Зима к январю развернулась во всю ширь. Ударили морозы. Нападало много снега. В болотинках, в узких крутых распадках, снегу легло до семидесяти сантиметров. Лес притих и насторожился…
… Молодой лось, лежащий в густом, серо – зеленоватом молодом осиновом подросте, поднял голову осмотрелся и прислушался.
Над заснеженной тайгой вставало обычное зимнее утро. Мороз вчера, к вечеру чуть сбавил и на ветках кустарников образовался белый иней, кристалликами льда осевший на подсохшей коре и остатках сухих листьев на ветках.
Тёмный горизонт, на востоке прорезала сине – серая полоска зари и чувствуя, что ночь заканчивается, зверь не торопясь поднялся на длинные, нескладные ноги и огляделся с высоты своего немалого роста. Понюхав воздух подвижными губчато - чёрными ноздрями, он сделал первые несколько шагов и вновь прослушал округу – всё было спокойно и молодой зверь, привычными переходами, тронулся в сторону крутого, засыпанного снегом по брюхо склона, за которым и было то, заветное, место.
Вокруг, пахло оттепелью и потому, он решил перейти на соседний кормовой участок, рядом с небольшим курумником, подле которого было намного просторнее и виднее, чем в обычной тайге…
Шёл зверь не спеша, часто останавливаясь и прислушиваясь. Совсем недавно в округе появились волки и однажды, лось уже убегал от них в долину соседней речки. Волки гнались за ним несколько километров и только в заснеженном сивере отстали и свернули в другую сторону, в сосняки, в которых снегу было поменьше.
Тогда, лось жил в незнакомом лесу почти две недели, а потом возвратился в обычные места обитания, где он знал уже каждую большую кочку в болоте, каждое приметное дерево в лесу и ночью без труда находил нужное ему направление и место…
Тайга кругом постепенно просыпалась от длинного ночного ожидания света. Снег укрывал всё белым пушистым «одеялом», и потому, даже рассветные сумерки позволяли, на белом фоне, видеть любое движение ясно и отчётливо.
На наледи, где уже несколько недель лежали останки задавленного и съеденного волками оленя, мелькнула тёмная тень пушистого соболюшки, который наведывался сюда каждую ночь, подъедая остатки волчьего пиршества.
Переходя наледь, в самом широком её месте лось, с оглушительным треском провалился под лёд, левой задней ногой, напрягшись скакнул вперёд, прошёл несколько шагов рысью и убедившись, что по краям, наледь значительно толще и без пустот, вновь перешёл на спокойный шаг…
На крутой, заросший мелколесьем склон, зверь поднимался спокойными зигзагами, иногда останавливаясь и объедая ветки у молодых осинок. Он сламывал их, зажав между большими плоскими зубами а потом двинув головой отрывал и с помощью языка направлял корм в рот, ворочая нижней челюстью, как жерновом перемалывал его и проглотив, тянулся за новой веткой.
Чем выше он поднимался из долины, тем шире раскрывались ещё сумеречные горизонты – стали видны длинные изломы гривы водораздельного хребта, чернеющие на белом неровной щетиной зарослей обмороженного, застывшего в неподвижности леса, со снежными полянами, проглядывающими сквозь беспорядочную графику переплетения чёрных веток ближних кустарников...
Постепенно, на востоке открылась глубокая широкая долина реки вдоль которой, вдруг, из – за низкого здесь горизонта, брызнуло алыми лучами, восходящее солнце…
Мороз, несмотря на оттепель, на рассвете был изрядным и черная жесткая шерсть на шее лося, покрылась белым налётом инея, образовавшимся от тёплого дыхания, вырывающегося струйками из подвижных ноздрей.
Перевалив гребень, войдя в смешанную, хвойно - лиственную тайгу, молодой лось – бык, с небольшими, трёх отростковыми рожками, чуть спустился в небольшой распадок и северной стороной гривы, степенно дошагал до начинавшегося под вершинными скалками, курумника.
Он не спеша переставлял длинные сероватые ноги, покрытые короткой, жёсткой шерстью, сгибая их в суставах как ножки циркуля, а потом прямо вставлял в снег и потому, следы оставались за ним неровной цепочкой снежных вмятин, отделённой одна от другой почти метровыми расстояниями…
Войдя в частый, светлый молодой осинник и постояв какое – то время прослушивая округу, лось со вздохом лёг, не обтаптываясь и положив голову на белый мягкий, свежевыпавший снег, закрыл глаза и задремал, слушая, как в холодной низине узкого распадка, потрескивала кора на промёрзших берёзовых стволах.
