Часы

               

Юрка Пегов - крепкий малый лет двадцати пяти. Да и кто в этом возрасте не крепкий?
И руки у него под стать: тяжеленные лапы. Положит на баранку - полбаранки не видно. Сменщик даже подтрунивает: дурень, мол,   дурень! С такими веслами - плаваньем заниматься: миллионы бы огребал.
Ну, дурень, не дурень, а своего не упустит! Недавно вон   машину сменил: продал «жигулёнка», да япошку и купил. Не чета рабочей «волжане».
Так что поддёвкой Юрку не проймешь. Да и ничем другим: марсиан лишь только не возил за полдесятка лет. 
И потому не удивился, когда в такси сунулся мужик навеселе. Среднего роста, со взъерошенными клочками волос на сивой башке.   
- Друг, - неожиданно звучно хрястнул он, - свободен?! На Московский тракт, рядом тут!
- Рядом… - язвительно повторил за ним Юрка. – Рядом, так шагай! …Сотни на три потянет.
- Да пусть! – оборвал тот. – Главное, Тостера домой добросить.
Нырнул куда-то за машину, потом мелькнул на тротуаре с противоположной стороны улицы и пропал.
Его не было минут десять, потом возник, но уже не один: тянул за собой очкарика лет пятидесяти пяти. Тот был вдребезги пьян и выписывал ногами кренделя.
- Сюда его, гада! – Юрка выскочил из машины и как можно шире распахнул заднюю дверку. –  Пускай лежит.
Теперь дверь на защёлку - и вперед! Хотя  стой, деньги-то где?! И бросил шлёпнувшемуся рядом сивому:
- Деньги давай!
- А-а, - спохватился тот, - сколько?
Уже запамятовал, шельмец! И Пегов не растерялся:
- Четыре сотни!
Пассажир принялся шарить по карманам пиджака и выискал-таки пять скомканных сотельных бумажек. Четыре протянул Юрке, а пятую отправил внутрь пиджака:   
- Пойдёт?! – выпучился на таксиста. И уже грозно: - Погнали! – иногда, видать, на него находил кураж и он лез в пузырь.
И они погнали. Но не так шустро, как хотелось бы: пробки всюду…
- Чего ползешь, как черепаха?! – Тупо взирающий на машинную толкотню сивый, злобно глянул на Юрку. – Взял деньги – лети! – И передразнил: - Четыре сотни… Земляков-то зачем обдираешь?! …Рвач! – заключил. И вдруг выдал: - А может у меня ножик в штанине?
И ворохнулся вниз, норовя задрать штанину, да Пегов опередил:
- Сиди, зараза! – И ткнул кулачищем под нос пассажиру: - Этого видел? …Тостер-то умней тебя - молчит!
- Тостер? – вскинулся сивый. – Где Тостер?! – И успокоился, ткнувшись глазами в похрапывающего на заднем сиденье спутника.
И стал мирным, как ведомый на заклание ягнёнок. Другое на него накатило: острое желание поговорить.
Тостер ведь и не Тостер вовсе, а Пашка Васягин. Павел Харитонович. Такую, бывало, в их СМУ тостяру к празднику забабахает! Водка кипит, а он все говорит и говорит. …Тостером и прозвали. Сейчас на Севере руководит. А сюда в командировку приехал. И правильно, чего не ездить? …И квартира тут, и друзья!
- Так, Пашка?! – извернувшись на сиденье, он ткнул Тостеру кулаком в морщинистый лоб. Взбодрил, так сказать!
Но Тостер спал богатырским сном и ему было совсем не до друзей.
- Дом-то его знаешь?
Пегов уже сомневался в доставке очкарика до его логова.
Да сивый успокоил:
- Как не знать?! – гаркнул. Голос его опять стал твердым, как скала. Но тут же обмяк и пассажир ударился в воспоминания: - Мы ведь с ним квасили-квасили… - И вспомнил бы ещё неизвестно чего, да окунулся в действительность: - Гони к магазину! …Теперь прямо! Здесь нас каждая собака знает.
