Немногие, наверное, помнят, как страна готовилась отпраздновать 50-летие Великой Октябрьской Социалистической Революции. А уж как серьезно к нему готовились, сейчас мало кто может себе вообразить и оценить масштаб этих приготовлений. И на фоне этих приготовлений вполне могла затеряться такая дата, как посещение Владимиром Ильичом весьма отдаленного филиала своих соратников по пути в ссылку в Сибирь.
Но не затерялась благодаря музейным работникам, положившим свой труд на сохранение и пропаганду того, что бережно сохранялось в стенах местного музея, где, то ли переночевал молодой Ильич, то ли написал черновик статьи, в общем, оставил неизгладимый след.
Вот тут, как раз из самой Сибири, и пришла телеграмма в ЦК КПСС: "так мол и так: инвентарь и обстановка в интерьере музея требуют подновления и должного ухода. Пришлите нам специалистов да не простых, а проникнутых великой идеей, в руки которых можно отдать бесценные мемориальные вещи, пропитанные насквозь пролетарским духом и скупыми слезами молодого вождя, пролитыми за страдания рабочего класса и беднейшего крестьянства. Да таких, чтоб не расплескали то, что пропитано и что полито, ну чтоб с горящим взором, с чистыми руками. Ну и по возможности, чтоб выпивали поменьше.»
Ведь нешуточная дата для всего прогрессивного человечества: семьдесят лет назад по пути в Шушенское сам заехал, заночевал да еще умудрился черновик статьи набросать. Поэтому здесь и в пионеры принимали, и в комсомол, и так народ, бывало, захаживал, потому как чисто было и буфет неплохо снабжался.
Так что пришлось ЦК связаться с парт ячейкой реставрационных мастерских и попросить подобрать и отправить безотлагательно самых-самых (список требуемых качеств прилагался) достойных в Сибирь, по ленинским местам. Парторг с начальником реставрационной мастерской по такому случаю взяли бутылочку армянского и просидели почти до позднего вечера, но из всех им известных мастеров кандидатуры с таким набором деловых и моральных качеств просто не было. Даже сам парторг и руководитель мастерской не подходили под этот критерий, так как оба не дураки были выпить. Что касается реставраторов, то и тут те, что не пили, хотя и дисциплинированные были, работали на твердую тройку, а те, что на пять старались, дружили с зеленым змием.
С другой стороны, ну что поделаешь, ведь прошло только пятьдесят лет после царя, вот и не успели вырастить полностью идеального советского человека - умелого руками и стойкого к алкоголю. Коньяк у начальников почти закончился, и на часах, чёрти-что, почти пол одиннадцатого, а какого мастера не пошлёшь, риск большой: или напьется без присмотра в святом для всей страны месте, или не дай бог, испортит стул, который прикасался к тем самым ягодицам, в которых покоился тот самый позвоночник, который оканчивался той самой слегка лысеющей головой, волосы которой покинули свои места из-за того, что мыслям о предстоящей Великой Октябрьской Социалистической революции было тесно.
Ведь не только мысли о революции толпились в обоих полушариях мозга, а еще груда мыслей про крестьян и землю, матросов и воду, пилотов и воздух, и про банки, телеграф, почту, броневик и Аврору тоже нельзя было вот так просто выкинуть из головы, а напротив надо было обдумывать, постоянно оттачивая и шлифуя направление выстрела из носового орудия .
Очень много мыслей роилось в той гениальной голове, ну хотя бы про интеллигенцию и ее связь с нацией, про деньги импортные на издание газеты и обустройство шалаша в Финляндии необходимо было удерживать под кепкой, и про лампочку Ильича, и про Смольный черкануть заметку не забыть. Может быть, с этими или подобными думами раскачивался вождь на стуле, из-за чего собственно и понадобился реставратор для починки оного через семьдесят лет, да еще жутко нервничая, обцарапал вождь революции хозяйский стол гвоздем, рисуя карту будущего штурма Зимнего.
Ну вот если пошлем, а они напьются, то через какое-то время, может быть, помилуют в обкоме нас или забудут. А вот если хоть и трезвые будут, но испортят Ленинский инвентарь исторический или дух предстоящей мировой революции утратят те вещи? Нет, об этом даже и думать не хотелось. Вот тут-то пришла счастливая мысль послать двоих: одного рукастого, а другого идейно подкованного. Так и порешили, купили билеты на самолет до ближайшего города, куда долетали самолеты, выписали командировочные и даже проводили до Внуково на директорской машине. Не забыли и про инструктаж, парторг постарался, пронял аж до самых печенок - часа три даже думать про выпивку не хотелось.
