Люба. Сиреневый туман над нами проплывает…
Советская жизнь – это жизнь от праздника до праздника, от беды – до краю.
Жизнь обычных людей делилась на: «дожить до Нового года», «дожить до дня Рождения Коли, Любы, Лиды, Юры», хорошо встретить восьмое марта, да двадцать третьего февраля мужиков не обидеть, а там и Пасха. Сходить на Радоницу к могилам, положить цветы, убрать траву и подумать и о своей душе, зайти в церковь заказать обедню и поставить свечи за упокой родных и близких, и за здравие детей. Отложить денег на свадьбы племянников, потому что все сестры решили дарить по сто рублей, не зависимо, сколько у кого детей, отложить на свадьбу собственных детей. Огромная сумма сто рублей! За один раз можно плательный шкаф двух-дверный купить, или трельяж, а если все по сто сложатся, всю мебель можно купить.
За старшего сына мать была спокойна, а вот с Лидой придется помучиться. С девками всегда так. Деньги тратят, беречь не умеют, транжиры. Да и капризные, чуть что «не нравится парень» и точка! Поэтому Люба и приданное готовила, и деньги от продажи рассады берегла.
А вот сейчас свадьба Анютиной дочки и племянницы Машки. Вот от кого не ожидала! Она после всех передряг раз, и нашла хорошего парня. Готовь сто рублей - как с куста.
Для всех праздников нужна посуда, кастрюли про запас. Полный сервант: рюмок, тарелок, салатников. Все для гостей. Какие там кафе и рестораны! Все праздновали дома. Свадьбу родственники решили праздновать в поселке Большой Чаган, под большим солдатским тентом во дворе жениховского дома матери и отца. Лавки и столы, сбитые из досок, гуляли по всем дворам и свадьбам, сделанные однажды и навсегда, служили свою службу.
Люба устало посмотрела в зеркало. Сто лет не покупала себе ни платья, ни костюма, ни единого метра материала, чтоб сшить платье на выход.
Они целый день убирали двор. Зашла на минуту и вот же …задумалась.
Как переехали в город, так и пошло, то строительство дома, то вот свадьба, а там и свои потянутся из дому улетать. Из зеркала смотрела еще совсем не старая женщина. Крепкая и сбитая, кареглазая, с короткой стрижкой. Круглое лицо знало только пудру по праздникам и губную помаду. Брови, черные от рождения, не выщипаны и не испорчены. Халаты одевала хоть старенькие, но идеально чистые. Больше любила спортивную одежду.
Жизнь пронеслась как один момент, пожить, нажиться бы от души, вздохнуть эту жизнь полной грудью. Это случалось только в отпусках, когда она срывалась к морю и уезжала от всех проблем.
Море огромное шумное с множеством счастливых людей на сочинском пляже и на анапском пляже, геленжикском… Жизнь кипела и пенилась. Вечером можно было одеть самое красивое, самое яркое платье и гулять по паркам и скверикам. А на другой день идти в музей или ехать в горы. Это был культурный отдых миллионов советских людей. Дети в это время ездили в пионерские лагеря, или оставались у бабушки, когда подросли и вовсе сами следили за хозяйством, оставаясь дома. Эти путешествия считала платой за тяжкое свое детство, за голод и войну. За ссоры с мужем и его рукоприкладство. За все ее терпение в этой жизни. Она уезжала, как бы они не ссорились из-за этого. Муж ей этого не прощал, его ревность росла и наконец, они разошлись.
Любочка почему-то заплакала. Заговорила вслух:
– Никому я ничего не должна! Деньги я зарабатывала сама. Детей пристраивала, не бегали голодные и брошенные. Пахала без выходных. Работа в школе, это вам не хухры-мухры. Копила. Не тратила на водку, сигареты и тряпки.
Села, замолкнув на минуту, горько вспомнила случай в учительской. Все учителя пришли на праздник, нарядные, а ей завуч Виктор Петрович сказал:
«Вы бы, Любовь Петровна уже купили бы себе другой сарафан. Ваш совсем износился!». Помнится, тогда Люба вспыхнула, засовестилась. Учителя засмеялись. Директор поддержал:
– Да, Любовь Петровну нарядить, она, пожалуй, красивее вас всех будет.
С тех пор стала покупать вещи. Как поедет в отпуск, то костюм чехословацкий, то платье. А однажды привезла дорогущее платье из золотой парчи. Это после развода. При муже ни-ни.
А потом второе замужество, переезд в город и опять дыры в хозяйстве.
Старший сын определился. Работает. Помогает. Дочь тоже работает. Остался младший Юра. Да и рассадой занялась, выращивала цветы на маленьком дворе. Продавать ходила на базар, букетами. По выходным. Цветы брали к праздникам, дням рождениям или свадьбам. Вот и накапливалось понемногу на дальние расходы.
– Прорвемся, – сказала Люба.
Пора рассаживать рассаду в ящики. Таскать их. Много дел. Землю просеивать, прокаливать, семенами заниматься. Какие тут раздумья. Перед кем оправдывалась? Сама не знала.
Послышался звонкий голос Лиды:
– Мама, вы где?
Дети звали матерь на «Вы»! А вот старший, вдруг перешел на «Ты». Обиду стерпела молча. Будто подружку выкликал.
Лида, как всегда стремительная, яркая, горячая забегла в сумрак комнаты и остановилась, спрашивая с удивлением:
– Чего мы раскисли?
Видеть мать заплаканной не приходилось.
А тут видно расстроена.
– Ничего не раскисла. Дымом глаза съело. Костер вон, жгу, с утра во дворе убираемся с Колей.
