ПОЧЕМУ НЕ ЛЕТАЮТ КУРЫ.
Окутавший посёлок сумрак становился всё зыбче. В сером, предутреннем свете, всё чётче очерчивались контуры неровной дороги, тянущихся вдоль неё, местами покосившихся, дощатых изгородей и почерневших от времени домов.
Неуверенно чирикнула первая, очнувшаяся от ночного оцепенения птаха. Через мгновение, к ней присоединилась вторая, третья и вот уже многоголосый птичий хор свистел и щебетал, бодро приветствуя поднимающееся из-за горизонта Солнце. Земля просыпалась.
А вот люди проспаться не спешили. То-ли потому, что ранний час нынче выпал на воскресенье, то-ли человек давно перестал ощущать себя частью природы, но посёлок словно нарочно игнорировал набирающий силу рассвет. Не хлопали калитки, не слышалось шагов, голосов и даже собаки, будто подражая хозяевам, вместо того, чтобы звенеть цепями и перебрехиваться, лениво дремали в своих будках. Вместе с посёлком спали одиноко притулившиеся к обочинам, редкие киоски, небольшая церковь, деревянный магазинчик, пилорама и всё то прочее, что вольно или невольно вросло в серость местного пейзажа.
Только один человек, совершенно не вписывался в картину недогородской неги. И этим человеком, был сторож, давно уже обосновавшейся на территории посёлка столярной фирмы "Назарет", Андрей Рублёв. Или попросту — Дюша Рубль.
Нет, теоретически Рубль тоже ещё спал, вот только его сон не был таким безмятежным. Ворвавшийся в окно сторожки солнечны луч, преломившись в висящем на стене осколке зеркала, плясал по его опухшему лицу, чем вызывал различные и абсолютно непредсказуемые мимические искажения, подёргивания и постанывания. Нить слюны вытекавшая из приоткрытого рта, тягуче размазалась по небритому подбородку спящего, а свесившаяся с топчана рука сонно шарила по истоптанным доскам пола, то и дело натыкаясь на ещё с ночи выпавшую из под головы, засаленную, поролоновую подушку.
Метания Дюши длились относительно долго. Со стороны могло показаться, что вся суть его, на каком-то инстинктивном уровне отвергает сам факт неумолимо надвигающегося пробуждения, ведущего за собой недомогание, головокружение, тошноту и всё то, что на простом человеческом языке звучит как «похмелье».
Наконец, после очередного вздрагивания, набрякшие веки Дюши распахнулись и красные с перепоя глазки бездумно уставились в стену.
Мыслей не было. Была только пульсирующая боль, навевающая ассоциации с воспалённым мозгом, зачем-то бьющимся о стенки его, Дюшиной, черепной коробки.
Дюша перекатился на спину и замер, пытаясь удержать подступивший к горлу комок. Но неподвижность облегчения не принесла. Зато дыхание обогатилось влажными, булькающими хрипами.
«Пиииить...», — мелькнула единственная, почему-то протяжная мысль. — «Пиииииить»...
Повинуясь инстинктам, тело медленно поползло с топчана и вот уже пола коснулась нога, потом ещё одна и вдруг резко оттолкнувшись руками от лежака, Андрей рывком сел, но тут же чуть не завалился вперёд.
Земля вращалась. Вращалась сторожка. Вращалось окно. Даже ведро с остатками воды казалось чем-то неуловимо-недостижимым.
Вместо обыденного: «Ну и набрался же я вчера...», на ум почему-то пришло, словно совсем не его: «Который день пьёшь, урод? Четвёртый? Совсем ты брат оскотинился. Совсем человеческий облик похерил...»
Вспомнилось вдруг, как генеральный, прозванный столярами "Бай", ещё в пятницу орал, орошая слюной, лицо покачивающегося перед ним Дюши: "Мудила! Де на кой ляд мне сдались такие сторожа?! Если ещё хоть раз!...» Далее, как в том кино, следовала «непереводимая игра слов» понятная только этническому носителю русского языка и сводившаяся к тому, что в случае продолжения пьяного марафона, пребывание Дюши в качестве сторожа, в данной фирме, можно считать оконченным.
А Дюша стоял, молчал, глупо улыбался и... Не верил. Не верил ибо знал — где ещё Бай найдёт человека, готового за десятку в месяц, бессменно и неотлучно жить на территории фирмы, подметать двор, убираться в столярных цехах, разгружать изредка приходящие машины с ценными породами мебельной доски, а в зимнее время чистить снег и кочегарить. Дураков, готовых работать за деньги которых хватает только на дешёвую еду, попросту нет. Нет и не предвидится. Ну если только бомжи... Но тем веры нет. А вот Андрей не бомж! И паспорт у него есть, да ещё и со всеми нужными штампами! И хрен бы с тем, что прописан он в деревне, почти за тысячу километров отсюда. Зато всё как у людей!
Дюша в очередной раз вздохнул, вытер выступившую на лбу липкую испарину и медленно поднялся. Ноги предательски дрожали.
Неуверенный шаг, потом следующий и вот уже ведерная крышка летит в сторону. Металлический грохот заставил болезненно сморщиться. Одно хорошо — не обманула память. Воды в ведре действительно осталось более чем на четверть. Теперь собраться с духом и... Пить !
Пил Дюша долго. Жадно. Прямо из поднесённого к губам края ведра. Вода не попавшая в рот, струями стекала по подбородку, затекая куда-то за пазуху, на грудь, живот и ниже...
Отдышавшись после водопоя, Андрей угрюмо уставился в находящееся напротив окно.
В голове прояснялось. Сторожка. Солнце. Утро. Апрель. Воскресенье.
И надо было ему вчера так нализаться? Ведь решил же — немного похмелится и спать. А теперь что? Теперь снова бодун. И дни ведь летят как слепые лошади. Глаза открыл — воскресенье. В следующий раз откроет — будет уже понедельник. И снова работа на пределе сил. И снова выволочка от Бая. Возможно даже с рукоприкладством. Ну да, бывало...
Эх, знает же, что пьянство — зло. Знает и пьёт. А всё местный шлифовщик, Руслан, виноват. Нет, специально он Рубля не спаивает, но и Дюшиным просьбам не отказывает. Более того и сам не чурается посидеть вечерком в Дюшиной сторожке, за чаркой-другой. Да так хитро всё обставляет. Вроде отпросится уйти пораньше, а потом дождется когда начальство да столяры разойдутся-разъедутся и возвращается. Благо живёт через дорогу. Возвращается и сидит у Рубля до полуночи. А в выходные так и много дольше сидит.
Одинокий шлифовщик мужик. И семьи у него нет, и друзей нет. Он как бы и приятельствует со всеми, ан не сближается. Только вот с Дюшей почему-то сошёлся. Может так сложилось потому, что любил Руслан поучать людей. Только не нужны были людям его нравоучения. А вот Дюша всегда его слушал. Слушал и со всем соглашался. Так и сиживали — один говорил, а второй кивал.
Самогон-то у Руслана зол. Дюже крепок да вонюч. Махнёшь граммов сто разом, вот уже и пьян как фортепьян. Руслан сидит да посмеивается: «Ну что? Хорош мой шмырдячок? Ну ещё бы! На дедовых портянках настаивал!». Это он так шутит. А Рубль, пьёт, да угодливо прихихикивает...
Вот и вчера днём углядел из-за забора болеющий с похмелья Андрей, дым из Руслановой трубы. И то углядел, что сам шлифовщик то и дело проскакивал с вёдрами до колодца. Углядел, подумал и сложил в своей голове "два плюс два". Да и чего там складывать, коли знаешь, что еду Руслан готовит на электричестве, а печку, сам говорил, в апреле уже не топит. Значит дым из трубы может означать только одно — опять гонит ту самую, ядрёную самогоночку.
Встрепенулся тогда Рубль, гикнул по молодецки, привлекая Русланово внимание, а потом взял, да и зазвал шлифовщика на очередную вечёрку. К означенному же часу и стол накрыл. Нехитро накрыл. Чем Бог послал. А послал он Рублю ровно то, что посылал каждый вечер — банку кильки, а к ней две пачки лапши "Ролтон". Ну ничего. Зато от души.
Вечером, шлифовщик явился будучи уже слегка на веселе. На территорию проник сам, без крика и стука. Просто отодвинул кусок ржавого профлиста от небольшой дырки в заборе да и проскользнул внутрь. По ступенькам поднялся вальяжно, как барин, ткнул ногой хлипкую дверь, не ожидая приглашения ввалился в сторожку и водрузил на покрытый газетами стол восьмилитровую пластиковую баклагу свежевыгнанного шнапса, а на невысказанный Дюшин вопрос, ответил просто:
— Не смог отлить. Тары не было. Ну да ничего. Отпьём сколько нужно, а остатки заберу. Свояку обещал.
И понеслась душа в Рай. Сначала выпивали степенно. Как говорится, не пьянки ради. Тосты поднимали за вечное, потом обсуждали их важность, глубину, а Руслан как всегда разглагольствовал:
— Вот ты пьёшь за то, чтоб хрен стоял и деньги были, а совсем не думаешь о том, зачем пьянице хрен. Вот будешь ты кому-нибудь нужен, тогда станешь и о хрене говорить. А коли ты бабе не ко двору, то и о твоей пьяной пипетке речи нет! Вот деньги — иной разговор. Только и к нему, ты отношения не имеешь! Много у тебя денег? Нет? А что не заработаешь? Не можешь? На Бая ведь пахать за еду можешь! Вот и выбей у него пару выходных, пройдись по посёлку, а то и по городу. Весна! Тепло! Землю кому вскопай, крышу поправь, сарай сложи — вот и деньги! Ты же не тратишь! Так копи! А как подкопишь, так и сними комнату да устройся на нормальную работу! Это же дно, Рубль! Днище! Давай уже, всплывай!
Дюша слушал, кивал пьяно, а окрылённый его вниманием Руслан, продолжал:
— Ты пойми Рубль, что есть люди-орлы. Орлы сами решают как им поступать и куда лететь. А летают они высоооко–привысо'ко. Весь наш мир, вместе с его корыстями, хитростями, злобами и прочими пороками, открыт перед орлами как детская ладонь. И нет для них сокрытого ни в нас, ни в делах наших. А все заботы человеческие, все метания, сомнения, страхи и проблемы, для орлов не более, чем проблемы глупых букашек, не достойных их орлиного внимания. Орлы рождены чтобы действовать! Бороться! Летать! А есть люди-куры. Они не умеют летать. Их не тянет к небу. Они не нуждаются в свободе и не представляют жизни без курятника. Без хозяина люди-куры, попросту не смогут выжить ибо даже если что-то и умеют, то ни к чему не стремятся. Обычно, человеки сразу рождаются либо орлами, либо курами. Редко, когда у рождённого курицей получается стать орлом. Да и орлы нечасто опускаются до уровня курятника. А если такое всё же произошло, то рано или поздно, упавший орёл обязательно взлетит, как и подброшенная в небо курица обязательно шлёпнется на землю.
— И кто же ты? — спросил тогда Дюша, с усмешкой оглядывая покачивающуюся на грубо сколоченных нарах, сутулую фигуру шлифовщика. — Неужто орёл?
— Конечно орёл! — без нотки сомнения отвечал он. — Я же сам выбрал свою жизнь и нисколько об этом не жалею. Я свободен, мне нечего терять и я никому не должен. Захочу, останусь здесь. Захочу, уеду на вахту. Захочу жениться — женюсь. Я поступлю так, как захочу и никогда не буду думать о том, что чего-то там не смогу. Я — хозяин своей судьбы!
Что было дальше, Рубль помнил урывками. Пили, что-то ели, пели что-то тягучее и грустное. Когда кончилась скудная Рублёвская закуска, Руслан сбегал домой. Притащил ещё что-то. Снова пили и о чем-то говорили, говорили... Крайним воспоминанием, была размытая картинка, в которой еле стоящий на ногах Руслан, держась обеими руками за забор, пробирается к прикрытому профлистом лазу, падает, снова поднимается, идёт, потом вроде ползёт... Всё. Аут. Конец воспоминания.
Андрей потёр пульсирующие виски. Да уж. Повеселились. Так повеселились, что страшно вспомнить. Да и нынешний день обещал долгую вереницу непередаваемых ощущений. Ну да ладно. Главное, что он больше не пьёт. А похмелье, каким бы оно не было, рано или поздно закончится. Сейчас надо только собраться с силами и сделать две основные вещи — справить малую нужду, а потом доползти до цеховой столовой, чтобы пополнить запас питьевой воды. На уборку сторожки его мощей уже хватит. Ну да ладно. Бай в понедельник сюда не зайдёт, а это значит, что порядком можно будет озаботиться завтра вечером.
Крыльцо встретило Дюшу перевёрнутой пепельницей, чистым небом и прозрачным как сам апрель воздухом.
Теперь постоять. Подышать пару минут. Да, хорошо. Почти хорошо. И то, что нынче воскресенье, тоже хорошо. Один на всей территории. И над душой никто не стоит. Не пилит. Не орёт. Не канючит.