Собака - не собака, а сидевшая возле пятиэтажки старушечья рать узнала собутыльников сразу. Юрка ведь слышал её осуждающий шепоток и когда они с сивым вытаскивали его шефа из тачки, и когда пихали того к подъезду.
Через миг сивый выскочил из подъезда и ринулся к тронувшейся было «Волге». Оставил, знать, шефа на лестнице.
- Стоп! – рявкнул. – Меня кто повезёт?!
- Конь в пальто! – бросил в окошко Пегов. – Чего молчал, что обратно едешь? – Выждал, когда пассажир усядется рядом и сунул пятерню ему под нос: - Плати за обратную дорогу!
Тот принялся шарить по карманам пиджака и выудил-таки сотню, что осталась от первого расчета:
- Хватит?
- Х-ха… Велика радость - пьяных возить! Давай ещё полтинник!
Пассажир полез в карманы штанов, вывернул их наизнанку, выказывая, что прогулялся, как бубен, потом ткнул лапу в наружный карман пиджака и выкулупнул на свет божий автобусный билет и мятую пятисотку. Не заметив ни того, ни другого, в который уже раз принялся исследовать пиджачное нутро. 
И Пегов не оплошал:
- Смотри-ка! – сунулся к пассажиру. – Вон там, у дверки…
И когда тот склонился к обшивке, смахнул ручищей с пассажирова пиджака пятисотку. …Теперь куралесь сколько хочешь! За пятьсот рублей можно и потерпеть.
Но лишь вымахнули на рыночное кольцо, пассажир такое отчебучил, что Юрка понял: расчёт-то ещё не закончен!
- Рули влево! – гаркнул сивый
Здесь он живёт, на Интернациональной улице.  И таксисту его   полторы сотняшки сейчас отдаст. …Казимир Яицкий долги помнит,   понял?!
- Понял, понял… - успокоил Пегов. Отдал бы вон часы, да и всё! Классные часы.
Часы у Казимира и вправду были на загляденье. Видать, золотые! И браслет  был не хуже часов: из множества желтых звеньев с крошечными белыми вставками.   
Повернули у светофора и Пегов хотел уже было припустить вдоль многоэтажки, но сивый увидел загорбок «лежачего полицейского» и требовательно бросил:
- Тормозни у мента!
Выскочил из такси и устремился к первому подъезду. Крепко блюл пассажир свою честь, так крепко, что Юрка еле поспел за ним в кабинку лифта.
Да, видать, зря торопился: Казимира опять оседлала злость! Он   угрожающе процедил:
- Поговорим?
И потянулся к штанине. И так обыденно это вышло, так деловито, что Юрка оторопел. 
Но лишь на миг! Сжался пружиной и чтобы случилось дальше - сам не знал, да лифт уже расщеперил двери. И так как все Казимировы выступления кончались полным смирением, приказал долго жить и этот: пассажир качнулся на лестничную площадку и деловито забрякал ключами.
Очутившись в прихожей, потянулся к оленьим рогам на верхнем отростке которых болталась матерчатая кепка. В ней, видать, хранилась заначка и потому, как хозяин бросил кепку на пол, Пегов понял: пусто!
- Всё… Нету денег!
И тут Юрка вспомнил про богатые часы пассажира:
- А часы? Гони их - и в расчете! …А деньги появятся – найдешь меня.
- Часы?! – вздыбил усы Казимир. – Х-ха! …Швейцария это! - и побагровел от довольства за столь знатные часы. – Лонжин! – И рванул их с руки.
Орал ещё о том, что найдёт таксиста и вернет часы, да Юрка уже не слушал: скакал вниз по лестнице к машине.
Вернёшь… Как бы не так! И трезвый-то не отличишь одного таксиста от другого.