Во дворе важно ходил с граблями Николай. Небольшого роста, но внушительных размеров, с большим животом, с белесыми волосами и глазами в которых отражалось все что было во дворе, настолько они были светлыми и незамутнёнными. Он все делал медленно, неторопливо. Никогда не обращал внимания на посторонние шумы. Был в себе. О чем думал никто не ведал. Ни к кому не лез, не поучал, и большей частью молча нес эту жизнь. Подчиняясь только своей супруге. Видя в ней вожака и правильно мыслящего человека. Во всем ей доверяя, но не потакая. Брюки носил простые, рубашки широкие в клетку и обязательно безрукавку из болоньи. Видно сделанную из куртки. Он не курил, если выпивал немного, то был нормальным, более молчаливым и рано ложился спать. Но если попадала шлея под хвост, выпито больше чем его мозги могли переварить, настоящее буйство овладевало им. Черте что случалось. В такие моменты нужно было уходить. Любе не хотелось принимать жесткие меры, конфликтовать. Проспится, и все пойдет своим чередом. Уходили к соседям. Прятались. Пока не уснет, гад. Мальчики росли, и теперь шестнадцатилетний Юрка мог запросто скрутить отчима. Люба боялась одного, чтоб крепкий, коренастый парень не превысил полномочия. По этой причине отчим Контрик еще больше не любил Любиных детей, а дети взаимно, не любили его.
Лида и Люба посмотрели в окно и невесело отвернулись.
Лида поняла, мать не хочет говорить. Дочь обняла мать.
– А…,протянула Люба, - Мам, а как вы вороняжку собирали? В детстве…
– Сто раз рассказывала. Ну тебя.
Лида знала, золотой конек матери, рассказы про детство. Разговорится, не остановишь. Рассказывала в лицах, с юмором, Представляя каждого героя, так что всем своей мимикой и жестами он становился похож и узнаваем. Артистка, да и только.
– Сегодня вспомнила как я шла со школы домой. Голодная. Был 1943 год, немцы приближались, уже и к нашему городу. Все ходили рыть окопы вокруг города. Я шла и мечтала, чего сегодня на обед? Маму мою, Ольгу, бабушку вашу, окопы рыть не брали. Она в моей метрике исправила год рождения, мне стало меньше лет от роду. Кабы знать, что за это мне целый год перерабатывать, прежде чем уйти на пенсию. Даром, нам ничего в этой жизни не дается. За все платить пришлось. А с маленькими детьми до 10 лет, можно не ходить, рыть окопы. А что делать? Надо было нас четверых кормить. Так, о чем эт я? А.. Так вот бегу со школы и думаю, думаю ..вот бы найти чего –нибудь. Карточки, например. Захожу в мазанку. Встаю на высокий порог. Все сидят как лисы. Смотрят, и ждут. Я долго нюхаю воздух, смотрю на крошки на столе.
– Кукуруза, – выпаливаю я. Сажусь за стол. Все сестренки и мамка смеются.
– Отгадала, отгадала. Особенно маленькая Анька заливается.
Мать вытаскивает большую кукурузину. А все смотрят, как я ем, может хоть крошечка останется. Даю пару штучек Аньке. Она малютка еще.
– Да, а как вы катались расскажи?
– Катались. Нас, когда наводнение затопило. Дом уплыл наш по Уралу. На Линдовской улице жили. Нас подселили в двухэтажку к людям. А там, чердак. Мать уйдет на базар торговать пирожками. А мы катаемся с крыши, съедем и за парапет ногами зацепляемся.
– Как же не боялись?
– Не боялись. Это ладно, и маленькую Анютку с собой на двухэтажную крышу таскали, мать с базара идет, а девки ее с крыши скатываются. Чуть, разрыв сердца не получила. Ох и отлупила всех по очереди и особенно меня! Я старшая была, старше еще сестренка была, та в школе в это время находилась.
– А как ты их конфетами вымазала?
– Да ну тебя!
Мать не любила вспоминать, этот случай.
Тогда Ольга купила конфетки и немного шоколадных. Страшно дорогие и припрятала к Пасхе. А Любочка нашла-таки и ночью съела. Всех сестер, лежащих на полу, в ряд, друг за другом, укрытых одним одеялом, вымазала рты, а себя забыла. Вот так и прокололась .
Мать зажала ее между ног и порола, прямо по мягкому месту, та молчит.
– Ах ты Зоя Комодемьянска! Я тя, вышколю! – Причитала мать.
– Ну, тогда расскажи про вороняжку!
– Вороняжку мы собирали по обочинам дороги, у дамбы и в Ханской роще. Много ее было. Там же огороды у всех были и вот она расплодилась. Мама из нее пекла пирожки и продавала на рынке. А мы бывало продавали воду.
– Какую воду?
– Чистую, с колодца наберем и холодную продаем. Главное, быть чистенькими и аккуратными. В белом платочке и переднике. Тогда брали за копейку. Заболтались мы с тобой, пошли Коля уже глаза высмотрел.
Она успокоилась и внутренне, и внешне.
–Все –таки сейчас не война! Легче жить стало. – чего она жалуется. Она встряхнулась и встала. Улыбнулась дочери. Та посмотрела на нее понимающе. Гроза ушла.
– Платья нам сшили из мешковины! Воротнички нарядные пришили. Вот мы первый раз и сфотографировались. Отцу на фронт послали фото. А сейчас, все новое и разное у тебя. Сама зарабатываешь.
– Мам, а ты в чем на свадьбу пойдешь к Маше? Надо тебе платье сшить.
– Ладно подумаем потом.
Они вышли во двор и дружно схватив грабли, начали убирать двор. Юрка включил музыку и через динамик прикрепленный на крышу дома, рванула музыка….Сиреневый туман над нами проплывает…
http://proza.ru/2024/04/07/1562