Деревенская идиллия Гориных длилась недолго.
В двадцатых годах крестьяне приняли новую власть, но особо ей не доверяли, хотя сами выбирали в местные Советы хорошо знакомых односельчан, на которых более или менее надеялись. Известная поговорка «До бога высоко, до царя далеко» как нельзя лучше толковала отношение деревенских жителей к своему местному начальству: здешние Советы, если и были слабыми, они всё же представляли собой самую важную сельскую организацию. А для их укрепления новая российская власть шла на соглашения с общиной, и поддерживала сельский сход как основную силу местного правления.
Отец никогда не рассказывал о своей деятельности в новых органах власти в родной деревне. По крайней мере, в моем присутствии. Об этом поведал своему сыну мой брат Константин. Я допускаю, что Игнатий Горин вполне мог быть избранным односельчанами в число управленцев: человек, прошедший две войны, закончивший школу прапорщиков, он считался грамотным, хозяйственным, вызывающим доверие и уважение. Возможно, так и было.
Архивные документы содержат в себе описание многочисленных ситуаций, когда в конце двадцатых годов во время хлебозаготовок в сибирских деревнях почти полностью реквизировали зерно. В одной своей директиве Политбюро потребовало «усилить нажим на кулацкую часть и частников, злостно спекулирующих крупными партиями хлеба, применяя к ним директиву ЦК по 107 статье, решительно исправляя имевшие место перегибы и впредь не допуская их повторения».* Весь объём работы был возложен на окружные органы власти: срочно требовалось ускорить сбор сельскохозяйственного налога и других платежей с крестьян и одновременно «усилить завоз хлеба со стороны крестьянства».**
В каждом сельском районе устанавливали твёрдое задание по сбору зерна, в то же время власти пытались организовать распределение товаров по этим районам, их объём зависел от выполнения заготовок и товары продавали в первую очередь тем, кто сдал хлеб государству. Но промышленных товаров явно не хватало, да и денег на налоги у крестьян тоже не было. Кулаки организовали «хлебную стачку», отказались продавать хлеб по установленным государством ценам. В итоге в несколько раз возросли цены на зерно и фураж, розничные цены в государственной и рыночной торговле. И тогда на XV съезде ВКП (б) в декабре 1927 года советская власть обозначила курс на индустриализацию и коллективизацию, приняла решение начать жёсткую борьбу с кулачеством. Но пока суть да дело, уже в 1929 году в городах ввели карточки на хлеб.
Раскулачивание проводили представители исполнительной власти и милиция с помощью коммунистов, местных активистов и бедноты. По воспоминаниям Константина наш отец отказался принимать в этом участие, за что и поплатился: его обвинили в пособничестве кулакам. Однако, я полагаю, что не только это обстоятельство, если оно было на самом деле, послужило поводом для раскулачивания и ссылки семьи Гориных. Нередко кроме тех зажиточных крестьян, у которых в хозяйствах работали батраки, раскулачивали и тех, у кого на дворе водился скот, либо тех, у кого просто был хороший дом. У Гориных же был и скот, и дом, и лес, и даже работающая молоканка.
В ссылку отправились с сыном Костей, вторым ребёнком в семье, родился он в 1922 году. Всего в семье было трое детей. Старший Яков в ссылку не попал, поскольку находился далеко от дома, самый младший ребенок – девочка Галя – умерла в совсем детском возрасте.
Наш папа не любил рассказывать о том времени, и место, куда отправили неугодную новой власти семью, никто из нас сейчас толком назвать не может: то ли просто запамятовали, то ли его нам не называли. Знаем только, что сосланы были Горины в Уральскую область, которая позже стала называться Свердловской. Об этом отец никогда не рассказывал, не вспоминал. Где был, что делал, – мы так и не узнали.
Костя начал ходить в школу за семь километров от своего спецпоселения. Идти приходилось через лес, каждый раз преодолевая страх перед тайгой с её неведомыми, и оттого еще более страшными в детском воображении, обитателями.
Как-то по осени соблазнился мальчишка кедровыми шишками, полез за ними на могучее высокое дерево. И сорвался. Ушибленное распухшее колено матушка лечила народным средством: делала примочки из мочи. Никакой медицинской помощи в поселении у ссыльных не было и в помине. Боль постепенно прошла, но нога почти перестала сгибаться, хотя при ходьбе это особо не замечалось. О том, что нога сгибается лишь под прямым углом, не далее, знали только родственники.
В ссылке не стало Елены, она заболела тифом. Там и похоронили её муж и любимый сынок Котенька, которому было всего десять лет, а сами бежали в родные края. Как сумел уйти оттуда вместе с младшим сыном после смерти жены? Как смогли пройти долгую дорогу к родному дому, где скрывались, почему их не нашли? Все эти вопросы остались без ответа.
Как бы то ни было, но добрались до дома, до деревни Ощепково в Тюменской области, однако оставаться здесь было опасно, боялись повторной высылки,с более суровым за побег наказанием. Беспокойство, что его могут вернуть в спецпоселение, боязнь не столько за себя, сколько за сына Котю, заставили Игнатия искать помощи у друзей. И тут помог отцу старый приятель, односельчанин Степан Яковлевич Акишев: он работал на строительстве нового совхоза в лесостепях Омской области, вот и позвал папу с собой, резонно полагая, что никто там его искать не будет. Так отец с сыном оказались в новом советском хозяйстве – Кошкульском совхозе*.
По-моему, наш отец был благодарен ему за это до конца своей жизни. Пребывал Степан Яковлевич в рабочих до 12 сентября 1937 года. Объявлен врагом народа и осуждён тройкой при УНКВД*** по Омской области уже через десять дней после ареста – 23 сентября – на десять лет исправительно-трудовых лагерей. Реабилитировали его в ноябре 1968 года за отсутствием состава преступления.
Я помню его дочь, которая так и не дождалась отца. Наша семья жила на первой ферме, а она – на второй, в нескольких километрах от нас. Это потом наша ферма, которая была центром совхоза, стала называться Новым Кошкулем, а вторая – поселком Первомайским. Полное имя Харитины Акишевой не нравилось ни нам, ни ей, мы все называли её Ритой. Приезжая в центр по делам, она непременно забегала к нам, пила чай, о чем-то беседовала с родителями. Это длилось несколько лет. Потом она перестала у нас появляться, видимо, что-то изменилось в её судьбе, возможно, она вышла замуж и стала жить своей семьёй, уже некогда было задерживаться у знакомых в центральной усадьбе совхоза. А может, просто куда-то уехала.
* Цитата из директивы Политбюро от 25 апреля 1927 года
** Цитата из директивы ЦК ВКП (б) от 14 декабря 1927 года
***УНКВД – управление Народного комиссариата внутренних дел.