Батарея Воробьёва. За Родину, за Севастополь

            

                Ещё будучи школьником я почти каждое лето приезжал в гости на каникулы в деревню к своей бабушке. Одно из моих любимых занятий в отсутствии взрослых было лазить на чердак в поисках чего-нибудь интересного. Как-то мне попались старые коробки на чердаке деревянного дома, где я нашёл несколько покрытых пылью книг, старую брошюру без названия и пару сложенных газет. Развернув одну из них я увидел на титульной странице портрет Сталина. Одна книжка про детство Ленина с обложкой датировалась 1938-м годом. Брошюра была растрёпана и не представляла особого интереса. Интерес возник, как раз, к одной книге, у которой отсутствовала обложка. Отсутствовали, к большому сожалению, первые страницы и последние.
       Подержав в руке помятые листы, которые по одной отваливались от когда-то клееного основания, я уже было выбросил их обратно в корзину, но в тусклом свете небольшого чердачного оконца я разглядел какие-то карандашные рисунки. Моё внимание привлёк простенький рисунок на одной из страниц: вся в клубах дыма от взрывов снарядов и мин вела огонь зенитка с длинным стволом. Виднелись фигурки бойцов-зенитчиков в тельняшках и бескозырках. Ниже рисунка я прочитал название рассказа: «За Родину, за Севастополь». Герой Советского Союза Н.А. Воробьёв.
      Собрав воедино имеющиеся листы я разложил их по порядку страниц. Сохранённые листы я проткнул в трёх местах шилом и перетянул бечёвкой. Все последующие вечера я увлечённо перечитывал чудом сохранившиеся рассказы непосредственных участников Великой Отечественной войны, написанных ими сразу после боя.
       С того времени прошло почти четыре десятка лет. Многое забылось, ушли на вечный покой почти все фронтовики - участники грандиозной битвы с гитлеровским фашизмом. Ушли в мир иной те, кто был свидетелем страшного военного лихолетья. К сожалению, не сохранились многие документальные свидетельства непосредственных участников жестоких боёв. Но моя собранная из одиночных листочков книга без обложки, подклеенная, перетянутая разными нитками сохранилась и сейчас я с особым интересом вновь перечитываю старые страницы и вновь восторгаюсь проявленным героизмом нашего народа.
       Внимательно рассматривая листы я нашёл некоторые уточнения, относительно самой книги. Можно предположить о том, что книга имела название: «Рассказы артиллеристов - участников Великой Отечественной войны», так как на одном листе мелким шрифтом была такая напечатанная запись. В нижней части другого листа было написано также мелким шрифтом: «Военное издательство Министерства Обороны Союза ССР 1945».
       Но не этот факт меня поразил больше всего. Проверяя биографию одного из авторов рассказа Героя Советского Союза Николая Андреевича Воробьёва я неожиданно для себя узнал, что в списках Героев Советского Союза такой фамилии нет. Тогда я предположил, что по каким-то причинам он был лишён высокого звания, но в книге Владимира Конева «Прокляты и забыты» о Николае Воробьёве нет никакой информации. Но, если в моём свитке был автобиографический рассказ самого Н.А.Воробьёва, написанный им сразу после боя или после Победы, значит был подвиг, за который он был удостоен высшей награды Родины. Причём дата Указа - 26 июня 1942 года. Время, когда наград, а тем более высших, почти не было. Вермахт рвался к Кавказу и Сталинграду, а Красная Армия потерпев поражения под Мясным Бором, Харьковым и Севастополем, откатывалась вглубь страны, неся тяжёлые потери.
       Подвиг наших воинов не должен быть забыт и память о всех героях, отдавших свои жизни во имя Победы должны жить в наших сердцах. Именно по этой причине, а также для того, чтобы все воспоминания героев-артиллеристов были в первозданном виде переданы для следующих поколений я сохранил эти рассказы и представляю их для широкого круга читателей.
