Уж сколько понаписано про магический лак мастера из Кремоны, великого Антонио Страдивари, уж какие только анализы ни делали, уж чего только ни добавляли в скрипичные лаки, уж как эти ингредиенты ни настаивали: и при лунном свете, и в полной темноте - и на солнце выпаривали, и тонко втирали, и густо намазывали, но не рыдает скрипка, не вынимает душу - хоть убей.
Мне по молодости тоже казалось, что стоит только найти эти старинные рецепты из книг с выцветшими страницами, где сами названия как музыка: кампешовое дерево, драконовая соль, римские квасцы, чернильные орешки иль ярь - медянка с экстрактом ореховой кожуры - и все, успех у тебя в кармане. Но чуть позже меня посетила мысль, что есть только один компонент, который может сделать произведение или работу гениальной. И ни безупречная технология, ни великолепные и качественные материалы не доведут ремесло до уровня шедевра, если мастер не смог вложить туда свою душу, любовь и немного придури с куражом. Без этого произведение и работа мертвы.
Разные мастера встречались на моем пути, доходило порой до абсурда, когда молодые реставраторы похитили у корифея состав специальной шпаклевки и отдали знакомым криминалистам на анализ. Впрочем, мне кажется, что вне всякого сомнения прав Делакруа, сказав: "Дайте мне кусок грязи, и я напишу вам солнце". Это как набор продуктов для борща, у одного он превращается в пойло для свинок, а у другого ... Нет, описать правильный борщ, пожалуй, моего умения и таланта не хватит, хотя в моем распоряжении те же буквы и знаки препинания, что у Гоголя или Пушкина.
Да хотя бы ноты взять, их ровно семь, а результат? Но все равно, избавиться от этого заблуждения почти невозможно, поэтому мастера издавна колдуют над рецептом "философского камня". Наша мастерская тоже не была исключением, и был среди нас один, в возрасте, уж о пенсии начинал подумывать, опытный и умелый специалист. Все бы ничего, но любил собой погордиться, похвастаться, похвалиться, хотя и было, за что ему себя хвалить - мастер он был от Бога.
В тот раз он тоже разошелся, нахваливал себя от души, прям слушать тошно; "Вот, мол, состав сотворил для имитации черного дерева, хоть липу намажь - в Эрмитаж примут. И оттенок глубокий, как вороново крыло, и на любую доску ровнехонько ложится, и пропитывает насквозь, и не выгорает, и обесцветить ничем нельзя". Послушаешь его, так хоть на хлеб намазывай и в рот клади. Хотя по совести сказать, прав он был на сто процентов, протонированные им новые фрагменты и вставки ничем не отличались от подлинного благородного эбена, которым был облицован шкаф в начале восемнадцатого века.
Заказчик его работой остался доволен и, щедро расплатившись, присовокупил литровую бутылку неведомого рома, явно заморского происхождения.
Тут я, пожалуй, сделаю лирическое отступление, чтобы произошедшее не поцарапало мозг неподготовленного слушателя. Просто хотел сказать, что работа в реставрации сильно обостряет чувство юмора. Да как прожить без него, постоянно наблюдая страшные увечья своих «клиентов»: у этого ноги переломаны, другого так перекосило, что и не узнать вовсе, третий скрипит и шелушится, четвертого мучили в сыром подвале, держа по колено в воде, пятого гвоздями пролечили - так что контингент еще тот.
Если сам будешь на это смотреть очень серьезно, то и тебе вскорости может доктор понадобиться. Поэтому и шутили наши мастера временами от души. Ну а раз презент в виде рома был вручен в открытую, то и место ему посередь стола. Да тут еще пара, правда, не столь вальяжных и не столь высокого градуса, но не менее аппетитных бутылок дополнили натюрморт. Словом, праздник удался, по обычаю проводили и шкаф, и щедрого клиента, пожелав им долгой и счастливой жизни...
А потом, потом начали вспоминать и дефекты, которые удалось победить, и разные случаи из реставрации и не только. Но виновник торжества никак не мог успокоиться и продолжал себя нахваливать, сообщая уже по четвёртому
разу: "Ну не было под рукой эбена, а раз так, то пришлось ставить грушу. А вот изумительного черного цвета смог добиться. Ну чистый Эрмитаж, и все благодаря настою чернильных орешков, что приготовил по старинному рецепту, который вычитал то ли у Дидро, то ли у Иоганна Крекера, то ли у Нетыксы. Но, мол, суть не в этом, а в том, что добился черноты предельной, укрывистости небывалой и полной несмываемости».
Третий раз выпили за столь удачный и даже, можно сказать, потрясающий рецепт. И мастер, не переставая себя хвалить, полез в шкафчик над верстаком, достал оттуда заветную емкость и довольный сел за стол, держа в одной руке стопку, а в другой бутылочку с секретным настоем. Потом не выдержал, вытащил зубами резиновую пробочку и еще раз продемонстрировал эффект благородного черного, красителя, отливающего теперь уже всеми переливами вороного крыла. Затем, чуть не перепутав стопку и пузырек с красителем, осушил еще один дриньк, после чего захмелел изрядно. Речь его оборвалась на полуслове, он засопел и притих. Видать, выложился весь на работе, устал, да и градус Карибского рома был выше привычного.
Все притихли, разговаривали полушепотом, а герой в это время, словно ребенок, тихо посапывал, прижимая к себе, как рожок с молоком, склянку с морилкой.
Время было позднее, тихо убрали со стола, пора домой. Осталось переодеться из рабочего в цивильное. Ребята растолкали коллегу и придали импульс к переодеванию, но заряда хватило ровно наполовину. Раздеться-то он разделся и даже сел на скамейку возле своего шкафчика, но сила Морфея выбила все козыри из его рук. Так он сидел напротив шкафчика: глаза закрыты, голова упала на грудь, а к груди он прижимал флакон с волшебной эбеновой жидкостью. И все бы ничего, но бутылочка слегка наклонилась, струйка драгоценного состава капала отвесно вниз, а так как во время переодевания плавки остались в рабочих штанах, глазам реставраторов открылось не совсем обычное зрелище. Перед ними сидел "белый" человек, но его естество было запатенировано благородным красителем под черное дерево.
И будучи художниками, они не могли все предоставить лишь на волю слепого случая, поэтому аккуратнейшим образом при помощи беличьей кисти облагородили фантазийный контур пятен, доведя процесс до блистательного финала. Одели, усадили в такси и тепленького передали на руки жене. Но самое интересное было назавтра.
С утра в мастерской было тихо, выпитый накануне ром, оттенял чуть синеватые интеллигентные лица, придавая им легкий флер философской задумчивости. И только лицо вчерашнего героя не выражало ничего, точнее было бы сказать, его лица не наблюдалось на его лице, то есть совсем. Возможно, он забыл его дома, может быть, лицо стерли ластиком, как стирают ластиком неудачные рисунки. Вместо лица чуть пониже прически располагались глаза, опрокинутые внутрь. В воздухе звенела хрустальная тишина. Время подходило к первому перекуру, все, словно тени, потянулись на лестницу. Вместе со всеми тень нашего героя потянулась на выход.
Подойдя к своему другу, он тихо, оглядываясь по сторонам спросил: "Ты не помнишь, что мы вчера пили?" "А что такое? "- ответил на вопрос вопросом друг. И тогда сильно дрожа, еле слышным полушепотом, а скорее полным шепотом прошипел: "Не знаю, что мы вчера пили, только у меня яйца совсем почернели, а у тебя?»