Солнце, ярко – красное на рассвете, поднимаясь выше над горизонтом, поменяло цвет диска на дымно – золотистый, и снег, синеватый в тени распадков, под его лучами заблестел, заискрился изумрудными огоньками, создавая невиданную картину драгоценного природного великолепия…
Лось дремал особенно крепко и спокойно, однако заслышал шевеление внизу долинки, лёгкое поскрипывание холодного снега, поднял голову осмотрелся и увидел далеко под собой, на неширокой промёрзшей до дна, ручьевой наледи, коричневого оленя – самца, с серыми пяти отростковыми рогами, переходящего болотистую долинку поперёк.
Лось, на всякий случай, понюхал воздух и не уловив ничего опасного для себя, вновь положил голову на снег и прикрыл крупные, темно – блестящие глаза веками с длинными заиндевелыми ресницами…
С его лёжки открывался вид на все стороны горизонта, а место в котором он лежал, было окружено с трёх сторон засыпанным снегом курумником, по которому к зверю было трудно подойти неслышно и незаметно. С четвертой стороны, серой стеной стоял чащевитый осинник и ближние подходы к нему тоже хорошо просматривались…
… Большой город, как обычно зимой просыпался медленно. Вначале в отдельных окнах больших тёмных домов загорелись редкие желтоватые электрические огни, потом по чёрным, кое – где обледенелым лентам асфальтированных дорог, побежали ворча и фыркая моторами проснувшиеся автомобили.
На засыпанных сверху белой утренней порошей, зашуршали, зашелестели шаги первых торопящихся на работы, прохожих.
Постепенно, на остановках начали скапливаться невыспавшиеся, подрагивающие от утреннего озноба люди и прошло несколько первых, промороженных за ночь троллейбусов, а потом появились и легковые авто, спешащие в сторону рабочих окраин, а из пригородов, в свою очередь, служащие устремились в центр города…
Когда где – то на востоке, над широкими белыми просторами замерзшего и покрытого снегом водохранилища, скользнули алые лучи восходящего, солнца, город уже шумел и шевелился обычной суетой рабочего дня…
К полудню, к обеду, суета чуть увеличилась, чтобы вновь успокоится до вечернего разъезда по домам.
Зимний день был холоден, сер и неуютен и казалось, не успев начаться, заканчивался, вновь погружаясь в тяжёлую, озябшую дремоту…
…Гена завёл свой микро – автобус, мельком глянул в зеркало бокового вида, включил заднюю передачу, чуть отъехал назад разворачиваясь, потом вновь переключившись, нажал на газ и быстро выехал со двора и вскоре, свернув в промежуток между домами, попал на магистральную улицу.
Его сын Максим, сидел справа, на переднем пассажирском сиденье и сквозь начинающие оттаивать окна автомобиля, посмотрел направо и кивнул головой. Гена боковым зрением увидел этот кивок, прибавил скорость, вливаясь в оживлённое, но осторожное движение автомашин по заледенелой автостраде.
Заехали за Федей, который ждал их уже с полудня, и начал волноваться - всё его охотничье снаряжение было давно уложено в рюкзак и в полиэтиленовые мешки и он нервно смотрел очередной русский бесконечный детектив, с симпатичными и незлыми оперативниками, больше похожими на учителей младших классов, и красавицу - заместителя прокурора города, которая ненавязчиво ими распоряжалась.
Трупы и убийства происходили где – то за кадром и потому, оставалось любоваться хорошо окрашенными длинными и пышными волосами прокурорши и её большими карими глазами...
Сам Федя был подполковником милиции в отставке, но со своим круглым, веснушчатым лицом, с рыжеватыми редкими волосами на голове, не вписывался в телевизионные героические каноны, и был больше похож на пожилого, но хорошо сохранившегося дворника.
Тем не менее, он окончил два института и сделал приличную карьеру, дослужившись до начальника отдела. По работе ему пришлось увидеть не один десяток трупов и потому, неосознанно благодарил создателей фильма за невольную деликатность.
Наконец во дворе посигналил микроавтобус и Федя заспешил, одеваясь и обуваясь в лесную одёжку и обувку.
С кряхтеньем влезая в машину, он спросил: - Вы чего – то сегодня долго собирались? - но не получив ответа, поудобней устроился и стал смотреть в окно, ощущая внутри возникновение блаженного чувство освобождения на ближайшие дни от унылого и однообразного пенсионного быта.