               



                Герой  Советского Союза
                Н.А.Воробьёв
               
               
                ЗА РОДИНУ, ЗА СЕВАСТОПОЛЬ
 
    
         
              Ночью тридцатого октября 1941 года, когда по всему Крыму одно за другим вздымались зарева пожарищ - горело в Керчи, Джанкое, Феодосии, Саках, Евпатории - только на нашем Сарабузском аэродроме было тихо и спокойно.
       Я в то время командовал зенитной батареей. В два часа ночи дежурный доложил мне о прибытии командира дивизиона. Командир дивизиона, отозвав меня с комиссаром в сторону, приказал подготовить батарею к отходу на Севастополь.
       Когда я вернулся в землянку, комиссар уже укладывал документы. Я тут же вызвал командиров взводов и отделений и передал им приказ.
Вопросы есть?
Какие тут вопросы, товарищ комбат, всё ясно. - прогудел голос из толпы.
       И люди стали быстро расходиться.
       Я вышел из землянки, когда уже рассвело. Было обыкновенное осеннее утро, и казалось, ничего не произошло: в домиках по-прежнему топились печи, и дым ровными столбами поднимался к небу.
       Единственное, что было необычным, - это шум и движение на Симферопольском шоссе. Казалось, что поток транспорта нескончаем. Воздух был наполнен шумом моторов, стуком гусениц, колёс, фырканьем лошадей.
       Я вернулся в землянку. Но там не пришлось засидеться: вскоре раздался взрыв громадной силы. Я выскочил наружу и увидел: аэродром горит, потрясаемый взрывами бомб.
       В воздух один за другим поднимались наши самолёты. Их было девять. Они взлетели, построились в линию и исчезли в утренней синеве неба.
       Наша батарея встала в общую колонну и двинулась на Севастополь.
       В город мы прибыли утром тридцать первого октября.
       Мимо нас проходили защитники Севастополя. Они шли твёрдой, уверенной походкой навстречу приближавшемуся врагу: шла пехота, шли матросы, крепкие, загорелые, в бушлатах нараспашку, в лихо надетых бескозырках. Шли нестройными рядами отряды горожан-добровольцев. Двигалась артиллерия, гудели танки, многочисленные автомашины.
       Вечером мы получили своё место в системе Севастопольской обороны. Мне приказали занять огневую позицию на высоте 60,0, на север от города. Я двинулся к месту назначения с машинами в обход, а комиссар батареи Алексей Ильич Донюшкин направился туда с личным составом в пешем строю через Северную сторону.
       С наступлением темноты я прибыл на огневую позицию. Комиссара ещё не было. В темноте осенней ночи я не мог разглядеть, где котлованы для пушек, где ходы сообщения. Между тем прибыл личный состав. Мы немедленно приступили к работе.
       К рассвету батарея была приведена в полную боевую готовность. Все орудия, приборы и дальномер стояли на своих местах.
       В те дни противник надеялся с ходу овладеть Севастополем до подхода Приморской армии.
       На нас, как и на другие зенитные батареи, была возложена задача - отражать самолёты противника. Никаких других боевых действий в период первого штурма города батарея не вела. Линия фронта проходила тогда ещё далеко, и противник нам виден не был. О периоде первого штурма у меня сохранились короткие записи в дневнике.
       «2 ноября 1941 г. Ясно доносится пулемётная стрельба и взрывы мин. Враг близко, а у меня ни одного пулемёта.
        5 ноября 1941 г. Перед обедом была артиллерийская канонада: от орудийных залпов содрогалась земля и дрожал воздух. Шесть «Ю-87» бомбили мост. Один «Ю-87» нами сбит.
        7 ноября 1941 г. Сегодня день Великой Октябрьской социалистической революции. Что делается на фронте, не знаю. Стрельбы не слышно. На батарее провели короткое собрание, посвящённое празднику.
