Призыв
Закончил Юра Которов училище и пришли повестки, и ему, и лучшему другу Алексею Завьялову. Пришлось собираться в армию.
– Правильно, – говорила Люба, – болтается с девками, ночует, не знаем где. Армия быстро дурь выбьет.
Они с Николаем сидели на веранде, сделанной собственными руками из одних оконных блоков, старых досок, взятых и привезенных из «дома под снос». Пили чай из сервизных чашек с красным горошком. Веранда была пронизана солнцем и везде где только можно стояла рассада в ящиках.
Люба по-прежнему ходила на работу в школу глухонемых и уже быстро читала по губам и жестикулировала, показывая смешные жесты, которыми и мы пользовались, не зная откуда это пошло.
Очень часто дети спрашивали ее, покажи мол, как они говорят?
– Говорят они одно и тоже. Повторяя сто раз. Лексикон не богат, зато понятно все.
Она оттопыривала вверх палец
– Во!
Мы же этот жест знаем.
Ставила ладонь горизонтально, растопыривая пальцы и сверху, изображая решетку, клала другую ладонь.
– Тюрьма!
– А что ты о тюрьме вспомнила?
– Соседа деда глухонемого встретила вчера. Стоит на вокзале. Увидел меня пригнулся, побег. Я за ним. Нашла в закутке. Дрожит. Жестикулирует, ничего не поймешь. На ментов показывает. Ясно, боится.
– Да чего ему бояться то? Жили себе с бабкой, через дом от нас – ворчливо сказал Николай, – Вроде он мебельщик? Мебель вся дома собственными руками сделана. Хороший столяр. Чего ему бояться?
– Недавно узнала. Бабка повесилась. Вот ни с того – ни с сего.
– Вот новость! А чего? Чего ей не хватало?
– Да, помутнение рассудка нашло. А его обвиняют. Он мне показал и веревку на шее, и тюрьму, и погон. Понятно и без слов. Не видать ему теперь и дома своего, как ушей и в тюрьму загремит. Подала ему денюжек на еду.
Все помолчали.
– Жалко старика!
Но как водиться в жизни чужие беды забываются быстро. Поговорили и забыли.
Лида иногда пила чай с родителями и кушала. Больно хорошо было на маленькой, тесной от ящиков, веранде. Мать готовила рисовый сытный суп, в пятилитровой кастрюле, или борщ. Мясо не жалела. Огромные вареные куски мяса лежали в алюминиевом блюде, ешь сколько хочешь. Дочка Николая частенько доставала колбасу или сыр. А сам Николай работал грузчиком в маленьком магазине около девятиэтажки, поэтому в продуктах недостатка не было.
Лида всегда смеялась звонко и голосисто. Это счастливый смех, но не при отчиме.
Она только поперхнулась чаем, подавливая смешинку, попавшую в рот. Уж очень смешными казались жесты и удивительно то, что мы ими пользовались в обыкновенной жизни.
– Человек повесился, а ей смешно!
Отчим нахмурился, доел, допил и ушел. По обыкновению, этот нелюдимый человек почти не разговаривал с детьми. Как мама находила к нему подход, дети не ведали. Только знали, когда женился сказал тяжело: «Тебя беру, но без детей!». Это означало, что тратиться или принимать участие в их жизни он не намерен. Сам не зная того всю оставшуюся жизнь он провел с этими детьми и женой.
На проводы пришла вся родня. Собирали столы на той половине где жили Юра и Лида. А бегать приходилось туда-сюда. Носить посуду в тазу, салаты. Бешбармак в огромном плоском блюде несла Люба, никому не доверила. Тонкие лепешки катала сама, и немного подсушив резала. Лепешки бросались в огромную десятилитровую кастрюлю, которая была в каждом доме, в сурпу. Сурпу наваривали часов пять из чистейшего мяса с костями и жиром. Поверх вытащенных на огромное блюдо мяса, крупных кусочков картошки, и лепешек выливали огненный перцово –луковый соус с уксусом. Но главное, на столе, от чего чесался нос у мужиков и маслеными становились глаза, был самогон! Царь и бог на столе.
– Чистоган! – аж нос зачесался!
– Кулака просит твой нос!
Совали тому под нос кулак
– На, нюхай! Чем пахнет?
– Ремнем!
Это они издевались над детьми. Так дети говаривали маленькие.
Все пацаны не призывники, тоже были тут. Двоюродные сестры, братья, дяди и тети. Медленно садились за столы, соединенные огромной буквой П. Голубцы из свиного фарша, принесенного сестрой Любы, стояли в огромных блюдах. Политые томатом с луком и морковью, сразу вызывали страстный аппетит. Кровяная колбаска, сделанная дядькой Олегом, вид отдельного поварского искусства. Соленые огурчики и помидорки, винегрет, холодец из свиных ножек и жаренный сазан просто искушали сознание всей нарядной родни. Дело не шуточное, брат и племянник и сын в одном лице, уходит в Советскую Армию и не будет его целых два года. А вдруг война!
А вдруг…Лучше не думать о плохом.
Маленькие подслеповатые окошки мазанки запотели. А в мазанке по привычке, заведенной еще с войны звучали военные песни. Наши всегда ждали войну. Даже когда ее в помине не было. Напутствий, как дров – целый лес.
– Служи честно!
– Родине надо долг отдавать! Родина, она сынок одна! Как мать!
– Кто нас брат, защищать будет, если не вы? С.Ш.А. так и смотрит как нас завоевать!
– Юрка, ты пиши почаще, сынок! Я ж теперь спать не буду!
Давайте выпьем, за нашу страну, самую могучую на свете!
–Третий тост – за тех, кто в море!
– Последний тост – на посошок!
– Не поминайте лихом!
Никто не спорил и не оговаривал. Все так и думали заодно.
После обеда с гитарами и песнями провожали до пункта сбора. Туда можно было дойти пешком. Так и шли. «Как родная меня мать провожала», пели сто раз. Весна уже вошла в свои права. Птицы, одурманенные теплым воздухом, пели, а сирень так благоухала в палисадниках и так не хотелось служить. Пришли к вокзалу, пацанов собрали на плацу, остальным на огороженную территорию идти нельзя. До завтра еще будут тут, проверять документы, и прочее. Где ночевать, никто не знает, есть, пить с собой. Телефонов нет. Потоптались, покричали и пошли по домам. Мама плачет, будто на войну сына проводила. Подбадривал только сосед Вовка с гармонью. А гитару Юрка взял с собой. Вид у него был немного растерянный.
Храбрился пацан, но от мамки в неведомую даль ехать конечно не сладкий мед! А что поделать, надо. Даже отойдя на несколько метров слышали командные выкрики военных. Разошлись по домам.
«Им служить, а нам работать и работать» – подытожила мать.
Продолжение следует