                *   *   *   
А везенье и не думало кончаться. Так и сыпалось   Пегову за воротник. …Проскочил к частным домам – и опять пассажиры! И не в городскую толкучку, а за Тюмень! На Червишевское кладбище. На обратном пути можно и в  деревню заскочить, к бабке Даше. Свежего молочка попить! 
Славные пассажиры попались, не что вахлак Казимир. Старик со старухой. Дед был в новехонькой хлопчатобумажной паре и в капроновой шляпе. Сутул, в угоду малорослой половине, и носат.
- Хохол, - подумал Юрка. Хохлы - они все мордовороты. Потому и трудяги! 
А старуха в доску наша: кубышка на ногах. Да и к чему ей лишняя  сила? С огородом хозяин справится, а сидеть у калитки да семечки щёлкать и коротышке можно.
И пассажирка будто бы вызнала Юркины мысли:
- На дорогу смотри, не на нас! – скупо обронила. – Заедешь в кювет, так узнаешь!
- Учи, учи! – подзадорил её дед. И, вроде бы даже хрюкнул от ехидства: - Показывай шоферу куда смотреть!
И Юрка хотел было вмешаться, поддержать старика в вечной борьбе с бабьим полом, да тот, знать, не шибко нуждался в его  поддержке. Наболело!
- Вот, хлопче! – гаркнул с сердцем. - Не дай Бог такую бабу! И лезет, и лезет, а ума - ни на столько! – и хотел, было, показать таксисту мизинец, что много бойчее бабьего ума, да не получилось: окультяпела пятерня от вечных трудов.  Тогда дед распял лапу, как можно шире и потряс  над спинкой водительского сиденья. – С утра добрые люди на кладбище ездят, с восхода, ан нет, постряпушками занялась!
- Сиди-ка! - ответствовала старуха. – Живешь, лишь бы нога ногу миновала! …А мне не всё одно с чем на могилку ехать! Тепленький пирожок положу под крестик – и радость! Любила ведь Галка печёное! 
Галка, оказывается, старухина племянница. …Непутевая была баба, чего говорить, да кто нынче путевый?  А как выскочила за Аркашку, так вообще… Тот ведь не только пьянствовал: и поколачивать любил!
И забил бабёнку! А потом ах, да руками мах: чего, мол,  я наделал?! …И как начал Аркашка реветь. И ослеп от слёз.
А ещё Юрка узнал от словоохотливой пассажирки, что квартирёшку Аркашка профукал. Пустил нового русского на постой, а тот взял и турнул его за порог. 
- Гхы-ы! – хриплым эхом отозвался дед. – Аркашка и сам хорош! Шуруп, так шуруп! …Из-за квартиры и подвалил к Галке. Как пришла та квартирёшка, так и ушла. …Дармовое всегда чирьем выйдет!   
Тут уж Пегов не мог не возразить:
- Дармовое, не дармовое, а держи! – выпалил он. И тоже с сердцем. – Твоё ведь уже стало!
И ещё бы кое-чего добавил, да показалось кладбище. Теперь в деревню до бабки Даши, и опять за работу. …День-то какой, а?! И солнце жарит, всякую букашку   подпихивает к делу. Шевелись, мол, тварь толстопузая!
                *   *   *
Бабка Даша жила на окраине деревни. Приехала с Алтая лет   пятнадцать назад, но у Юркиного отца селиться не стала. Обосновалась в трёх верстах от Тюмени. И асфальт, мол, рядом и луговина под боком: корову держать - милое дело!
Уже какая корова сменилась у старухи, а в город ехать так и не решилась. И, слава Богу! Нет-нет, да заскочит Юрка бабку проведать, а особенно - молочка попить. В сто раз оно вкуснее магазинного.
Крутнулся возле голубенького домика, разворачивая  тачку к дороге, и шагнул в калитку. На веранду не пошёл: в огороде была бабка, вон ведра звякают!   
- Привет, Шишкин! – услышал.
