Дедушка

Отец Васи из командировок не вылезал, с вахты на вахту. Дом кирпичный со смывным бачком первый в деревне поставил. А мать библиотекарша. Там и Васю родила, - фельдшер не успел приехать.
Вася, почитай, среди книжек и вырос. Всё с матерью на работе. Сперва в коляске у печки. Потом своим ходом между книжными шкафами. И вместо игрушек книги. Годовалый картинки рассматривал. А двух-то лет и читать начал.
Рос худеньким. Я говорил матери, неладно, Ольга, - пыль бумажная вредна для дитя. А оно вон как обернулось, - чудо ребёнок на свет явился, башковитый, богом поцелованный. Не от этой ли пыли у него  и любопытство неутолимое образовалось.
Во всё до мельчайших тонкостей проникал. В школе учителей изводил своими вопросами. Прямо страсть какую-то имел к наукам. Ко мне в гости придёт, так тоже говорит без умолку, - нужно было ему высказаться кому-то, кипело внутри.
На всех олимпиадах первый. А тут было и в Москве отличился. Подарок такой получил, что от автобусной остановки за тележкой ко мне прибежал.
Пока распаковывали, картон обдирали, он мне всё устройство этого подарка объяснил. С виду обыкновенный станок. Клейкая жидкость в нём распыляется. Сперва облако, а потом затвердевает по заданию.
Для начала мы поплавок для рыбалки отлили. Совсем без веса получился, легче пенопластового. И прозрачный. Потом вазочку изготовили, ну чистый хрусталь, - это он своей матери на день рождения приговорил. Потом лошадку, да не простую, а уже с умной программой, интеллект этот искусственный называется. Лошадка будто из тонкого проволочного каркаса получилась, не толще паутины. За хвостик дёрнешь – она заржёт.
После чего Вася решил станок усовершенствовать. Это ведь, говорит, не игрушка, а великое изобретение человечества. Вот только надо немного до ума довести.
Попросил он меня раму сварить в половину человеческого роста. Станок этот свой сверху приладил. От него вниз будто бы душ устроил, приспособил огородную поливочную брызгалку. В бачок залил молоко и своей крови нацедил граммов пятьдесят. Пока матери дома не было, он на кухне ножиком по руке чирк, и в стаканчик. Я и слова против сказать не успел. Как заколодило. Профессор Мечников сам на себе опыты производил, - Вася так же захотел. Видишь, с какими людьми равнялся паренёк! А матери сказал, что случайно порезался. И на этот раз, с кровью-то, в компьютерную программу вложил фотографию своего деда Михея. После войны деда снимали ещё молодого. Он вскоре, тут дома, и помер от ран. А Вася говорит, оживлять буду!
Сказать по правде, не приятно мне было наблюдать, как из дождика розового цвета, - кровь с молоком, - будет получаться Михей Васильевич. Я ещё живым его помнил, а тут он возникнет вроде привидения. И день-два я к Васе не заглядывал. Ворожба какая-то, чернокнижие чудилось в его затее. Я даже спать стал плохо.
И вот однажды ночью не сплю и вижу, - у Васи в окошке голубое мерцание. Внутри комната прямо искрится. Ну, думаю, закоротило. Не дай бог пожар. Прибежал, в окошко стучу. Вася выглядывает довольнёхонек. Палец к губам прикладывает, чтобы мать не разбудить. И мне рукой машет.
Захожу – в углу, где станок стоял, будто иконостас сияет, электрической паутиной окутанный. Внутри сияние это погуще и, кажется, в виде человека. И человек этот тоже, как на фотографии, сидит нога на ногу. Васе бы радоваться, чудо сотворил! А он с досады хвать по стене кулаком. «Суспензия, - говорит, - кончается. Немного не рассчитал. Выйдет не качественно».
Наконец вовсе померкло в раме, остывать стало. И в какую-то минуту мерцающий двойник Михея Васильевича ноги рассоединил, руками на колени опёрся. Немного подождал да и вышагнул перед нами во весь рост. Сам лёгонький, на просвет видать, а гляди ж ты, - заговорил! Но как-то из нутра заговорил. Слышно его будто со всех сторон сразу. Вроде как здравствуйте, сказал. Каково поживаете?
Я стал оглядываться, откуда голос? А Вася говорит, это, мол, «резонансы Лейбница». Был такой учёный. А Михей Васильевич шаг сделал да и пошёл по комнате, - походка лёгонькая, текучая. Плывёт как пар в избе с мороза. Чистый призрак.
Вася догадливый, шторку цветастую у дверей с крючков сдёрнул, да и обернул ею Михея Васильевича, и стул подвинул, садись, мол, гостем будешь, дедушка.
Сели, друг дружке улыбаемся.
Гость наш небесный оглядел комнату и молвил глухо будто из подпола: где же это он? Что за палаты царские? Я ему поясняю, мол, обычный евроремонт отец Васи в этом своём доме произвёл. Он внуком тебе будет, Михей Васильевич. А Вася-то уж правнук.