Незаметно прошло пять часов полета, и самолет коснулся благодатной сибирской земли. Прилетели ночью, их встретил помощник секретаря горкома, довез до города и разместил почему-то в доме колхозника. Весь день отсыпались, привыкая к новому часовому поясу, а утром следующего дня свежие, как огурчики, стояли перед очами директора музея. Конечно, масштаб данного объекта, то бишь музея, не соответствовал масштабу сей личности, но, к сожалению, другими музеями в этой области руководили хоть фигуры и помельче, но зато родственные связи с партийной верхушкой у них были покрепче. Не обошлось, конечно же без постановки задачи с учетом сложного международного положения.
В конце концов устав от пламенных речей, поучений и инструкций, выделив одну комнату под мастерскую, директор покинул их с чувством выполненного долга. Мастера посидели, перекурили, ну принялись за работу, собственно больше тут и делать было нечего. Если Вы помните мастеров было двое: один надежный, а другой, который умел вытворять черти что. Тот как раз и был левшой - реставратором от бога, у которого всякая работа спорилась: хоть мебель подновляй, хоть Сикстинскую капеллу дописывай за Рафаэлем, или если чего там у Верокио не заладилось лет пятьсот назад- все равно не проблема починить и наладить. Конечно, тот который не пил, выбрал для себя что полегче - отреставрировать венский стул, на котором сидел молодой Ульянов, а уж другому достался стол с в усмерть покалеченной столешницей.
Прошла неделя, и стол почти вернулся к своему первозданному состоянию, оставалось только протонировать новые вставки и, проолифив, деликатно нанести шеллачный лак, затем погасить и подстарить нагловатую глянцевитость свежего покрытия.
Зато у второго мастера намечалась большая беда: разобрав и вычистив мемориальный стул, он обнаружил, что не хватает пустякового деревянного кольца, к которому крепились буковые ножки. И сделать это кольцо ему было не под силу. Конечно, кольца изготавливались на венской фабрике Михаэля Тонета сто лет тому назад, и цена им была "три" копейки. Но для этого пустяка надо знать, как, в чем и как долго надо пропаривать заготовку, надо иметь оснастку для загиба и дальнейшей обработки.Это все равно что самому сделать вручную карандаш или швейную иголку: при копеечной цене никто не учитывает, что, чтобы выпускать подобный товар, для начала надо потратить "миллион" для оборудования фабрики. Поэтому пришлось загрустить мастеру, выбравшему простую с виду работу.
А тут еще постоянно заходил директор и противно зудел над ухом: "Вот прислали столичных реставраторов - простого стула починить не могут». И как ни объясняли ему: так вот и так, такая, дескать, специальная оснастка нужна, специальный раствор, чуть ли не пары аммиака, пароварка и металлическое кольцо с зажимными винтами - все без толку. Уперся он: «Не прониклись, мол, в Москве серьезностью задачи, не тех мастеров ему прислали, не по Сеньке, мол, шапка» - и так зудел он почти три дня, пока "левша" не выдержал и говорит: "Давайте так, уважаемый, у нас к понедельнику стул будет готов, и кольцо не только выгнем, но и просохнуть успеет, аж звенеть будет, только если это чудо случится, Вы нам стол накроете как положено, и чтоб литровая на столе стояла, а если что не так - с нас «поляна» .
Ударили по рукам, и время пошло. Минули выходные, даже не минули, а пролетели со свистом. Директор, довольный, с самого утра насвистывая что-то про кавалерию и Сталина, который дал приказ, заранее предвкушал, как будет потешаться над столичными неумехами и хвастунами и как будет их учить уму-разуму, может, даже нальёт пару рюмок, чтобы совсем не загрустили или не учинили чего в полном отчаянии, особенно один, который и про самого Ленина, бывало, мог допустить сомнения и ухмылочки.
Шел директор в то утро понедельника и сиял, как сияли его башмаки, словно капот черной правительственной чайки. Мысленно уже оттачивал интонацию и отеческий тон, как пожурит, как наставит на путь истинный и обязательно приправит цитатой из Владимира Ильича, припечатает, ну типа " Учиться, учиться и еще раз учиться..." Следующая ленинская цитата почему-то лезла в голову про кино и про два шага назад и один вперед. "Ну ладно, пока они в магазин сбегают, успею заглянуть в ПСС (полное собрание сочинений В. И. Ленина)». С такими мыслями он открыл дверь мастерской и ОСТОЛБЕНЕЛ - стул, подлинный Ленинский стул, стоял в центре комнаты и, казалось, от него исходило сияние, как в детском мультике про золотую антилопу от несметных сокровищ.