А то, что Гена иногда бывал груб – так он к этому привык, за долгие годы приятельства, ещё со времён совместных тренировок и соревнований – они оба в молодые годы были конькобежцами…
Машина, между тем миновала пригороды, выехала на безлюдное шоссе и понеслась вперед, освещая на поворотах молчаливо – таинственный, запорошённый снегом сосновый лес, подступающий к дороге слева, тогда как справа простиралась широкая заболоченная, заросшая кустарником и редким березняком речная долина.
На обочине, изредка из темноты возникали яркие холодные электрические огоньки небольших деревушек и дачных посёлков, разбросанных вдоль дороги, в бесконечной дремучей тайге, начинающейся сразу за городом. Огоньки неожиданно возникали впереди и сбоку, а потом, пробежав перед окнами машины, так же неожиданно тонули позади, в темноте наступившего долгого, морозного вечера.
Поднявшись на перевал, привычно тормознули, хлопая в ранней ночной тишине дверцами, вышли из машины. При свете лампочки в кабине, разлили водочку по пластмассовым стаканчикам, чокнулись и под ироническое Генино: - Будем! – выпили крякая и после, вытерев губы ладонями, закусили бутербродами с колбасой.
Черное небо над головами, светилось холодной серебряной россыпью звёзд и звёздочек, а созвездие Большой Медведицы выделялось яркостью и висело низко над горизонтом, показывая, что времени было ещё совсем немного…
В деревню Черемшанку приехали часам к восьми.
Осторожно переехав заснеженную речку по полуразваленному мосту, подъехали к деревянному домику с освещёнными окнами, стоявшему на длинной широкой улице, протянувшейся вдоль речки. Услышав гул мотора и хлопанье дверок, из дома вышел хозяин, включил свет над крыльцом и после приветственных рукопожатий, пригласил приехавших внутрь.
В домике был накрыт стол - хозяева, отец и сын, тоже, только сегодня приехавшие, в тепле натопленного большой печкой пространства, собирались ужинать. После следующих крепких рукопожатий, вошедшие, щурясь от яркого электрического света сняли куртки, тяжёлые башмаки и оставшись в носках, уселись за стол уставленный вкусными закусками, потирая руки и оглядывая после-праздничное, продуктовое изобилие.
Тут были ярко – красные, круглые маринованные помидоры, солёные зеленовато – желтые пупырчатые огурчики с чесноком и стеблями укропа, солёное сало нарезанное тонкими ломтиками. копченная колбаса с белыми вкраплениями жира на темно – коричневом фоне, куриные ножки на большой ещё дымящейся жаром сковороде, ржаной круглый хлеб, толстыми ломтями лежащий в плетённой соломенной хлебнице.
От большой, покрашенной белой известью печки, веяло теплом и уютом.
Как обычно, в начале застолья произошла небольшая заминка, прервав которую, хозяин - пилот аэрофлота на пенсии, поднял свою рюмку и провозгласил тост: - За прошедший новый Год, за здоровье и удачу!
Все дружно чокнулись, позванивая рюмками выпили и принялись закусывать маринованными маслятами в прозрачном, тягучем желе и нарезанной мелкими жирными ломтиками солёной селёдочкой с луком , залитой прозрачно – желтоватым подсолнечным маслом…
Незаметно возник общий разговор, и бывший пилот вдруг вспомнил, как однажды, в канун Нового Года, когда он был ещё вторым пилотом, их самолёт с пассажирами на борту, садился на брюхо, на занесённом глубоким снегом аэродроме. Пассажиры были в приподнятом настроении, особенно те, кого дома ожидал праздничный стол. Никто из них конечно не знал, что у самолёта не выпускается левое шасси и конечно никто не заметил нервозности проводниц, которые особенно тщательно проверяли привязные ремни…
Тогда всё обошлось благополучно, но командир корабля первым выскочил из кабины через аварийный люк, за что и был впоследствии разжалован и выгнан из авиации, правда вполне вежливо и без скандала.
Следующую рюмку выпили в память об умершем три года назад, в тайге, на охоте, соседе и друге, Александре Владимировиче.
Гена, одним глотком опрокинул рюмку в рот, не торопясь закусил и вздыхая, вспоминая смерть старого охотника, заговорил:
- Александр Владимирович, земля ему будет пухом, умер счастливым. Он конечно ждал смерти, потому что врачи его предупредили - любая нагрузка может его убить, но он не хотел примириться с вынужденной неподвижностью и говорил посмеиваясь, что прогулки по лесу инфарктникам даже очень полезны.
Гена отщипнул корочку от куска хлеба пожевал её и после небольшой паузы продолжил:
- Вот он и умер в хорошем настроении, осенью, в красивом месте, в радости, потому что в тот день мы добыли справного изюбря – Александр Владимирович был охотник и потому радовался удаче…
А потом он умер, по существу за несколько секунд - упал, потерял сознание и перестал дышать – больное сердце остановилось!
