Седьмая повесть Белкина

               


     Милостивейшие государи мои!  Дерзновенно осмеливаюсь представить просвещенному и столичному вниманию вашему сию рукопись о двух страницах из произведения незабвенного Ивана Петровича Белкина.
     А  как оные страницы вышеозначенной рукописи до меня попали и откудова, о том дозвольте умолчать.
     Впрочем, за подлинность сего таинственного манускрипта поручусь своим честным шляхетским словом, в чём и подписуюсь:

                Помещик Житомирского уезда Волынской
                губернии, полковник инфантерии в отставке,
                прошлым  делом сослуживец И.П.Белкина
                по 123-му пехотному  егерскому полку,
                Антон Казимеж Буря-Буряницкий.


                «АФРОНТ.

                «И на старуху бывает проруха».

                /Народная мудрость/.


     Сей небывалый афронт приключился на глазах моих в 182… году, в бытность мою в А-м пехотном полку, квартировавшем на ту пору в Малороссии.
     В кампанию 12-го года я быстро выдвинулся, отличился при Бородино, имел крест, чин майора и среди офицерской молодежи почитался стариком и геройским ветераном.
     Стояли мы тогда в Бердичеве,  что по дороге из Житомира в Тульчин.
     Препоганое местечко, доложу я вам, судари мои: синагога, дрянная жидовская корчма, пара-тройка мелкопоместных, полное отсутствие невест, в-общем, дебри ужасные и если бы не юные жидовочки, кои вправду прелестны как бутончики, то служба наша в этом Волынском Ханаане была бы несносна.
     Вот в это-то Богом забытое место забросила изменчивая Богиня Фортуна недавнего своего любимца, некоего К., поручика Кексгольмского, Императора Австрийского, полка.
     Годов ему было около двадцати пяти, собою крепыш и кровь с молоком, с усами выдающимися хотя бы и для кавалергарда.
     За что воспоследовало сие ужасное низвержение из эмпиреев в наш бердичевский Тартар, Бог его знает, а мы не расспрашивали.
     Впрочем, после шести бутылок шампанского, да после карточного выигрыша, К. сам любил распространиться о злосчастной дуэли, приведшей его в нашу местность.
     - Этот шпак, - говаривал он, - прознав, что я стреляю как бог Купидон, без промаха, понадеялся на своего французского учителя фехтования и вызвал на эспадронах.
     - Что же, поручик? - говорили мы.
     - Нанизал его на свой клинок, аки куропатку на вертел! - ухмылялся он  в пышные усы. - Жаль, что не до смерти!
     Потом осушал бокал венгерского и мрачнел:
     - Дерзкий сопляк оказался великим княжонком, видите ли, изучал злачные места Варшавы инкогнито! Этакий Харун-ар-Рашид, халиф багдадский! - К. сплевывал. - Штафирка!
     Мы отходили от него, пряча улыбки.
     Впрочем, милостивые судари, престранная личность  был этот поручик К. .
Подобные приступы общительства  бывали нечасты, а большею частью сидел он одинокий в углу, покуривал трубку и сквозь зубы напевал, всё одно и то же:

                Ах, это вы,  мадам Барра!..

     Можете себе представить?
     Как бы там ни было, а службою сего поручика и я, и полковой начальник были довольны - строй он постиг до изумления, с солдатами держался строго, но просто и из всех видов внушения лучшим полагал зубодробительный, шпицрутенов же не налагал.
     Романтическая молодёжь наша тянулась к К., как щенки за материнской сиськой, видя в нем лихого кутилу  и свирепого рубаку, да и крестик за Ватерлоо не давал причин в этом сумлеваться.
     И вот, государи мои, с этим-то, можно сказать, прикованным Прометеем, падшим, в некотором роде, ангелом, низринутым в Аид, случилось однажды препикантное приключение и тот прекомичный афронт, о коем я вашим милостям уже имел честь трактовать.
     После двух-трех дуэлей с молодой шляхтой, когда К. перестали принимать даже мелкопоместные, перешёл он с гоноровых панянок на юных дев Сиона, или, проще говоря, на жидовок.
     Можете вообразить, как…»


                /Рукопись обрывается/.


     * «Повестей Белкина» у камер-юнкера Пушкина, как известно, пять. Шестая же писана штабс-капитаном Зощенкой.