Никогда не удавалось Юрке тихонечко подобраться к старухе. Видать, она его по запаху бензина чуяла.
И почему Шишкиным звала - тоже не знал. Пегов ведь он, Пегов! И батька Пегов! Но не обижался: на артисток чего обижаться? Да-да! Уж больно она сильно на Раневскую смахивала. Того и гляди скажет: «Муля, не нервируй!» Обхохочешься!
- Пойдем в хату! – старуха опрокинула ведро воды на огуречную гряду и пошлёпала в сторону дома: - Пойдём-пойдём, нечего тут стоять!
Не любила она, чтобы кто-то в её огороде топтался. Для вас, мол, земля - грязь, а для меня - живая, тело Божье… 
Да Юрка и не спорил, не слушал фантазии. О деле надо думать, не о Боге. Его на зуб не положишь. 
А вот кому разрешала она в огород забредать, так  лишь корове. Та, мол, смотрит под ноги, не какой-нибудь баран!
Вот и сегодня её Сластёна паслась возле бани, где насмерть билась с крапивой прочая трава и никак не могла победить. …Не угнала чего-то хозяйка свою кормилицу нынче в стадо. 
Да Раневская и не делала из коровьей болтанки по огородной закраине великой тайны. Пока Юрка, в пику бабке, расхаживал между грядками, та ворчала в открытое окошко веранды, что коровёнка, мол, заломила копыто, вот и филонит дома.
И тут Юрка вспомнил про часы. Как сунул в карман после Казимировых лап, так ещё и не любовался ими.
Покрутил перед носом, а, заметив возле колодчика бечёвку, на которую бабка развешивала для сушки  целлофановые пакеты и прочую дребедень, присобачил часы на неё. Отошёл на пару шагов – хороши! А браслет и того лучше: провис увесистым пузом чуть ли не на пядь, выказывая незаурядность, и замер.
Из того восторженного оцепенения Юрку вывел бабкин крик:
- Иди сюда, окаянный? Заждалась...
Для виду, конечно, горланит. Добрее бабки Даши в целом мире не найти. И сама она была уютная-преуютная, как истертая домашняя чашка. …И любила рассказывать сны.
И хотя Пегов называл их мультяшками, бабка не обижалась и   продолжала рассказывать. Но сегодня Раневской было не до снов – позвала по какой-то надобности соседка. Позвала ещё утром, да забыла о том  хозяйка и теперь, приткнув склянку молока  к хлебному караваю, поспешила к соседям.
Нет, нельзя столь калорийного продукта много пить: тяпнул с пол-литра и хватит! А то щёки пухнут и двигаться неохота. И потому отодвинул Пегов остатки молока от себя, и решил не только животом – и душой отдохнуть: ещё разок взглянуть на часы.
Только вот швейцарцев-то в карманах джинсов не оказалось. Остались, чай, на веревке!
Торопливо выскочил из дому и кинулся к колодчику.
Вот та бечёвка! Болтается между срубом и ветхим забором. И тут увидел коровью башку, что тянулась к бечевке, вернее, к размочаленному узлу на ней.   
А вот часов рядом с узлом не было. И внизу ничего не валялось...
И тогда Пегов стукнул, что есть мочи по глупому коровьему лбу:
- Зараза ты этакая! Говядина… Съела?!
И ещё чего-то кричал, не помня себя, пинал корову, норовя угодить в рогатую черепушку, да вбежала в огород бабка Даша и, ухватив внука за рубаху, потянула прочь.
- Чего ад-то устроил, окаянный?! Чего?
- Того... – Юрка задыхался злобы. – Часы съела, вот чего! Золотые…
- Ах ты, милый мой! – бабка даже руками всплеснула. – Ах ты, матушки мои... - И не понять было: горевала она или удивлялась. – Откуда у тебя золотые-то? …Украл, поди?
- Сама ты «украл»! Заработал... – и бросился вон из огорода.