        8 ноября 1941 г. Немецкие лётчики, как звери, крадучись из-за облаков, бросают бомбы и удирают трусливо, как зайцы.
       9 ноября 1941 г. Вчера вечером была зенитно-артиллерийская канонада, фашистские стервятники летели со всех сторон. Всю ночь напролёт била артиллерия обеих сторон. Снаряды падали совсем близко.
       В 6.00 опять зенитно-артиллерийская канонада. Самолёты шли волнами, мы много стреляли. Фронт близко.
      12 ноября 1941 г. Всю ночь била артиллерия с обеих сторон. В 12.00 наша зенитная артиллерия снова отражала массированный налёт авиации противника. В 13.00 батарея сбила ещё один самолёт.»
       Расчёты гитлеровцев — взять Севастополь молниеносно разбились о стойкость и мужество защитников города.
       Тем временем Приморская армия, закалённая в боях, спустилась с Крымских гор.
       Понеся большие потери в личном составе и материальной части, фашисты вынуждены были сделать передышку. С двадцать второго ноября они прекратили наступление и перешли почти на целый месяц к обороне.
       Подтянув к Севастополю осадную артиллерию, противник семнадцатого декабря начал второе наступление на Севастополь.
       В дневнике у меня об этом дне записано:
      «17 декабря 1941 г. Этот день единственный с начала войны, когда мы раннего утра и до вечера стояли в готовности номер 1. С утра и до вечера гремела артиллерийская канонада. Непрерывно летали стервятники, бомбили много, но без толку. Тридцатую батарею бомбили 15 «Ю-87», но вреда не причинили. Одним словом, день был «весёлый».
       Для прорыва фронта нашей обороны гитлеровцы наметили узкий участок протяжением в четыре километра: высота 209,9 — гора Азис-Оба. Значительными силами они развивали наступление и несколько южнее, из района горы Кая-Буш.
       Конечно, превосходство сил было на их стороне. Устилая свой путь горами трупов, фашисты отчаянно рвались вперёд. На некоторых участках фронта наши части были вынуждены отойти.
       С двадцать четвёртого декабря, подтянув свежие резервы, при поддержке танков и авиации гитлеровцы повели наступление в направлении полустанка Мекензиевы Горы. С выходом к этому пункту противник начал яростные атаки в сторону Северной бухты. Было очевидно, что фашисты ищут успеха именно на этом направлении, кратчайшему к городу.
       Наша батарея, расположенная на высоте 60,0, оказалась на главных путях движения противника от полустанка к Северной бухте.
       Как и в период первого штурма, задачей батареи являлось отражение самолётов противника. Однако в ходе боёв её назначение изменилось, так как двадцать первого декабря батарею обстреляла вражеская артиллерия и вывела из строя прибор и дальномер. Батарея теперь походила больше на полевую, и мы переключились на стрельбу по назнмным целям. Для этого я связался со штабом действовавшей на нашем участке кавалерийской дивизии и по его заданию вёл огонь. Стреляли мы хорошо и много, за что получили несколько благодарностей от командования дивизии.
       Двадцать пятого декабря на батарею прибыл командир полка подполковник Кухаренко. Он передал мне устный боевой приказ:   
   - Высоту не сдавать.
   - Есть высоту не сдавать, - ответил я.
       Утром двадцать восьмого декабря фашистские автоматчики подошли так близко, что начали обстреливать огневую позицию батареи. А двадцать девятого декабря в двенадцать часов на батарею пошли два немецких танка и рота пехоты. Самоуверенные фашисты двигались во весь рост, даже не предполагая, что на них смотрят жерла наведённых орудий.
       Не отрывая бинокля от глаз, я скомандовал первому и второму орудиям: "По танкам огонь!" И, как будто в такт моим словам, грянули два выстрела. Потом ещё два, потом ещё и ещё. Танки отвечали, но их снаряды ложились неточно. Следовавшие за танками автоматчики замялись на месте и залегли. Танки тоже вперёд не пошли: они стали медленно поворачивать и уходить на север. Но в это время наш снаряд угодил в гусеницу, и подбитый танк стал крутиться на месте.
