Анатолий Маркович Цирульников
Вот что сообщаетнам о Анатолии Марковиче Википедия:
Учился в московской школе № 444 (учителем математики был С. И. Шварцбурд)[1]. Закончил физфак МОПИ им. Н. К. Крупской. В 1970-е — нач. 1980-х гг. сотрудник, лаборатории «Прогнозирование развития школы» под руководством Э. Г. Костяшкина[2] в Институте общей педагогики АПН СССР. В 1988—1989 гг. — участник ВНИКа «Школа» под руководством Э. Д. Днепрова, соавтор разработки Концепции общего среднего образования (1989 г.). В 1990-е годы — советник и временно исполняющий обязанности заместителя министра образования РФ, зав.лабораторией Института педагогических инноваций РАО (директор В. И. Слободчиков), научный сотрудник Московского института развития образовательных систем(директор А. М. Абрамов). В 2000-е годы — научный сотрудник Института управления образованием РАО и Федерального института развития образования.
В 1978 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1994 г. — докторскую диссертацию на тему «Вариативность в организации сельской школы»[6].
Избран член.-корр. РАО 22.04.2004 г., академиком РАО — 26.02.2015.
В 2000—2005 гг. — гл. редактор газеты «Сельская школа со всех сторон».
С начала 1990-х годов — ведущий участник проектов развития образования в нескольких регионах России, организатор многих десятков педагогических исследований и экспедиций, научный руководитель республиканской программы социокультурной модернизации образования в Республике Саха (Якутия).
Приведу полностью его мемуар "Мой дуг Евгенй Куркин"
"«Прошу разрешить эксперимент»
Случилось непоправимое. Ушел мой старый товарищ Евгений Борисович Куркин. Последнее время мы часто общались — по телефону. Не только из-за пандемии. Просто пришло такое время — дистантное. Ну, хотя бы не по имейлу, не эсэмэсками. Слышать человеческий голос — совсем не то, что читать письма с отсрочкой ответа получателя.
А тут как бы не прерывается диалог.
Вот, прервался.
Мы познакомились в перестройку. Но до этого я прочитал в журнале «Знамя» статью некоего молодого заведующего гороно из украинского города Харцизска. Он отважился собственными руками вытащить из-под себя кресло. Замахнулся и попробовал опрокинуть многоярусную — пустотелую, внутри же ничего нет — «пирамиду Хеопса». Так он сам называл систему государственного управления. Всю эту псевдопедагогическую вертикаль, от районо до самого верха.
Статья отличалась глубиной аналитики и в литературном отношении была блестящей. Симон Соловейчик назвал ее «вершиной педагогической публицистики». Сравнил, кажется, с «Педагогической поэмой» Макаренко. А я, когда ее читал, видел Шацкого и моего учителя Костяшкина. У Куркина школьная организация оживала, в ней двигались дети (мальчики и девочки разного возраста и интересов), родители, учителя, управленцы… И это было совершенно другое управление.
Я думаю, Куркин уже тогда был в ряду классиков, занимал в нем особенное, редчайшее место. Помнится, в газете я назвал его «чиновником-новатором» (он смеялся).
Экспериментов в управлении система не прощает. Куркина с треском сняли.
Какое-то время он работал директором школы, переехав с семьей под Тулу. А позднее, в самый разгар перестройки, на страницах «Учительской газеты» заявил: «Прошу разрешить эксперимент».
Время было такое, сумасшедшее. Раздался звонок секретаря горкома партии одного сибирского города: «Евгений Борисович, приезжайте». И он переехал, и начал эксперимент в городе Урай, в Тюменской области. Получил зеленый свет, официальное разрешение и поддержку Председателя Совета Министров Николая Ивановича Рыжкова (пробрался к нему в кабинет и убедил).
Старое новое имя
Так Куркин стал генеральным директором того, чему до него аналогов в истории, кажется, не было. Уходившая в небеса командная вертикаль легла на землю и была трансформирована в самоуправляющуюся горизонталь НППО — научно-производственного педагогического объединения, модели «города-воспитателя». В Урае в него вошли школы (обычные и спортивные, музыкальные, художественные), профучилище, завод местной промышленности, магазин… Дети пробовали, переходили из одной сферы деятельности в другую, а учителя и наставники помогали им найти себя. Никаких вертикальных органов и посредников не было, объединение имело прямой выход на республику, а управлял всем совет представителей входивших в объединение организаций, включая школьников-старшеклассников.
Мечта сбывалась. Бюрократия, казалось, умирала. Возник невиданный всплеск внешкольного дополнительного образования, становящегося основным. Вся картинка менялась.
Тогда я с Женей Куркиным и познакомился. Он приезжал из Урая в Москву в командировку и раз ночевал у меня в однокомнатной квартире.
Евгений Борисович Куркин
Мы оказались с ним в одном ВНИКе — временном научно-исследовательском коллективе «Школа», где собрались тогда сливки образовательного общества: знаменитые педагоги-новаторы, опальные академики, деятели культуры, экономисты, и мы — молодые реформаторы, день и ночь под крышей председателя Государственного комитета по образованию Г. Н. Ягодина разрабатывавшие альтернативные пути развития школы.
Тогда все было возможно. Один из нас, руководитель этого уникального коллектива Эдуард Днепров, пошел на выборы и вдруг стал министром образования России, и мы вошли в министерскую команду. Куркина уговорили временно передать начатый эксперимент другим и стать заместителем министра.
Какое широкое поле открывалось нам! И как бездарно мы его профукали, как и всё в стране. Песня звучала недолго.
Но и потом Куркин делал дело. Был главным редактором издательства «Педагогика-Пресс», за несколько лет успел выпустить уникальные, зачитанные теперь до дыр «Энциклопедии для юношества», замечательные книги… Вернулся в школу, вел проекты, разрабатывал и проверял на практике модели начальной, подростковой, старшей школы, непохожей на сегодняшнюю (она из будущего). Защитился, стал научным сотрудником ФИРО РАНХиГС, сам написал немало книг. И в книгах тоже выступал автором ни на кого не похожим, новатором.
Прочтите их, пожалуйста, может быть, вы откроете новое имя в педагогике. Старое новое имя. Мы редко интересуемся друг другом и так часто не знаем, кто находится среди нас, с нами рядом. Не осознаем масштаб и глубину личности, оставленных ею деяний.
Он был историком по образованию и многое видел по-другому, из исторической дали. Был оптимистом и прикладывал усилия, прерванные самым могучим бюрократом на свете, который неумолим и всегда дожидается своего часа.
Вот, этот час пробил для Жени Куркина. Я бы хотел, чтобы мы его не забыли.
«Первой, пожалуй, самой важной способностью личности в постиндустриальном мире является способность к общению, пониманию и взаимопониманию. Общение в процессе деятельности сродни искусству — это технология общения, в результате которой возникает взаимопонимание и взаимодействие единомышленников. Не менее важными являются универсальные способности кооперации деятельностей, группового и межгруппового сотрудничества, соревнования и соперничества и на базе всего этого формирование конкурентной личности»
Цитата из статьи Евгения Куркина «„Уравновешенная общность“ — социокультурная среда и образование» («Наука и школа», №;4, 2019 г.)"
Конец мемуара
Выделим основное:
Мы познакомились в перестройку. Но до этого я прочитал в журнале «Знамя» статью некоего молодого заведующего гороно из украинского города Харцизска. Он отважился собственными руками вытащить из-под себя кресло. Замахнулся и попробовал опрокинуть многоярусную — пустотелую, внутри же ничего нет — «пирамиду Хеопса». Так он сам называл систему государственного управления. Всю эту псевдопедагогическую вертикаль, от районо до самого верха.