Разлили молча по третьей, не чокаясь выпили и стали есть праздничные разносолы…
Встали из – за стола в десять часов вечера и несмотря на уговоры хозяина, переночевать в доме, решили ехать в тайгу, в зимовье и там уже располагаться на ночлег…
Поблагодарив хозяина и сына за гостеприимство, охотники тепло попрощавшись с ними вышли к машине, постояли глядя на холодно – тёмное, звёздное небо, потом расселись по местам и тронулись вперёд в сторону выезда из деревни, вдоль молчаливой, с чёрными силуэтами домов с обеих сторон улицы.
Опять переехали полу разломанный мост, прокатили мимо заснеженных покосов и въехав в тайгу, переваливаясь с боку на бок поехали по разбитой лесовозами дороге, вдоль светлеющего в глубоком снегу, под ярким светом фар, заметённому старому следу вездехода - грузовика.
Машина урча мотором медленно «брела» по занесённой колее и любая попытка вырулить на «не затоптанный» снег, оканчивалась неудачей – борта промёрзшей колеи не давали микроавтобусу съехать на обочину и приходилось преодолевать упорное сопротивление подмёрзшей корки льдистого наста…
Несколько раз микроавтобус, буксуя и дрожа от напряжения останавливался и Гена резко переключаясь, отъезжал чуть назад, а потом разогнавшись, брал неожиданное препятствие «приступом» - он, выкручивая «баранку» то вправо, то влево напряжённо вглядывался вперёд, высматривая более надёжные для проезда места…
Наконец глубоко промёрзший, жёсткий след грузовика закончился и микроавтобус стал подобно буксиру, не быстро, но ровно, преодолевать снежную целину на дороге и Гена расслабившись заговорил:
- Я помню, как однажды, перед Новым Годом, мы ехали на «Уазике», на берлогу, в окрестностях ангарского водохранилища. Тогда был сильнейший мороз и мы, переезжая речку вдруг провалились в глубокую промоину задними колёсами. Кое-как выбравшись из машины на берег, мы обсуждали возможности её вызволения - до берлоги было ещё несколько километров… Над промоиной поднимался морозный пар, и тайга стояла вокруг в угрожающем, холодном безмолвии…
- Мы продрогли в течении нескольких минут, но успели подрубить лёд, под задними колёсами машины, и размотав лебёдку, которой, к нашему счастью была оборудована машина, зацепили её за ствол толстой, упавшей на берегу берёзы и включив мотор, в натяг, по чуть – чуть, стронулись с места!
- Все пытались помогать «Уазику», подталкивая его с боков и общими усилиями машина наконец выбралась на берег…
- Ну а берлога как?– спросил после долгой паузы Федя, который ещё ни разу не был на медвежьих охотах.
Гена заулыбался и ответил: – Ну, тогда, мы добыли справного медведишку, на котором было жиру толщиной с ладонь. Я на нём всю зиму жарил себе медвежьи отбивные. Вкус – исключительный, а если ещё рюмочкой водки сопроводить, для повышенного пищеварения, то…
– Он не договорил фразу и тихонько рассмеялся…
За окнами, в свете фар проплывала ночная насторожённая, холодная тайга, заваленная сугробами промёрзшего снега.
Вскоре выехали на болотину, на бывшие колхозные покосы, ограниченные по сторонам частыми зарослями тальника.
- Тут совсем недалеко – прокомментировал Гена - он хорошо знал эти места и потому расслабился – самоё плохое было уже позади…
Радуясь удачному заезду к зимовью, он неожиданно продолжил свой рассказ:
- Я в тот раз, впервые, несколько раз варил холодец из медвежьих лап. Вот это деликатес! Я из книжек знал, что самое вкусное в медведе – это медвежьи лапы, знал, что в Китае лапы продают чуть ли не на вес серебра!
Но когда сам попробовал холодец, тогда понял, что это действительно редкая вкуснятина. Вкус совершенно изумительный – тонкий, нежный, питательный и видимо очень полезный, если не прямо лечебный. Ведь медведи часто питаются на лугах и полянах замечательными корешками и потому их мясо вообще целебное!
Гена прервался, выезжая на широкую поляну, сделал большой круг, разворачиваясь, затормозил, остановился и включив внутренний свет в салоне автобусика произнёс: - Ну, вот и приехали!
Захлопав дверцами, покряхтывая и разминая ноги после долгого сидения, охотники вышли на воздух. Стояла глухая ночная пора и снег в свете фар был неестественно бел и непорочен, а чёрное небо светилось звёздами и в серединке, был виден Млечный Путь протянувшийся от края до края небес.