Не в силах более сдерживаться, Дюша рывком приспустил штаны и зажурчал прямо с крыльца.
— Так-с.. Одно дело сделал. — вслух подумал он. — Теперь за водой.
Вернувшись из столовой и водрузив наполненное ведро на стоящий у стола табурет, Дюша без сил осел на топчан. Всё. Подвигов на сегодня достаточно. Теперь нужно было отсыпаться, вот только спать почему-то совсем не хотелось. Из головы не выходили вчерашние слова Руслана, о людях-орлах и о людях-курицах.
«Неужто я всё-таки курица?» — вслух рассуждал он. — «А если так, то когда всё началось? Где находится эта точка невозврата? В юности? В детстве? Руслан утверждал, что орлами и курами не становятся, а рождаются. Неужели генетика?»
Перед глазами встала родная деревня. Дом с вечно недоделанным ремонтом. Вечно заросший бурьянами огород. Вечно лежащий на кровати, прикрытый книжкой или газетой отец и постоянно вздыхающая мама. В целом хорошие, добрые и очень набожные люди.
И что с того, что они нигде не работали? Зато каждое воскресенье ходили в церковь. Да и возвращались оттуда не порожними, а с какими-нибудь вещами. Люди жертвовали церкви. Батюшка распределял кому нужнее. А родители брали, несли домой и складывали в баулы. И пусть старо, дыряво да латано. Для деревни-то вполне сгодится. Ну не сейчас, так на потом.
А ещё, отец получал пенсию по инвалидности (повезло — одна нога была чуть короче другой), держал десяток кроликов да пяток ульев. Мясо на столе иногда бывало, а в сезон они с матерью торговали мёдом. Денег конечно же всё равно не хватало. Так и жили — «аки птицы небесные», ничего не требуя от жизни, ничего не добиваясь и ни к чему не стремясь. Так и состарились. Так и померли...
А у него, у Рубля, тогда была школа. И друзья были. Только он ещё не был Рублём. Зато был полным тёзкой известного иконописца, Андреем Рублёвым.
И Дюшей, и Рублём, Андрей стал позже, уже после поступления в ПТУ. Можно сказать, что тогда он попросту сбежал из дома. Ну да родители по сему поводу особо не расстроились. Знали, что живёт их чадо теперь в ПТУ-шной общаге, аж в самом районном центре.
Учился Андрей ни шатко, ни валко, но отучился. В специальности не разобрался, но диплом получил. Выручили рублёвские гены открывшие в нем склонность к зубрёжке.
В армию Андрея не взяли. Выявили плоскостопие. Зато сразу после училища, Рублёв умудрился жениться, да не просто, а «по залёту». Уж как там у них произошло, один Бог ведает. Да и было-то всего раз. Но факт остался фактом и Андрей без лишних пререканий отправился под венец. Была и свадьба за счёт будущей тёщи, и гости из его деревни на два дня оккупировавшие её дом, и многое другое…
Слишком разными оказались сваты, потому-то и не сдружились их семьи. Одни привыкли везти, другие привыкли ехать. Да что греха таить, коли и сам Андрей больше ехал, чем вёз. Сначала не выдержала тёща. Год спустя и жена ударила кулаком по столу. А ещё через пол года, несмотря на их общего, уже почти двухгодовалого сына, вечно лежащему на диване Андрею, попросту показали на дверь.
И замотало Дюшу Рубля, аки котяк в проруби. Порой он перебивался мелкими заработками, порой подвизался при монастырях да церквах, иногда тупо ехал у временных приятелей «на закорках», а временами не брезговал милостыней. И отовсюду рано или поздно Дюша вылетал, то за патологическую лень, то за пьянство, то за безразличие к общему делу.
К мебельной фирме «Назарет», Дюша прибился уже лет семь как. Прибился и даже прижился. Его не гнали. Над ним не махали кнутом. Ему прощали глупости и небрежности. Вот только пьянку и пьяных, Бай терпеть не мог, а потому, учуяв исходящий от Рубля перегар, бывало, что и всаживал кулаком по рублёвскому рахитичном пузу. Не сильно. По отечески. И Рубль молчал. Понимал, что коли ударил Тимофеич, значит и «гроза миновала». У него ведь, у Бая, всегда так — сначала наорёт, а потом пожалеет.. Так и жили...
