Глава 297
Карета д’Артаньяна с решётками на окнах в сопровождении эскорта мушкетёров привезла Фуке в Анжер, где капитан должен был разместить арестованного в замке известного в прошлом Короля Неаполя и Сицилии Рене I Доброго, урождённого герцога Анжуйского, который и построил этот замок.
До жителей Анжера уже докатился слух об аресте Фуке, и они безошибочно разгадали арестованного в карете с конвоем как бывшего суперинтенданта финансов. Но д’Артаньян мог не опасаться, что анжерские зеваки попытаются отбить Фуке. Наоборот, они, казалось, были рады аресту всесильного министра.
Так случается довольно часто. Чернь, и не мечтающая о том достатке, который она видит у власть предержащих, готова пресмыкаться перед ними для того, чтобы ухватить от их щедрот хотя бы малость их богатств, пусть даже самую крохотную и незначительную. Но едва лишь гигант повержен, чернь испытывает ликование от того, что теперь он занимает место ниже их самих. Их десятилетиями копившаяся зависть наконец-то получает удовлетворение в мщении, пусть даже осуществлённых не ими, и даже в том случае, когда сами они ничего от этого не приобретают. Видеть поверженного вельможу всегда составляло радость для черни. Но на этот раз так же точно вели себя и относительно зажиточные горожане, и даже, как ни больно мне об этом писать, многие дворяне.
— Попался кровопийца! Туда тебе и дорога, мытарь, откупщик, душитель! — сначала говорили они шёпотом, затем вполголоса и, наконец, во весь голос. — В этих и подобных фразах сказалась многовековая ненависть народа к тем, кто собирает с них налоги в пользу государственной казны.
— Ишь, как разбогател на наших кровных денежках! — говорили другие. — Гляньте-ка, пальцы в перстнях, кафтан в бриллиантах! Пряжки золотые, пуговицы алмазные!
Д’Артаньян только пожимал плечами, поскольку горожане не имели возможности видеть Фуке, но зато дали волю своей фантазии, описывая то, чего не видели, но о чём имели своё непререкаемое мнение.
– Не бойтесь, что он сбежит! – кричали они д'Артаньяну. – Пусть только попробует удрать! Мы его сразу же удавим собственными руками.
«С чего эти болваны взяли, что я боюсь? — с презрением подумал д’Артаньян. — Пожалуй, мне надо опасаться не того, что сбежит Фуке, а того, что это стадо набросится на него и причинит ему какой-нибудь ущерб».
— Сен-Мар, не подпускайте их к карете ближе, чем на десять шагов, — распорядился он.
Прибыв в замок Короля Рене, который губернатор Анжера только что приказал освободить от всех проживающих, включая слуг, д'Артаньян разместил Фуке в лучших комнатах и расставил охрану так, чтобы арестованный не имел возможности общаться с кем-либо или передавать записки. Прибывшие с Фуке его личный слуга Лавалле и личный врач Пекке были поставлены перед выбором либо не встречаться с Фуке, либо разделить с ним заключение впредь до особого распоряжения Его Величества. Оба они предпочли несвободу и не пожелали оставить своего господина.
Д’Артаньяну пришлось много хлопотать, чтобы превратить обветшалый замок, который уже утратил свойства жилого здания, в место, в котором одновременно можно и разместить с должным комфортом арестанта, и расставить весь необходимый конвой, обеспечив также и мушкетёров хотя бы минимальными удобствами. Полученные капитаном луидоры очень помогли решить эту проблему, поскольку приказ Короля позволял ему бесплатно квотироваться, но за провиант следовало платить. Правда, в замке имелся небольшой гарнизон, но, опасаясь измены, д’Артаньян предпочёл полностью выселить солдат и офицеров гарнизона, поручив им охранять замок извне, и лишь своим мушкетёрам он позволил поселиться внутри замка.
Надо сказать, что эта мера предотвратила заговор, который готовили братья Фуке, успевшие подкупить небольшой гарнизон Анжера через своего бойкого гонца, каковым был граф Рошфор, изрядно постаревший, но не утративший вкуса к политическим заговорам и интригам.