Гена привычно скомандовал: - Предлагаю сегодня подняться в зимовье с минимумом вещей, а завтра с утра, прийти и забрать всё остальное…
Никто не возразил и потому, собрав лёгкие рюкзаки, охотники. оставив позади себя одинокую, остывающую от перегрева, потрескивающую металлом машину, тронулись цепочкой, к зимовью.
Пройдя немного по снежной луговине, поднялись на склон примыкающий к речной долине и шагая след в след, по сорока сантиметровому снегу, свернули по диагонали в сторону темнеющего впереди распадка, заросшего редким молодым ельником…
Зимовье встретило охотников сонным молчанием, и промёрзшими стенами. Пока Гена разводил огонь в печке, Максим и Федя, очистив от снега, ещё осенью заготовленную поленницу дров, развели костёр снаружи. Яркое пламя, отбрасывая лёгкие тени на окружающие застывшие в снежной дрёме деревья, осветило, оживило белые пространства вокруг зимовейки.
Взяв из зимовья большие закопчённые котелки, набив их снегом, подвесили над огнём, решив не варить кашу перед сном, а ограничится чаем с бутербродами.
Из зимовья, через печную трубу, вскоре повалил серый дым, вперемежку с яркими искрами и раздались потрескивания и гул сильного пламени.
Костёр тоже быстро разгорелся, конус огня, мелькая языками жёлто – алого пламени, высоко поднялся над землёй - через десять минут снег в котелках растаял и шипя, касаясь раскалённых краёв закипела вода.
Пока напарники занимались костром, Гена растопил печку, зажёг в зимовье свечу стоявшую в пустой консервной банке на подоконнике, соорудил на столе в зимовье подручные закуски: варёную лосятину, оставшуюся ещё от прежних охот, и прихваченное из домашнего холодильника, солёное свиное сало с бело-розовыми мясными прослойками, репчатый лук нарезанный длинными дольками, пшеничный ароматный хлеб.
В добавок, он выставил бутылочку водки и поставил каждому по пластмассовой пузатой кружке…
Через полчаса, Гена с сыном и Федя, скинув тяжелые куртки сидели на нарах вокруг стола и уже закусывали выпитую, обжигающе холодную водочку. Максим молчавший всю дорогу не удержался и проговорил:
– Как здесь хорошо! И главное, что завтра в больницу, на службу не надо идти и можно хорошенько выспаться!
Похрустывая дольками лука, прожёвывая вкусные закуски, отец и Федя закивали головами.
Спать улеглись где – то около двух часов ночи - этому времени, в зимовье стало жарко и непонятно откуда появившаяся мышка, зашуршала полиэтиленовым пакетом, оставленным под столом…
Гена с Максимом заснули почти мгновенно, а Федя долго ворочался искал удобную позу, то сбрасывал с себя куртку, то вновь ею укрывался. Он представил себе, как дома в это время, лёжа в двуспальной широкой кровати, рядом с супругой, при свете ночника, обычно дочитывал очередной детектив и потом, удобно завернувшись в тонкое одеяло, медленно засыпал, вспоминая очередную серию увиденного накануне детектива…
А здесь было темно и тесно, тревожные отсветы из печного поддувала мелькали лёгкими тенями по земляному полу, и в углу, упорно скреблась невидимая мышка…
Через время, Федя и сам не заметил, как заснул.
Часа через три, он проснулся от холода пробиравшегося к телу через щели в лежащем сверху ватнике. Гена и Максим закутавшись с головой, спали чуть посапывая на вдохе.
Поворочавшись, Федя встал, наложил дров, в тёплую ещё печку, снизу между поленьями впихнул несколько полосок бересты, чиркнул спичкой, зажёг огонь и стараясь не скрипеть дверью, вышел на улицу.
Снаружи было темно, холодно и тихо.
Тёмные силуэты деревьев вокруг маленькой избушки, стояли молча и совершенно неподвижно. Звёзды на небе, кажется утратили свою яркость, их сделалось значительно меньше и ковш Большой Медведиц, повернулся вокруг небесной оси почти наполовину…
Зайдя за угол и сделав дела, Федя подрагивая всем телом вернулся в зимовье, поплотнее закрыл дверь и улёгшись на нарах, услышал, как разгоревшись огонь загудел в трубе.
Поворочавшись ещё какое-то время, он заснул и в зимовье наступила тишина, прерываемая только мерным дыханием спящих людей...
(Продолжение следует)
Январь 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков
Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal