Стремительно обходя группы людей, внимание которых было приковано к центру великолепного дворцового зала, Дарья добралась до стены, на которой висела нужная ей картина. Остановившись в двух метрах от полотна, она впилась в него глазами, пытаясь охватить все и сразу. Это было похоже на первые минуты обеда для человека, который слишком долго голодал. Жадно хватая все подряд с тарелок, он будет набивать рот, давясь и чавкая.
Дарья знала, что ничего не может с собой поделать: ее взгляд будет метаться беспорядочно какое-то время, выхватывая детали, оттенки, линии, и только потом, насладившись работой художника, она начнет вдумчиво анализировать каждый мазок на полотне.
Картина называлась «Страдания блаженного Иеронима». Замершее в напряжении полуобнаженное тело пожилого человека, заломленные назад и связанные руки. Рядом, с ехидным выражением лица второй персонаж – палач, который, сгорбившись, тянет мученика на виселицу. Нервное лицо палача, казалось, вот-вот исказит злобная гримаса. Над фигурами мастерски выписанный золотистый свет заката, который словно подсвечивает верхний край картины. Казалось, погасни сейчас огромные хрустальные люстры роскошного зала, и мягкий свет будет литься прямо с полотна, освещая восторженное лицо Дарьи. Она наслаждалась шедевром. В такие моменты не существовало ничего вокруг, только она и работа мастера. Дарья могла часами стоять перед любимыми полотнами, и находить в них все новые детали и смыслы. Художник словно неспешно рассказывал ей свою историю, добавляя все новых красок и ракурсов.
Глаза. Нет, даже не глаза, а взгляды персонажей полотна, именно они притягивали к себе внимание в первую очередь. Дарья снова и снова возвращалась к ним. Обреченный взгляд Иеронима, полный понимания неизбежности того, что будет вскоре, и, вместе с тем, твердой уверенности в своей правоте. И полностью противоположный ему, хищный взгляд палача, в котором плещется безумие. Словно две клинка, взгляды схлестнулись в центре картины, породив эмоциональное напряжение, которое сразу же приковывало внимание зрителя.
В такие моменты ничто не могло оторвать Дарью от шедевра. Щелк – и она отключалась. Вот и сейчас она уже не слышала ни усилившийся шум голосов вокруг, ни отдельные жидкие хлопки, а потом и громкие аплодисменты. Только она, полотно, и художник, которые тихо рассказывал ей свою историю.
Тем временем громкий, хорошо поставленный голос, возвестил:
- Позвольте всех поздравить с открытием уникальной выставки «Торжество гуманизма», посвященной творчеству Ивана Федоровича Горшкова. И сегодня мы счастливы приветствовать нашего дорогого гостя, председателя правительства, а также попечителя нашего музейного комплекса, Евгения Сергеевича Рыжкова, который счел возможным открыть первый день работы выставки. Евгений Сергеевич, пожалуйста, прошу вас!
Последние слова утонули в аплодисментах. Грянули скрипки, которые деликатно, но весело и виртуозно вывели ломанные линии триумфальной мелодии.
Чья-то рука настойчиво потянула Дарью за локоть. Она вздрогнула, и повернулась.
- Даша, - жарко зашипел рядом муж, - ну неприлично же, еще успеешь. Сам Рыжков сейчас выступать будет, люди смотрят же...
- А, да? - у Дарьи был вид человека, которого разбудили глубокой ночью, и который не понимает, что происходит, - Горшков гений, Миш, посмотри на то, как он дал акцент на сжатые пальцы, а глаза, ты понимаешь, это же просто невероятно…
- Даш, потом посмотришь, неудобно же, - продолжал шипеть Михаил, бросив беглый взгляд на «Страдания блаженного Иеронима», - сделай хотя бы вид, что слушаешь. Я с таким трудом добыл приглашения, а ты, как всегда…
Дарья вздохнула. Он ненавидела публичные мероприятия, но ради любимого художника была готова терпеть. Выставка действительно была уникальной, многие работы хранились в запасниках музея, и сегодня были впервые выставлены. С того момента, когда муж объявил, что у него есть приглашение на открытие выставки Ивана Горшкова, Дарья буквально места себе не находила, считая часы до мероприятия. Она пересмотрела все репродукции картин Горшкова, прочитала еще раз все, что нашла о художнике в академическом сборнике «История искусств». А теперь снова приходится ждать, слушая какого-то скучного человека.
Тем временем аплодисменты смолкли, и невысокий человек с нервным лицом, чем-то походивший на учителя истории, взяв в руки микрофон, заговорил тихим голосом:
- Рад всех приветствовать сегодня здесь, в Алексеевском дворце, на замечательной выставке «Торжество гуманизма». Знаете, сегодня утром я перечитывал Фидия Аквилонского, его прекрасное произведение «О разумном устройстве общества». Думаю, все присутствующие помнят этот труд?
В зале оживление, короткие одобрительные смешки и покашливание. Помнили не все, и многие вообще впервые о нем слышали. Михаил взял Дарью под руку, покивал, улыбаясь, и всем своим видом выказывая живейший интерес к выступлению Рыжкова.
Тот продолжал:
- Так вот, перечитывая любимые страницы, я еще раз убедился, насколько были правы древние мыслители, утверждая созидательную роль искусства в развитии человеческого социума. Именно искусство, подобно факелу Прометея, освещает дорогу человечеству. Оно побуждает нас быть чище, лучше, стремиться к прекрасному, и бережно ценить все достижения современной цивилизации. И я говорю не о технических достижениях. Я говорю о торжестве разума и гуманизма, справедливом отношении к ближнему, и о развитии культуры нашего общества. Мы пережили мрачные, дикие века, и вступили в новую эру цивилизации, эру человеколюбия и, конечно же, именно сейчас невозможно переоценить ведущую роль искусства, которое…
Дарья нетерпеливо переступила с ноги на ногу, и тряхнув копной уложенных волос, украдкой повернула голову к полотну Горшкова. Рыжков продолжал пространно рассуждать о гуманизме и искусстве. Дарья скользила взглядом по полотну, и голос Рыжкова стал словно тише, а потом и вовсе затерялся под сводами дворцового зала. Щелк.
И она снова рассматривает мастерки выписанные блики золотого света, находит все новые и новые детали, каждая из которых подчеркивает замысел художника. Все просто и гениально. Казалось, что фигуры на картине замерли буквально на секунду. Еще мгновение, и палач, блеснув безумными глазами, дернет за веревку. Мученик покачнется, пытаясь не упасть, но его взгляд останется таким же, прямым, уверенным и умиротворенным. Будто бы палач с его веревкой, которая больно врезается в шею, и виселица на заднем плане – все это исчезнет вскоре, оставив после себя только кучки праха и пепла. Но палач, которого злит спокойствие и уверенность жертвы, торопится скорее свершить казнь. Чтобы потом, возможно, пуститься в неловкий пляс, хрипло хихикая, скалясь, и утверждая свою недолгую победу над всем, что олицетворял собой Иероним.
На этот раз из мира картины Дарью грубо вырвал чей-то громкий крик. Она очнулась, стала осматриваться, отмечая, что голос Рыжкова больше не слышен. Зал тихо гудел. Бросила взгляд на мужа – заинтересованная улыбка на его лице превратилась в кислую гримасу.
- Одумайтесь! – опять тот же крик.
Дарья наконец увидела кричавшего. В центре зала, неподалеку от замолчавшего Рыжкова, стоял мужчина лет сорока, в старомодном костюме-тройке коричневого цвета, с синим галстуком-бабочкой. Короткая черная борода вызывающе торчала вперед, яркий свет хрустальных люстр отражался в стеклах круглых очков. Рыжков медленно пятился от мужчины, судорожно сжимая микрофон в руках.
Бородатый громко заговорил, срываясь на крик:
- Одумайтесь! Идет война! Прямо сейчас наша страна стирает целые города с лица земли, вместе с людьми! Просто выжигает дотла! Вы пьете шампанское, и слушаете скрипки, а сегодня ночью опять уничтожен жилой дом. Девять этажей. Ракетами. Раненые, погибшие…. Дети погибли. Дети! Совсем маленькие дети, которые просто спали дома! Неужели вам все равно? Очнитесь, надо остановить это безумие! И мы все за это в ответе, слышите? Все! Почему вы все молчите? А? Вы их боитесь? – мужчина ткнул пальцем в сторону Рыжкова, - они не вечны, они тоже умрут. Остановите их, сотни тысяч уже погибли, и продолжают гибнуть! Сделайте хотя бы что-то! Это варварство! Вы же лю….
Договорить мужчине не дали. Несколько широкоплечих охранников в одинаковых черных костюмах сбили с ног кричавшего, профессионально заламывая ему руки. В наступившей тишине зала громко, с эхом, щелкнули стальные наручники на запястьях, под энергичными подошвами завизжал пол, натертый до зеркального блеска. Человека потащили мимо Дарьи. В глаза бросился галстук-бабочка, съехавший набок. А потом – очки в круглой оправе на полу, хрустнувшие под ногой одного их охранников. Дарья отстранилась, уступая дорогу, повернулась и случайно поймала взгляд Рыжкова, который смотрел вслед бородатому мужчине.
В глазах Евгения Сергеевича Рыжкова пылало чистое и хищное безумие. Его нервное лицо подергивалось, словно он пытался улыбнутся, но забыл, как это делается. Дарья невольно отшатнулась, и оглянулась на стоявших рядом, на мужа. Неужели они не видели этот страшный взгляд явно помешанного человека? Бешенный, сумасшедший и очень знакомый взгляд. Но нет, все вокруг смотрели, как из прекрасного зала выволакивают нарушителя. Дарья услышала обрывки фраз вокруг:
- Кто это, кто?
- Я просто испугалась, он так кричал…
- Послушайте, я видел, как…
- Конечно знаю, это ректор, из Академии, он же..
- Как можно было всех подряд пускать…
- Я успел снять, сейчас скину…
- В окопы надо его, пусть там кричит…
Вкрадчивый голос Рыжкова, усиленный микрофоном, заглушил поднявшийся в зале гул голосов:
- Дамы и господа, что поделать, провокаторы врага и сюда добрались. Надеюсь, он не отравил нам шампанское. Как я понял из его страстной речи, именно шампанское ему совершенно не понравилось.
Отдельные смешки вспыхнули среди собравшихся, слившись в ручеек смеха, в котором угадывалось облегчение после минутной неловкости.
Рыжков, улыбаясь, развел руками. Взгляд его потух и снова стал бесцветным и невыразительным. Теперь Дарья видела перед собой всего лишь официальное лицо на общественно значимом культурном мероприятии. Она хотела было что-то сказать мужу, но увидела, что он тоже смеется над шуткой Рыжкова, и передумала.
Щелк.
2023, сентябрь. Опубликован в журнале «Литературный ковчег» № 118 (январь/февраль 2024 г.)