Статья отличалась глубиной аналитики и в литературном отношении была блестящей. Симон Соловейчик назвал ее «вершиной педагогической публицистики». Сравнил, кажется, с «Педагогической поэмой» Макаренко. А я, когда ее читал, видел Шацкого и моего учителя Костяшкина. У Куркина школьная организация оживала, в ней двигались дети (мальчики и девочки разного возраста и интересов), родители, учителя, управленцы… И это было совершенно другое управление.
Случилось и мне побыть в рядах сотрудников ВНИКа Э.Д. Днепрова. Дело в том, что Куркин и Днепров познакомились близко во время Московской 1987-го года конференции педагогического актива московской области и активистов из других регионов СССР.
Конференция проводилась на ВДНХ на берегу Москвы-реки рядышком с Центральным парком культуры и отдыха в павильоне с номером чуть ли не семнадцать. Около павильона дежурили скорые помощи и милиция. Нас сразу предупредили, что если скажем «не то», то «и тебя вылечат!». Зал был забит битком более 400 светил педагогической мысли.
Вот именно эта Конференция для выработки своего окончательного документа – «Решения» избрала редакционную коллегию в составе трёх человек.
Не постеснюсь огласить весь список (Пожалуйста!):
1.Эдуард Дмитриевич Днепров
2.Евгений Борисович Куркин
3.Алексей Алексеевич Ратушный
До создания ВНИК «Школа» ещё целый год!
А Куркин и Днепров уже плотно сотрудничают и вырабатывают не без моего участия такую программу действий для СССР:
1.Госкомитет по народному образованию СССР расформировать
2.Провести Пленум ЦК КПСС по проблемам народного образования
3.Создать в СССР экспериментальные площадки по народному образованию.
Сейчас юный читатель не поймёт.
Но там и тогда группа из трёх «идиотов» приняла Решение одобренное всей Конференцией
А) решительно упразднить прежнюю форму управления наробразом
Б) провести Пленум ЦК КПСС (ЦК КПСС – высшая руководящая инстанция в СССР!)
В) создать в стране лакуны новой педагогики
Сегодня с могу уверенно сказать, что это было «на самом деле»
Из статьи Цирульникова непонятно, как Э.Д. Днепров стал первым министром образования России, и еще более непонятно, как Е.Б. Куркин оказался у него в «заместителях».
Непонятно, потому что Анатолий Маркович настроен помянуть Женю Куркина добрым словом и не намерен писать "правду". Уж так у нас в России от века повелось, что писать "правду" совсем даже и не обязательно.
Но сегодня я о другом. О существе дела.
Итак мы видим что Цирульников вслед за Днепровым и Куркиным осознает пустотность псевдопедагогической вертикали от гороно до министерства образования.
Это произошло с ними в период «перестройки» и «процесс пошёл».
За двадцать пять лет до этого пустотность псевдопедагогической вертикали в образовании осознал автор этих строк.
Он был учеником третьего класса второй (английской!) школы города Екатеринбурга и понятия не имел ни о гороно, ни об облоно, ни о министерстве образования.
А пустотность всей этой псевдопедагогики осознал и ощутил на всю глубину этой пропасти.
Было это конкретно так:
Утром мама пришла домой из больницы и прислонясь к стене сказала просто: «Рона – всё!»
И я, и бабушка, и Серёжка поняли сразу. Роны больше нет. Рона умерла. Роны не стало.
Больше никогда она не украсит Новогоднюю Ёлку, не протрёт пыль на своей этажерке, не поправит маленьких слоников. Больше никогда не поведёт нас с Серёжкой в Дендрарий.
Не расскажет ничего о великом отце – писателе. Не схватится за сердце и не побледнеет. Роночки больше нет. Совсем нет. Навсегда.
И вот с этим осознанием я привычно потащился со своим портфелем в свою любимую школу в свой любимый класс к своей любимой Нине Игнатьевне. Мы занимались во вторую смену. Темнело рано. Это было 18 января 1963 года. Пятница.
