутная похоть выглядела грязным извращением.
Нестерпимо захотелось дотронуться пальцем до её губ, вдохнуть запах разомлевшего тела, погладить разметавшиеся по подушке локоны.
Это он, Петька, и совсем не он. Кому расскажи, какая блажь вертится в голове, насмерть засмеют.
“Придётся теперь с опухшими причиндалами в казарму возвращаться. А если ночью на задание? Беда, братцы, – заскулил бравый лейтенант”.
Чем дольше он на девчонку смотрел, тем сильнее заводился.
“Мотать отсюда нужно, и как можно скорее, пока не натворил чего непотребного. Лихо-то как! Ладно, на проходной наверняка давалки дежурят. По-быстрому в ближайшей гостинице перепихнуться? и спать. Да уж, уснёшь тут, когда мысли только о ней. Вот ведь навязалась на мою грешную голову. Пройди мимо – человеком бы себя чувствовал”.
Нельзя, никак нельзя боевому лётчику в романтическую любовь играть, сентиментальные меты осваивать.
“И как поступить? Отнести по-тихому в комнату, зажать рот да трахнуть?
Пусть потом сидит и ждёт, когда я с задания прилечу. Никуда не денется. У неё даже денег на обратную дорогу нет. Поживёт наложницей, полевой женой, там видно будет. Вот как по уму нужно бы сделать”.
Пётр осторожно взял Илону на руки, благо она лёгкая, как пушинка, невесомая, оглядываясь, отнёс в комнату.
Девочка даже не проснулась, лишь посапывала потешно да носик морщила: переволновалась бедолага, устала.
Петька возбудился не в меру, принялся раздевать её дрожащими руками, накручивая неуёмное желание, от которого горело и сладко ныло внутри.
Под задранной до самого бюстгальтера тканью платья вибрировал в такт дыханию соблазнительный животик. Нежная упругая кожа, которую Петька начал исследовать губами и гладковыбритой щекой, пахла желанием и страстью.
Осторожно приподняв пальцами резинку трусиков, лейтенант заглянул в запретную зону, где кучерявилась причёска интимного рая, вход в который был практически свободен.
Разве может эта пигалица оказать серьёзное сопротивление?
Медленно, словно тайком лезет в чей-то карман, Пётр приспустил трикотажную ткань, обнажившую треугольник вожделения, принюхался к благоуханию непорочного интимного благовония, отчего у него закружилась голова, и вырвался стон влечения.
Илона повернулась набок, подтянула к животу колени, почмокала губами, и улыбнулась.
Пётр сходил с ума от подступившего к самому горлу желания, но решиться на большее не мог.
Укусив до крови ладонь, сжав до скрежета челюсти, чуть не перемолов в песок зубы, мужчина убрал от желанного тела руки, подтянул трусики, одёрнул подол, не в силах восстановить сбившееся дыхание и унять биение сердца.
С досадой посмотрев на спящую, ничего не подозревающую девочку, он безжалостно врезал себе по скуле.
– Идиот. Она же девственница, она доверилась тебе. Так нельзя, нельзя!
Пётр взял бумагу, ручку, накарябал вибрирующей рукой несколько кривых строк, чтобы ждала. Разговор, мол, есть и вообще. Положил сверху записки несколько денежных купюр, чтобы хватило его дождаться, и ушёл.
На выходе из комнаты вернулся, вытер со лба пот, перекрестился, хотя давно ни во что не верил, и поцеловал девочку в губы. Нежно, еле дотронулся, чтобы не почувствовала, не проснулась, но изысканный вкус успел почувствовать.
– Сладкая, желанная, – успокаивал и уговаривал Петька себя, – иди, иди уже скорее, не буди лихо. Торопись, пока силы есть не совершать непоправимое.
Петруха опрометью выбежал из дома, даже с хозяевами не попрощался, хотя видел Яночку краем глаза.