   - Вот это молодцы! А второй ушёл?
   - Ушёл, товарищ комбат, - ответил кто-то из разведчиков.
   - Жалко. Стрелять картечью!
       Орудия не умолкали. В подбитый танк попало ещё два снаряда, а над тем местом, где залегла немецкая пехота, появились белые хлопья разрывов.
       Я приказал: "Так держать!"
       Гитлеровцы, не выдержав, побежали обратно.
       Бой окончился, итоги его были таковы: один танк подбит, уничтожено до полуроты противника. Для начала как будто не плохо.
       В тот же день поступило приказание: два орудия« батареи отправить в северное укрепление.
       Тридцатого декабря гитлеровцы окапывались в пятистах метрах от нас, готовясь к наступлению. Мы в свою очередь готовились оказать им достойный "приём". Личный состав батареи был разделён на две основные группы (левую и центральную) и две небольшие группы при втором и четвёртом орудиях. Всего у нас оставалось сорок четыре человека.
       Старшим левой группы был назначен старшина группы комендоров сержант Шкода, человек среднего роста, широкоплечий, с рябинками на лице. Он был энергичный и требовательный командир, хороший затейник, в прошлом председатель одного из колхозов Днепропетровской области.
       Группой бойцов на командном пункте батареи руководил младший сержант Скирда. Мы его называли автоматчиком, он хорошо стрелял, быстро брал прицел, но был горяч в бою, забывал всякую осторожность. До войны он работал слесарем на заводе в Николаеве.
       Комиссар батареи политрук Донюшкин был на четвёртом орудии.
       Вечером я вызвал командиров отделений, объяснил им обстановку и приказал выставить боевое охранение.
       А на следующее утро мы провели партийное и комсомольское собрания. Вопрос решался один: с честью выполнить приказ командования. Выступавших было много, и все говорили об одном: отступать не будем, занимаемую высоту врагу не отдадим.
       Шкода, расположив своих бойцов в обороне, прибежал ко мне с докладом. Выслушав его, я сказал:
   - Хорошо, правильно, но без моего приказа - ни на шаг назад.
   - Есть, товарищ комбат.
   - Ещё вопросы есть?
   - Нет.
   - Тогда на место.
       Шкода ушёл. Пробили боевую тревогу. Началась мощная артиллерийская подготовка. Била немецкая артиллерия всех калибров.
       Прямым попаданием снаряда в котлован вывело из строя весь расчёт четвёртого орудия. Это были первые жертвы.
       Артиллерийская подготовка длилась около часу. Земля дрожала, в воздухе грохотало, осколки сыпались, как град. Казалось, что после такого огня ничего не должно остаться, всё должно быть поломано, разорвано, уничтожено.
       Наконец наступила тишина: артподготовка кончилась, надо было ждать атаку пехоты и танков противника. Я приказал доложить о потерях.
      Прошло несколько томительных минут, пока послышались голоса командиров. Первым донёсся голос Данича: "Второе - всё в порядке", такие же доклады поступали от других групп.
       Фашистский батальон СС, поддержанный тремя танками, пошёл в атаку. Батарея замерла. Все напряжённо ждали моей команды. Я долго смотрел в бинокль, рассматривая танки, пехоту, которые всё ближе и ближе подходили к батарее.
   - Данич! - окликнул я вполголоса в телефонную трубку.
   - Есть.
   - По головному танку огонь!