Я безучастно сидел на своём месте на пятой парте один около среднего прохода. Нина Игнатьевна вела урок русского языка. Я сидел с ручкой в руке и изображал, что как и все слушаю и пишу, но я ничего не писал, и почти ничего не слышал. Я смотрел на Нину Игнатьевну через головы своих одноклассниц и одноклассников и одна единственная мысль сверлила мой мозг.
- Она не понимает!
Я это просто и ясно видел.
У меня невероятное, невозможное, немыслимое горе.
У меня разрушилась моя Вселенная.
Моя Вселенная состояла из моей Роны.
Кроме Роны я никого не пускал в мою Вселенную.
Ни мама, ни бабушка, ни младший брат никогда и на версту не подпускались к моему внутреннему миру. В нём царствовала Рона!
И никто на этом свете не был нужен мне так как Она!
И я смотрел на Нину Игнатьевну и понимал:
Она не понимает!
И тогда я принял решение.
Самое важное решение в моей маленькой крошечной но уже самостоятельной жизни.
Молча я собрал портфель и монатки, встал и не говоря ни слова двинулся бесшумно через весь класс на выход.
Нет я тогда не понимал еще, что именно этот уход и есть Ниспровержение всей «Пирамиды Хеопса». О мне это было и неважно. Важно было просто уйти от. Уйти! Немедленно! Не теряя более ни мгновения!
Вся вертикаль якобы управления якобы образованием упирается именно в этот момент.
Уйдёт ученик или останется?
И она вся пуста и бессмысленна, если Ученик встанет и уйдёт.
Нет в ней ни миллиграмма педагогики, как таковой.
Педагогика возникает там и тогда, где ученик не уходит от.
Но управлять образованием ушедшего невозможно, немыслимо, наивно!
Я на всю жизнь запомнил ту свою дорогу домой.
Я шёл по ночному городу – по Московской, затем по бульвару в центре проспекта Ленина к площади 1905-го года. И вот напротив здания горсовета с огромными часами на башне я наконец остановился и потоки слёз наконец хлынули из моих глаз. Так я не плакал в жизни более никогда. Близко было в Архангельске в январе 94-го, но всё же не так. Три часа непрерывно, страшно, мучительно, ничего вокруг не воспринимая. Не стало моей Роны и там и тогда не стало и меня. Я не хотел жить дальше, без неё. Я не хотел ничего. Без неё жизнь моя потеряла смысл.
Я страшно и долго болел. Я часто и жутко голодал. Но все боли, все невзгоды я терпеливо сносил потому что у меня была моя Рона и я жил исключительно для неё и ради неё одной.
Для неё я учился играть в слова и в города. Для неё я стирал и штопал носки, стирал и ушивал бельё, приносил ей дрова, ходил с нею на рынок и помогал принести домой картошку. Рона была для меня Всем. О ней я думал постоянно, потому что она рано познакомила меня со своим больным сердцем и сообщила, что жить ей осталось недолго и она де скоро умрёт!
Несколько лет я жил с нею и лелеял мечту вырасти, стать хорошим врачом и вылечить её от трёх пороков сердца. При этом я твёрдо решил, что стану и прекрасным архитектором и буду строить самые красивые и добрые дома в мире.
И вот теперь всё потеряло смысл!
Абсолютно всё!
В субботу я в школу не пошёл.
В воскресенье у меня началось очередное тяжелейшее воспаление лёгких.
В больнице я плакал еще три недели.
Потом пошёл на поправку.
Пройдёт ещё пять лет и я окончательно уйду из школы. За семь месяцев до окончания восьми классов. И это будет уже абсолютно осмысленный уход. Уходя я написал школе трактат о том, что вся её система оценок насквозь фальшивая.
До моего попадания в состав ВНИК «Школа» оставалось двадцать лет!
Но у меня за двадцать лет до этого уже был личный опыт тотального ниспровержения всей «пирамиды Хеопса». Без воплей и статей в якобы учительских изданиях.
Личный опыт проявления пустотности всей управляющей якобы структуры.
Продолжение, даст Бог, последует