“Совсем чокнулся. Надо же, придурок какой. Девочка! Да и хрен бы с ним. Мало я девочек бабами сделал? Между прочим, не всегда по их желанию. Была бы ещё бы одна до кучи.
Для того их и рожают, чтобы мужиков ублажали. Бабы только ноги расставлять годятся, да и тому учить нужно. Какой от неё прок, от её целомудренности?
Из Илонки неплохая боевая подруга вышла бы. Любо-дорого. Может быть того, вернуться? Чего из себя мальчика-одуванчика строить? Сделал дело – гуляй смело. Бабы тащатся от тех, кто совратил.
Ладно, пусть пока дитём поживёт. Думать нужно, как дальше поступить. Окрутила зараза. Тьфу на неё! Сниму сейчас шмару посимпотнее, чтобы сиськи как резиновые мячики, талия осиная, задница как орех, и пулемётной очередью до самых кишок расстреливать буду, пока дух не выпущу. Пусть старается, пусть лечит советского офицера от любовного недуга. Идиот, ну, брат, и идиот же ты!”
“Если одной тёлки не хватит, другую возьму. Мне не откажут. Это надо же, до чего деревенская дурочка бравого лейтенанта перед боевым вылетом довела, куда годится! Нет, нужно сразу двух давалок брать. Пусть работают. Трясёт всего. Если живой вернусь, оттрахаю эту Илону как последнюю, как…
Да нет же. Чего, правда, шмар что ли не хватает? Ну, одолею её, силу покажу, дальше что? А если руки на себя наложит, срама спасаясь? Бабы – они же дуры набитые. Чуть что – изнасиловали, чести лишили. Тьфу! Радоваться нужно, что настоящий мужик грёбаной щелью не побрезговал, а они... Дуры, они и есть, дуры!”
“Нет, Илона не такая. Она чистая, солнечная. От неё материнским молоком и спелыми фруктами пахнет… а не похотью, как от всех этих...
Господи, какого чёрта я за неё судьбу определяю. Разве нельзя по уму жить, чтобы всем хорошо было? Да она сама в меня втюрится, если с подходцем, ласково. Насильно потом не оторвёшь от настоящего мужика. С моими-то эротическими способностями”.
“А вон и девки. Боже, какие же они в сравнении с Илонкой убогие. Да наabu они мне нужны, я что, конь в охоте, или свирепый кролик? Девчонка улыбается, доверилась, а я... осёл ты ушастый, петруха! Самый настоящий осёл, у которого мужское достоинство больше, чем мозг.
Хотя, вон та, Маринка, ничего вроде бабёшка, в теле, старается угодить, подмахивает как надо. И эта, Леночка, тоже классно ноги задирает”.
“Чего это я вдруг копаться начал? Девки как девки. Как батя говорил, – с лица воду не пить. Между ног у всех одинаково. Лишь бы в охоте были, и здоровые”.
Рассуждая, Петька резвым шагом направился к жрицам любви, вызвав в их рядах неожиданный переполох. Девочки начали оправляться, демонстративно вытащили расчёски и помаду, начали стрелять глазками, оглаживать бёдра и груди.
– Петруха, товарищ лейтенант, к нам подруливайте. На любой вкус девочки.
– Некогда мне с вами, – неожиданно даже для себя заявил Петька, – ночью боевой вылет, выспаться нужно.
– Как знаете, лейтенант Полуянов. Завтра для вас может не случиться.
– Ты что сейчас сказала? Зашибу, заразу! Красотка, блин! Зубы сперва вставь. Сиськи до пупа висят, ноги кривые, рожа страшная, а туда же...
– Ты чего, Петь! Вчера нравилась, всю ночь не слезал, в любви признавался.
– На безрыбье и рак рыба. Мы же воблу под пиво хвалим, вот и я… того… и вообще, взяли моду, офицера обсуждать, мать вашу! Справки у вас есть о состоянии здоровья? Развели тут бордель! Чтоб больше вас здесь не видел!