       Грянул выстрел, затем второй, третий. Башня танка прподнялась и, как шапка, сдуваемая ветром, упала назад. Танк задымил и остановился. Второй танк пошёл на выручку подбитому. Однако Данич заставил и второй танк остановиться, перебив ему гусеницу. Третий танк уже не осмелился принять бой и стал поспешно уходить в направлении полустанка Мекензиевы Горы, но снаряд Данича также пригвоздил его к месту. Пехота, видя неудачу танковой атаки, поднялась и почти в полный рост побежала на батарею, можно сказать, в "психическую атаку".
   - Данич, на картечь!
   - Есть на картечь!
       Орудие стало посылать снаряд за снарядом, стреляя всё быстрее и быстрее. От нашего огня гитлеровцы падали не поодиночке, а группами, но всё-таки продолжали идти, смыкая поредевшие ряды.
   - Данич, прибавить темп!
   - Есть!
       Наконец фашисты не выдержали губительного огня и отшли на свой исходный рубеж. Это было в одиннадцать часов дня тридцать первого декабря.
       Но противник не отказался от мысли взять нашу батарею.
       Последовала новая атака, на этот раз с другой,западной стороны. Пушки здесь были сняты, а оставшиеся орудия стрелять в этом напрвлении не могли. Линию обороны держал Шкода со своей группой. Гитлеровцы проделали проходы в наших проволочных заграждениях, вышли в район расположения батареи и заняли пулемётный и дальномерный котлованы. Таким образом, группа Шкоды оказалась под ударом, и ей пришлось отойти на командный пункт батареи.
       Передстояла третья атака, от исхода которой зависела судьба нашей батареи.
       По тому, как гитлеровцы накапливались в дальномерном котловане, мы поняли, что они готовились взять штурмом командный пункт батареи. Но они не хотели идти на штурм без артподготовки и подослали корректировщиков артиллерийского огня, которые стали ракетами указывать на наши огневые точки.
       У меня был боевой резерв из крепких и бесстрашных парней. Я приказал им под прикрытием дымовых шашек незаметно подобраться к выдвинувшимся на небольшую высотку на нейтральной позиции вражеским наблюдателям. Краснофлотец Яков Фролов, призванный из Воронежа, взял на себя пулемётчиков, которые прикрывали артиллеристов-корректировщиков и обоих уничтожил кинжалом.
       Иван Коржов был двухметрового роста, имел недюжинную силу. В прошлом он был спортсменом, с лёгкостью тягал двухпудовые гири и занимался плаванием. Был постоянным победителем флотских соревнований. Сняв бескозырку и вооружившись только холодным оружием, он незаметно пробрался на высотку, где засели два гитлеровца. Заколов одного из них кинжалом, он попытался пленить второго, но тот вскочил и хотел убежать. Иван сбил немца и прижал того к земле всей своей массой тела, но не расчитал силу. У хлипкого арийца затрещали позвонки и он испустил дух.
       Мои разведчики вернулись на батарею с трофеями:  скорострельный пулемёт MG-34 с патронными коробками и ракетница с набором разноцветных ракет.
       Вражеская артиллерия оказалась в наших руках. Мы направили её огонь в район расположения немецкой пехоты. Мы ликовали, но так длилось минут двадцать, пока гитлеровцы не разобралисб, в чём дело, и не перенесли огонь опять на нас. Однако опасность штурма уже миновала, так как пехота врага понесла большие потери от огня своей артиллерии и вынуждена была отойти назад.
       Бой кончился. Это был последний рубеж, дальше которого в период второго наступления им продвинуться не удалось.
       За этот бой на батарее было награждено тридцать семь человек, среди них Шкода, Скирда, Матвеев, Данич, Фролов, Коржов, Нагорянский и другие.
       Удостоились мы чести быть отмеченными в приказах командующего 11-й немецкой армией, штурмовавшей Севастополь. В одной из перехваченных нашей разведкой радиограмм, он категорически приказывал: "Ударом с воздуха и земли уничтожить батарею противника на отметке 60,0 (то есть нашу, - Н.В.) и береговую батарею, что к северо-западу от неё."
       Насолили, значит, мы гитлеровцам, если самого командующеготв ярость привели.
       Так батарея встретила новый, 1942 год.

       Потом наступил длительный перерыв в боях, который понадобился противнику для того, чтобы привести в порядок изрядно потрёпанные дивизии, собрать и подтянуть новые силы для третьего штурма города русских моряков. На это фашистам понадобилось полгода.
       За это время неплохо укрепились и мы. Восстановили разрушенные вражескими снарядами и бомбами котлованы, землянки и укрытия. Наша батарея получила недостающее вооружение и была укомплектована до полного штата.
       Свой третий штурм Севастополя гитлеровцы начали седьмого июня 1942 года после пятидневной варварской бомбардировки города и позиций наших войск.
       И, конечно, фашисты не забыли "батарею на отметке 60,0". Седьмого июня в двадцать часов на батарею пикировали двадцать пять самолётов "Ю-87". Батарея вступила в неравный поединок, и два пикировщика были сбиты. Вслед за этой группой самолётов на батарею обрушилась вторая волна, состоящая из почти трёх десятков Юнкерсов. Но и на этот раз они не имели успеха.
       Тогда фашисты открыли ураганный артиллерийский огонь. Во время этого обстрела я был тяжело ранен, и меня эвакуировали с поля боя, а затем отправили на Кавказ.
       За меня остался младший лейтенант Матвеев, но и он девятого июня был ранен и эвакуирован. Командование батареей принял старший лейтенант Иван Пьянзин.
       Много позже я узнал от Коржова и других оставшихся в живых участников Севастопольских боёв о судьбе своей батареи.
       Дав клятву стоять насмерть, зенитчики ещё в течении девяти суток вели ожесточённые бои. Были разбиты все орудия, вышел из строя весь командный состав, однако батарея жила, батарея сражалась, удерживая высоту.
       День шестнадцатое июня был последним для героев 365-й зенитной батареи. Никто не знает, как протекали последние часы этого трагического дня. Об этом нам рассказывают лишь лаконичные слова трёх радиограмм, полученных штабом артиллерии четвёртого сектора обороны от окружённой врагами батареи.
       Утром шестнадцатого июня с батареи радировали: "Имеем ручные гранаты, продолжаем борьбу. Враг повсюду, подтянул огнемёты".
       В 11 часов 30 минут: "Гранаты израсходованы. Немцы окружают нас, их много. Огнемётчики жгут нас живьём. Открывайте по нам огонь".
       И через несколько минут поступила последняя радиограмма: "Мы окружены, нет патронов. Враги предлагают сдаться. Именем Родины просим открыть по нам огонь."
       Так сражались герои, отдавшие свои жизни за Родину, за счастье будущих поколений.


             После выздоровления я продолжил службу в зенитно-артиллерийском полку на Кавказском фронте. Победу встретил в освобождённом Севастополе. Уже после войны встречал некоторых выживших бойцов и командиров нашей зенитной батареи. Но одна встреча со своим однополчанином запомнилась мне особенно.
       Где-то во второй половине августа 1944 года я был вызван в отдел СМЕРШ. На катере меня доставили в Одессу, где я должен был подтвердить показания какого-то бывшего военнопленного. Через некоторое время ко мне подвели высокого, измождённого человека. Когда он меня увидел, то его морщины разгладились, а глаза посветлели и засияли. Именно по глазам я узнал своего разведчика, геройски сражавшегося на батарее в период Второго и Третьего наступления гитлеровской 11-й Армии. Это был комендор орудия Иван Коржов. Он кинулся ко мне, но путь ему преградил часовой с винтовкой. Тогда я подошёл к Ивану, и, несмотря на протест оперативника НКВД, обнял своего боевого товарища в сильном порыве радости.
       Висевшая у меня на груди Золотая Звезда Героя Советского Союза вероятно вызвало уважение смершевцев и они разрешили нам обняться и поговорить. Времени у нас было немного, и мы с Иваном никак не могли наговориться. От него я узнал многие подробности о последних боевых днях батареи, геройской гибели многих наших боевых друзей.
      Сам Иван сражался на батарее, но был сильно контужен. Его успели эвакуировать. Позже он сражался на другом участке Черноморского побережья.  Вместе со своим другом Яковом Фроловым Коржов огнём прикрывал не желающих сдаваться солдат и матросов, которые на подручных средствах уходили морем в сторону Крымских гор. Яков в том бою геройски погиб, как и Антон Шкода, погибший на боевом посту в конце июня в Севастополе.   
       В первых числах июля Иван на автомобильной покрышке уплыл по морю в сторону Новороссийска, но его нагнал немецкий сторожевой катер. Так он попал в плен. Через двое суток, во время этапа, Иван бесшумно задушил злого полицая, который с особой жестокостью бил беззащитных пленников прикладом. Второго охранника одним ударом сбил с ног и заколол его же кинжалом.
       После этого группа пленников смела остальных сопровождавших гитлеровцев и под расстрелом прорвалась к берегу. Сбежавших преследовали немецкие овчарки, но Ивану удалось вырваться и морем уйти от погони.
       Обессиленного моряка подобрали местные жители посёлка Песчаный. Но кто-то сообщил о сбежавшем пленнике. Вечером того же дня в сарай, где лежал Иван нагрянули четверо вооружённых полицая из местных. Но они не ожидали, что безоружный и раненый русский матрос сможет оказать сопротивление. В него стреляли в упор, но Иван Коржов в ярости схватил висевшие на стене вилы и заколол старшего. Остальные убежали.
       Когда истекающий кровью, трижды раненый Иван потерял сознание его схватили и жестоко избили прикладами. Но даже в таком состоянии он пытался сопротивляться. До августа 1944 года бывший разведчик находился в румынском лагере для военопленных в Констанце. После вступления Румынии в войну против Германии был освобождён. 
       После нашей встречи Иван был направлен в обычную стрелковую часть и дожил ли он до Победы мне не известно.
       В ожесточённых боях под Севастополем обессмертил своё имя не только старший лейтенант Иван Пьянзин, который после моего ранения командовал 365-й зенитной батареей. Когда фашисты окружили бетонные укрытия, внутри которого остались последние защитники форта, он вызвал огонь на себя и погиб, как и многие другие герои. Но батарея не сдавалась и продолжала отбивать атаки врага. После его гибели гитлеровцы ещё трое суток штурмовали укрепления, неся потери. 16 июня закончились гранаты и патроны и последние защитники по рации вновь вызвали огонь на себя.
       Немецкая пехота была сметена. Частично разрушенные бетонные укрытия после корабельного артиллерийского обстрела спасли четверых защитников форта. Раненые, обожжёные и оглушённые, они по одному покинули разрушенные укрепления и уползли в ночь в сторону ещё обороняющейся соседней батареи.
       Командир 366-й батареи в горячке боя не записал фамилии тех матросов и их имена не известны. Им оказали медицинскую помощь и эвакуировали. Но один моряк с перебитыми ногами отказался уходить с позиции и попросил дать ему оружие, чтобы мстить за гибель своих товарищей. Это был орудийный номер Пётр Липовенко, награждённый за декабрьские бои боевой медалью.
       Раненого героя отнесли на боевую позицию и он стрелял по врагу из ручного пулемёта. Затем он заменил погибшего орудийного номера и разил врага из зенитного орудия. Тот скромный паренёк, каким я помнил Петра Липовенко, за короткий срок превратился в настоящего бойца, мужеством которого восхищались и на которого равнялись остальные. Он так и погиб с оружием в руках, не желая сдаваться врагу.
       Родина высоко оценила подвиг молодого матроса Петра Липовенко, присвоив ему посмертно звание Героя Советского Союза.