Надо сказать, что д’Артаньян был отличнейшим военным, но не слишком хорошим экономом, и совершенно никуда не обладал задатками интенданта, каждый из которых умеет обогащаться на любых поставках и закупках в интересах армии. Он никогда не торговался, лишь вносил расходы в листы, напоминавшие расходную книгу, где тщательно вписывал потраченные суммы, а также кому и за что они были выплачены. Капитан королевских мушкетёров стремительно издержал выданные ему суммы, поскольку никогда не торговался, и не считал себя вправе отказывать Фуке в тех удобствах, которые арестованный считал необходимыми и требовал одно за другим. Он экономил, на чём мог, и вместо покупки столовых приборов для суперинтенданта ограничился арендой необходимого имущества. В замке даже не было кровати, которую также пришлось брать напрокат. Пришлось д’Артаньяну даже прибегнуть к возможностям собственного кошелька, возможности которого были крайне ограниченными. Так что наш друг, ненавидящий обращаться к кому бы то ни было с просьбой, был вынужден написать письмо Кольберу, к которому приложил перечень сделанных расходов и просил добавить средств на выполнение порученной ему миссии. Кроме того, капитан просил прислать мастеров для необходимого ремонта замка, а также средства для оплаты этого ремонта и приобретения необходимых материалов, поскольку кое-где камни вываливались из стен, большинство окон были разбиты, и крыша кое-где протекала. Спасибо лишь то, что первая декада сентября в Анжере выдалась не дождливой, но зимовать в таком замке без ремонта было бы совершенно немыслимо. Гарнизон, пребывавший до этого в замке, занимал лишь те комнаты, в которых ещё оставались целыми стёкла и с потолка не лилась вода, но таких комнат было с каждым годом всё меньше и меньше. Также д’Артаньян просил для усиления охраны прислать ещё тридцать мушкетёров, понимая, что экономный Кольбер пришлёт только двадцать пять.
Д’Артаньян отлично понимал, что не следует особо доверять настроениям толпы. Вполне могло быть и так, что наиболее громкие крикуны были сторонниками Фуке, которые прикидывались его врагами лишь для того, чтобы иметь возможность разузнать, как он охраняется и выбрать удобный момент для нападения на стражу и освобождения Фуке.
Д’Артаньян просил дополнительно три десятка мушкетёров не для того, чтобы увеличить численность охраны, а для того, чтобы мушкетёры могли чаще сменяться, чтобы получить хотя бы малейший отдых. Это было совершенно необходимо, принимая во внимание отсутствие малейших удобств при их размещении.
— Уверяю Вас, господин Кольбер, что мои товарищи ужасно утомлены, — писал он. — Я прошу подкрепления вовсе не потому, что у меня недостаточно мушкетёров для охраны крепости и надежного содержания арестованных, а по той причине, что их недостаточно для несения поочерёдной вахты, в особенности, если учесть все неудобства, которые они вынуждены испытывать.
Фуке прилагал все силы, чтобы выглядеть несправедливо и жестоко угнетённым для того, чтобы вызвать сочувствие мушкетёров. Он рассчитывал на их бунт. Но он слишком плохо знал мушкетёров Короля и совсем не знал д’Артаньяна. В его роте не было ни одного солдата или офицера, которого можно было бы склонить к невыполнению своего долга, все они были преданы д’Артаньяну быть может даже больше, чем Королю. Сам д’Артаньян всегда проявлял постоянную и деятельную заботу о своих людях. Его усилия для обеспечения наибольшего комфорта арестованному и его людям были видны всем, так что жалобы Фуке не находили сочувствия. Напротив, мушкетёры презирали неженку Фуке, который жаловался, что его постель не столь белоснежная, как он привык, а кушанья недостаточно изысканы, тогда как сами мушкетёры были счастливы, если удавалось поспать четыре – пять часов, считали пару охапок соломы, покрытой плащом, самой изысканной постелью, и удовлетворялись любой, даже самой грубой пищей.
Фуке как мог, пытался пристыдить д’Артаньяна, высказывал совершенно необоснованное презрение к нему и к его мушкетёрам, вёл себя заносчиво и вызывающе, поскольку ещё верил, что вскоре Король освободит его. Он надеялся при личной встрече с Его Величеством оправдаться от всех обвинений, полагал, что не только вернёт себе своё положение, но ещё и надеялся на новые льготы и должности, вручённые ему Королём в искупление тех невзгод, которые, как Фуке считал, обрушились на его голову совершенно несправедливо. Но временами на него нападала апатия, и тогда он проявлял покорность и полное презрение к физическим удобствам. Он словно бы понимал, что ему не следует ссориться со своим главным тюремщиком, каковым был д’Артаньян, так что сетовал на тяготы содержания чаще всего прилюдно, на глазах у присутствующих мушкетёров, а оставшись наедине с капитаном предпочитал хранить спокойствие и демонстрировать выдержку, самообладание и уверенность в себе, а также даже некоторое уважение к д’Артаньяну, человеку, которому был вынужден подчиняться практически во всём.