– Какая муха тебя укусила? Мы же тебе почти родными стали. Можно сказать, боевые подруги. В огонь и в воду, как декабристки. Я у вас, Петенька, каждый прыщик на жопе изучила.
– Декабристки хреновы, задаром сиську ущипнуть не дадите.
– Девки, да он влюбился, зуб даю. Витька Трошин, сколько нас пользовал, а как жениться решил, мы все для него разом оказались путанами. На свадьбу-то позовешь?
– Да пошли вы! У вас каждый день свадьба, да не одна.
– Ну, девки, что я вам говорила! Иди уже, девственник хренов, свистульку не забудь продезинфицировать, а то сделаешь невесте свадебный подарочек. Она очень обрадуется.
– Цыц, свиристелки!
Петька шёл и злился. На себя, на девчонок, на Илонку, будь она неладна.
“Ну чего у неё такого, чего у других девчонок нет? Всё на тех же местах. Ни одной лишней детали, ничего выдающегося, кроме целки, да и та под вопросом. Чем она меня загарпунила, чем, спрашиваю! Гипноз, приворот, магия?
Ага! Вот прямо специально охотилась, делать ей больше нечего. Всю Киргизию пешком обошла, а на меня глаз положила. Держи карман шире. Сам за ней набегаешься.
А с чего, собственно, бегать мне за ней? Эка цаца! Нет, Петруха, с этой игрой надо заканчивать. Может сразу в дурку сдаться? Только туда мне и дорога. Девка-то так себе, второй сорт: ни кожи, ни рожи. Одни глаза...
Зато, какие глаза! Чудо из чудес. Глядит – словно губами ласкает. От одного взгляда всё нахрен встаёт. На неё только смотреть и можно. Чертовщина право-слово.
Сладкая, зараза, желанная. Но девки на проходной дешевле обходятся. Зачем я их только послал?
Ну и хрен с ними. Больно мне эти мокрощёлки нужны. Многостаночницы. Сегодня здесь, завтра – там. Лечись потом”.
“Илоночка. Имя-то, какое. Как колокольчик. Звучит, переливается. И-ло-ноч-ка... yочка, блин! Ага, без сна, да с больными яйцами, а утром в бой. Башка дурная, хрен болит, руки как у алкаша трясутся. Моджахеды трах-бах из зенитки, и в куски. Она что ли мои останки оплакивать будет? Больно ей надо.
С чего бы ей страдать? Я для неё кто! Она меня знать не знает. Разок поцеловал, и размяк? Так она о том факте ни сном, ни духом. Ромео! Побереги себя, брат, для других побед. Летай, Петруха, во славу Родины, пока летается. И трахай всё, что шевелится. Жизнь коротка”.
Широко расставляя ноги, с идиотским выражением на лице Петька побрёл в казарму. Заснуть не удалось. Даже ужинать не стал – аппетит испарился.
Мозги постепенно превращались в кисель, проворачивая каждую мысль всё с большим усилием. Зверёк между ног ни на мгновение не давал покоя. Пришлось посреди ночи идти под холодный душ, чтобы успокоить любовный зуд.
Продрогший, измученный и злой, Петька снова попытался заснуть. В этот момент включили свет, объявили боевую тревогу.
Как назло, когда уже отбомбился, на развороте борт зацепило снарядом. Реакции на опасную пробоину не последовало, в голове вместо обычно чётких мыслей и автоматически выполняемого алгоритма действий, в пустоте плавала мутная жижа безразличия.
Нужно бы катапультироваться, но Петька о таком варианте спасения просто забыл. Попытался планировать, кое-как встал на крыло, пошёл на медленное снижение. Что и как происходило дальше, убей – не помнит.
Грубо, едва избежав взрыва сел на пузо, почти удачно.