«Да я разве сам не вижу – полное сходство с нашей породой, - будто дальним эхом донеслось до нас со стороны Михея Васильевича.
Дальше Вася взялся объяснять всякую свою электронную невидаль в комнате. Разные компьютеры у него. А марки всё иностранные. У нас, говорит, теперь торговля со всем миром.
И тут Михей Васильевича не удивить. Я, говорит, ещё во время войны ловко научился по-ихнему баять. Ездил на машине марки Студебеккер, там и по-английски начал кумекать. Инструкция была с картинками. А в роте обслуживания и словарь имелся.
Очень удивили дедушку в комнате Васи рамы оконные без переплётов, стёкла сплошь. И пол крупными плитками. Но более всего – радиаторы отопления. Это в деревне-то! В захолустье-то нашем!
А я взял да ещё и брякнул: не меньше чудес увидишь, Михей Васильевич, когда в нужник пойдёшь!
Тут Вася меня локтем толкнул, не то говорю. Сокращённый биологический цикл нынче у дедушки. Он от биосферы питается, как растение. Только свет да воздух потребен. А то бы, конечно, за унитаз-то порадел. Умывальник там и сверху, и снизу. И фиалкой пахнет.
Потолковали ещё о погоде, - про сенокос беспокоился дедушка. Родню всякую вспоминал, дружков-односельчан. Да и притомился новорождённый. Головка на грудь склонилась.
«Где же он спать-то у тебя будет, Вася? – тихонько спрашиваю. А оказывается, всё у парня продумано. Занавеску он с Михея Васильевича вежливо сволок. Самого под станок пересадил, опять включил облучение. Дедушка и успокоился. Вася свет в комнате потушил, - дедушку и вовсе не разглядеть. Это чтобы мать чего лишнего не надумала «при виде этой химерической конфигурации», как сказал мне Вася.
А спокойной ночи этой конструкции он всё-таки пожелал.
В ответ ему дальним эхом донеслось, шёпотом обволокло таинственно: «Время не семя, а выводит племя».
При этих словах мы с Васей распрощались в глубокой задумчивости. И сговорились завтра на моём Уазике дедушку по округе покатать.
Утро ясное выдалось. Дедушку Вася укутал парниковой плёнкой, это, говорит, чтобы свет свободно проникал к «биохимической субстанции».
Посадил его к окошку, и поехали.
Дедушка сидел такой весь солнечный внутри плёнки, сверкающий. К Васе - с вопросами. Голос дедушки по всему салону пробегал как в пустой бочке, а изобретатель наш отвечал ему твёрдо и прямо. Мол, точно так, дедушка, после твоей-то Отечественной войны в нашей деревне ещё дом к дому стояли. А нынче лес кругом выметнулся. Люди по городам разъехались. А больше всего в твои небесные палестины. Или не встречал?
«Кто же страну теперь кормит? Что с колхозом-то сделалось? – не унимался наш небесный гость.
А я как раз в ту пору вырулил на Красную горку, откуда бескрайние поля видны с коровниками и усадьбой фермера Петьки Жукова.
«Был тебе, Михей Васильевич, колхоз, - говорю. - А вместо него теперь, гляди, одно семейство на тех же землях управляется. Одна семья сильнее целого колхоза оказалась».
Дедушка замычал в своей обёртке, руками развёл удивлённо при виде кипящей жизни на родной земле: один трактор косил, другой ворошил, третий в рулоны сматывал. Коровы были голландские. Дойка немецкая. Обхождение французское. А переработка отходов американская. То есть из навоза электричество получалось.
От волнения плёнка на дедушке стала колебаться как мембрана, голос резонировал по салону, но слышно было разборчиво. «И в городах не голодно?- спрашивал.
«А вот поехали, - говорю, - в города».
На полном газу влетели мы в райцентр. Дедушку от окна не оторвать. Которые вывески не по-русски, те дедушка переводить пытался. И улыбался благостно. «Теперь и у нас как в Европе! Магазин на магазине. И везде полки от товаров ломятся. Не зря на войне кровь проливали. Народного счастья наконец достигли».
И плачет.
А про нынешнюю-то войну мы ему решили не говорить, чтобы не портить картину. Он и так уж головушкой поник от впечатлений. Недомогание почувствовал. Всё более прозрачный становился. Плёнка изнутри испариной покрывалась. И когда мы приехали домой, от дедушки и след простыл.
Жаль было дедушку. Никаких слов не находилось. А стали натягивать обратно плёнку на каркас теплицы, Вася и говорит:
«Теперь буду бабушку оживлять». И фотографию мне показал.
Помню, помню ту Олёну Дмитриевну. Она уж до Перестройки дожила. Такая певунья была. Теперь бы ей в самую пору вживе первым голосом туристов завлекать.
Ну, да и то ладно, хоть тенью невесомой на современную жизнь порадуется в окошечко из Васиной комнаты.