Дюша встряхнулся. Ну и унесло же его в самые дебри. Всю свою жизнь перелопатил... С детства и по сей день. Вот только изначальный вопрос остался без ответа. Когда он успел стать «курицей»? Или он «курица» от самого рождения?
— Ну Руслан... — тихо прошептал Рубль. — Ну орёл... Ну сссука...
А ведь если вдуматься, то какой из Руслана орёл? Нажрался вчера до «синих огурцов». Эвона как полз, по вдоль забора да на четвереньках. Только и успевал ладошками перебирать.
Дюша было зло усмехнулся, но тут какая-то мысль, словно коготком царапнула память. Он пытался напрячь мозг, но мысль всё ускользала.
— Так, — сказал сам себе Рубль вслух. — Так, Андрюша, соберись и давай, давай всё по порядку. Вот Руслан идёт раскачиваясь, опираясь руками на забор. Вот уже ползёт.. Где же и что я упустил... Где же... Стоп! Руки!!! Когда Руслан уходил, у него были свободны руки!!!
Рубль вскочил. Взгляд метался по сторожке. Вдоль одной стены. Вдоль другой. Брошенная фуфайка. Подушка на полу. Нет! Не то! Всё не то! Выскочил на крыльцо. Лихорадочно огляделся. Нет!!! Вернулся обратно. Упал на колени. Наклонился. Заглянул под топчан. Вот !!!! Вот она, родимая!
Из под топчана на Дюшу, крепко закрученным горлышком, глядела опрокинутая на бок, восьмилитровая баклага самогона.
Глаза Дюши заблестели от предвкушения. Язык облизал вновь пересохшие губы. Дрожащие руки потянулись к баклаге.
— Сами вы все уроды... И сами вы куры, тоже… — как в горячке, сбивчиво бормотал Рубль, сворачивая пластмассовую крышку. — Это вы не можете, а я смогу! Я вырвусь отсюда! Непременно вырвусь! Вот сейчас только малость подлечусь и больше уже не буду. Никогда не буду! И завтра тоже ни-ни-ни!!! А вот опить буду! Комнату сниму.. И квартиру! И дом!!! Всё при мне! А главное паспорт есть! И руки-ноги на месте! Значит и работу найду достойную! Честные люди, да с руками, везде нужны!
Эпилог
Окутывающий посёлок сумрак становился всё плотнее. В сером вечернем свете всё зыбче становились контуры неровной дороги, очертания тянущихся вдоль неё, местами покосившихся, дощатых изгородей и почерневших от времени домов.
В небе неуверенно загорелась первая звезда. Потом к ней присоединилась вторая, третья и вот уже всё небо блистает россыпью сказочных самоцветов, словно приветствуя поднимающуюся из-за крыш луну.
Земля засыпала.
А вот люди засыпать не спешили. То-ли потому, что поздний час нынче выпал на воскресенье, то-ли человек давно перестал ощущать себя частью природы, но посёлок словно нарочно игнорировал входящую в силу ночь. Где-то изредка хлопали калитки, слышались шаги, переговаривающиеся голоса и даже собаки, будто подражая хозяевам, вместо того, чтобы спать, звенели цепями и захлёбывались радостным лаем. Вместе с посёлком не спали притулившиеся к обочинам, редкие киоски, небольшая церковь с освещённым окнами, деревянный магазинчик, пилорама и всё то прочее, что вольно или невольно, с годами вросло в неказистость местного пейзажа.
Только один человек, совершенно не вписывался в общую картину. И этим человеком, был сторож, давно уже обосновавшейся на территории посёлка столярной фирмы "Назарет", Андрей Рублёв. Или попросту — Дюша Рубль.
Рубль уже давно спал. Вот только сон его не был безмятежным. Ворвавшийся в окно сторожки лунный луч, преломившись в висящем на стене осколке зеркала, плясал по его опухшему лицу, чем вызывал различные и абсолютно непредсказуемые мимические искажения, подёргивания и постанывания. Нить слюны вытекавшая из приоткрытого рта, тягуче размазалась по давно небритому подбородку спящего, а свесившаяся с топчана рука, сонно шарила по истоптанным доскам пола, то и дело натыкаясь на давно выпавшую из под головы, засаленную, поролоновую подушку...
Рублю снилось утро, проступающий в алой, рассветной дымке посёлок, сторожка, что-то кричащий ему человек с смешным прозвищем «Бай» и высокий забор из профильного листа.. А над забором летали куры...