Приказ капитана установить решётки на дымовой трубе камина в комнате Фуке вывел его из себя.
— Господин д'Артаньян, — воскликнул он. — Вы, видно, считаете, что дымовая труба для вас лучший путь к чину маршала Франции!?
— Господин Фуке, едва ли мне необходимы ваши советы относительно карьеры, — ответил капитан.
— Это потому, что вы считаете меня окончательно поверженным? — спросил Фуке и впился своим взглядом в глаза д’Артаньяна.
— Вовсе не поэтому, — ответил капитан со спокойной улыбкой, в которой не было ни тени превосходства. — Вы делали свою карьеру по линиям судейской, финансовой, и, насколько мне известно, по линии матримониальной. Все эти три сферы для меня самые неприемлемые, мне решительно не везёт ни в вопросах финансов, ни в судейских делах, ни в женитьбе. То, как обобрала меня моя бывшая жёнушка при разводе доказывает этот тезис раз и навсегда. Моей стихией является солдатская служба, я моей семьёй – мои товарищи по оружию. Я не окружаю себя поварами, писателями, портными и художниками, мне приятнее общество друзей, а когда друзей нет рядом, мне заменяют их шпага, конь и пара добрых пистолетов.
— Вы хотите сказать, что у нас нет ничего общего и нам решительно не о чем говорить? — высокомерно спросил Фуке.
— Ну почему же! — возразил д’Артаньян. — Я нахожу вас величайшим знатоком лошадей! Таких коней, которые украшают ваши конюшни, я не ожидал увидеть во Франции в таком количестве. Это совершенно великолепные кони! Они почти так же хороши, как те четыре коня, которыми мне однажды довелось владеть, правда недолго.
— В вас говорит зависть, — оживился Фуке. — У вас никогда не могло быть даже таких коней, которые имеются у меня, а уж о том, что вы когда-то обладали конями лучшими, чем мои, нечего и говорить. Я всё равно вам не поверю.
— Быть может, монсеньор, вы поверили бы, если бы поинтересовались, откуда у меня были эти четыре коня, — сказал д’Артаньян, подкручивая ус, при этом в его глазах загорелись озорные огоньки.
— Любопытно было бы узнать, откуда у вас появились эти четыре коня, — сказал Фуке, надеясь высмеять хвастуна, сообщив ему цену и место приобретения некоторых своих лошадей.
— Это был подарок, — ответил капитан.
— Фи! Подарок! — презрительно ответил Фуке и скривил нижнюю губу. — Коней, которые были бы лучше моих, вам никто никогда не подарил бы!
— Вы были бы совершенно правы, монсеньор, но в данном случае дарителем был Джордж Вильерс, первый герцог Бекингем, — сказал д’Артаньян тоном как можно более спокойным.
Фуке прикусил язык и подпрыгнул в своём кресле.
— Герцог Бекингем?! — воскликнул он. — Подарил вам четырёх коней?
— Вместе с сёдлами, которые вполне соответствовали герцогскому вкусу, — ответил капитан. — И в каждой седельной сумке было по великолепнейшему пистолету, общим числом в восемь штук.
— Чем же вы заслужили такую благодарность? — спросил Фуке.
— Это не моя тайна, монсеньор, — ответил д’Артаньян. — Могу лишь сказать, что некоторые знатные англичане умеют по достоинству ценить услугу, оказываемую им благородными людьми. В частности, генерал Монк подарил мне всего лишь небольшое поместье в пять тысяч акров земли на берегу живописнейшей прозрачнейшей горной реки с прекрасным домом, который я нахожу великолепным, но который, конечно, не идёт ни в какое сравнение ни с одним из ваших домов, господин Фуке.
— Генерал Монк подарил вам поместье? — спросил Фуке с ещё большим удивлением.
— Это пустяки, у них это называется вилла, — ответил д’Артаньян. — Но мы, кажется, хотели побеседовать о лошадях?
— Я не слишком большой специалист в этом вопросе, — ответил Фуке. — Приобретённых мной коней всех до единого выбирал господин д’Эрбле.
— В таком случае я предпочёл бы побеседовать о них с ним, а не с вами, — ответил д’Артаньян с грустной улыбкой. — Боюсь, беседа с вами на эту тему не доставит мне такого удовольствия, которое я получил бы от беседы с ним.
(Продолжение следует)