Машина приземлилась на минном поле, на территории, контролируемой нашими войсками. Позже за проявленную доблесть, за героизм и спасение боевой машины ему присвоили внеочередное звание, вручили орден.
Всю дорогу до базы в мозгу вертелась единственная мысль, – хоть бы Илонка дождалась.
Облик девочки стоял перед глазами.
“Какой же я идиот. Яркие девки с проходной в подмётки ей не годятся. Илонкина красота не каждому видна, а я рассмотрел”.
На его счастье, дуракам всегда везёт, не получил парень ни одного серьёзного повреждения.
В казарме Петька проспал до самого обеда. Проснувшись, отпросился в увольнение, и отправился к Илонке.
Бежал всю дорогу, не замечая окружающего, с одной единственной мыслью, – если бы не эта милая девочка, меня бы уже не было. Я ведь почему машину посадил, про Илону думал, ни о чём больше мыслить не мог.
Илонка с Яной сидели в саду.
Девушка вскочила и иноходью понеслась к Петьке. Немного не добежав, встала как вкопанная, опустила глаза в пол.
– Здравствуйте, Петя!
– Илонка, миленькая, как же я рад тебя видеть. Выходи за меня замуж.
– Без любви? Мы же ничего друг о друге не знаем. Не знакомились, не гуляли, в любви не клялись. Так не бывает. Это неправильно.
– Скажи, что я, по-твоему, сейчас делаю?
– Не могу я за тебя замуж.
– Это ещё почему?
– Потому, что я тебе не верю.
– Когда же я успел тебя обмануть, что-то не припомню.
– Обниматься без спроса лез, раздевал тайком, целовал в губы… без спроса. Мало, да!
– Ты же спала, откуда такие подробности знаешь?
– У меня сердце замирало, до того страшно было, что ты со мной можешь сделать.
– Я тебя тоже жуть как боялся.
– Мне так не показалось, хозяйничал под одеждой уверенно. Почём зря тебя ругала. Как же ты додумался замуж меня позвать, теперь уже не страшно?
– Я бы так не сказал.
– Ты же боевой офицер, лётчик. Смелее Петя, не думала, что мужчина может быть застенчивым романтиком. Чем же я тебе понравилась?
– Всем, Илоночка. Ты самая… я тебя… короче… я вино принесу, или как?
– Слова не мальчика, но мужа. И все про любовь. Или я ошиблась?
– Нет, то есть да… конечно про любовь. А ты?
– Что я?
– Ты меня любишь, Илона?
– А ты меня, Петя, любишь?
– Ну, если замуж зову… могла бы сама догадаться… люблю.
–Честно, откровенно, чувственно. Ты мне, Петенька, сразу приглянулся, особенно эти замечательные уши понравились.
Петька засмущался, раскрасил выдающиеся локаторы малиновым цветом, потупил взор, словно красна-девица на выданье.
– Полюбил я тебя, Илонка, сам не знаю за что. Всю жизнь мне перевернула, зараза такая.
– Оригинальное, изысканное, нежное признание. Я тоже не знаю, за что ты меня полюбил. Наверно потому, что я красивая?
– Ну да! Красивая.
– Нежная, добрая, скромная, милая, так?
– Вот именно. Короче договорились. Целоваться уже можно?
– А давай поцелуемся. Давно пора. Нерешительный ты Петенька, слишком скромный. С таким характером можно до старости бобылём остаться. Я согласна.
– Правда! Илонка, радость моя, я всю жизнь тебя искал. Сам себе не верю.
– Я о семье и свадьбе всю жизнь мечтала. Не обманешь?
– Провалиться мне на этом месте, если… Илонка. Моя Илонка!
– Ну, уж нет, Петенька, пока ещё не твоя.
– Не понял. Ты же сказала, что согласна стать моей женой.
– Моя фамилия Кирпикова, а твоя – Полуянов. Торопишься, милый Петенька. Нам с тобой ещё познакомиться нужно.