Он подошел к нему, ощупал по инерции, в том числе и злополучное кольцо. Стул был теплым и приятным на ощупь то ли от того, что колдовать над ним реставраторы перестали минут десять назад, провозившись все выходные до самого утра, то ли отдавал тепло, оставленное самим Ульяновым. Да это уже и не было важно, ведь стул был закончен и самое невероятное, что круг - проножка был абсолютно родным и по дереву, и по цвету, словом, по всему выходило, что цитаты из ПСС не понадобятся, а понадобится водка в количестве один литр и закуска, соответствующая нормативам устава.
Съежившись пополам, побрел бедный директор за проспоренным им литром. Ну никак не хотел он соглашаться ни с проигранным им спором, ни с согнутым проножным кругом. Ни того, ни другого в этой реальности не могло появиться ни при каком раскладе. Но самое страшное ждало его впереди. Ведь водка в таких количествах напиток коварный. Они сели с реставраторами за накрытый стол осушили по две стопки, как вдруг тот самый политически неблагонадежный деревянщик, тот, который и предложил этот дурацкий спор, спросил своим противным голосом: "Ну вот Ленин, он что и не мужик был вовсе, что ж он Надю свою и совсем не домогался промеж революционной работы, так ведь не с Карлом Марксом он медовый месяц миловался? Да и вообще учебники врут нам все и про вождя, и про царский режим - ведь даже в тюрьме Ильичу выдавали свежее коровье молоко, и это-то государственному преступнику, иначе как бы он писал секретные письма из Петропавловской крепости?»
Тут уж директор музея закипел не на шутку и прямо взвился и повис над своим стулом сантиметров на десять. "Как вы могли, не то что сказать, даже помыслить такое?" Но идеологически вредный реставратор отвечал ему, подмигивая слегка пьяным глазом: «Ну давай, прогреем утюгом записки вождя, которые адресованы пролетариату, он их небось писал не рабочим, а для Надюшки. И убедимся, что Володя был обычный мужик: сначала о бабе думал, а потом про революцию».
Директор бросил свою руку к тому месту, где обычно в кобуре у него болтался наградой пистолет. Но, не найдя его и вспомнив, что он уже пятнадцать лет на пенсии, успокоился и сквозь крепко сжатые зубы процедил: "Если ты думаешь, что Сталин умер и мы позволим всякой мрази издеваться над вождем мировой революции, ты глубоко заблуждаешься."
И тогда они порешили прогладить письма Ленина утюгом, благо лежали они рядом, накрытые стеклом, их-то и надо было переоформить в новые золоченые рамочки к предстоящему юбилею. Тут спорщики сцепились не на шутку и, уверенный на все сто в Ульянове, директор процедил сквозь зубы: "Грей, контра, сейчас ты узнаешь правду - матку!!!"
В общем, выпили еще по одной стопке, нагрели утюг и приступили к запретному и никем не санкционируемому эксперименту. Реставратор положил письмо Ульянова на пачку подложенной под него бумаги и накрыл его утюгом, поставленным на риску «хлопок», и, проведя по письму, убрал утюг на подставку.
То, что вы когда-либо видели в фильмах ужасов, - милый утренник в ясельной группе. Ибо лицо директора музея стало на порядок белее гипсового бюста вождя, что стоял перед музеем: рот приоткрылся и задрожал, в жутко выпученных глазах застыли слезы. Поперек исторического документа вождь начертал собственноручно революционным почерком совершенно нецензурное объяснение в любви своей Наденьке. Эти незамысловатые пошлые стишки явно читались на поверхности исторического документа, исполненные молоком знакомыми нам с детства каракулями молодого Володи.
Да даже после того как директор ущипнул себя почему-то за нос, паскудная надпись, проступившая на самом важном для этого музея, а не дай бог и для всего человечества, письме Ленина, никуда не делась. Оставалось только застрелиться. Как он, человек, убеленный сединами, которому Родина доверила сберегать самое дорогое и важное на свете, сам сел выпивать с этими мерзавцами за один стол, и они с его разрешения уничтожили его репутацию, да плевать на репутацию, а главное историческое письмо и самое главное - святой образ самого Вождя. За это придется положить партбилет на стол...
Ах как хорошо начинался день, и вот теперь вся жизнь превратилась в ничто. Застрелиться - это самое малое, что он мог сделать в свое оправдание. Все остальное происходило как во сне: этот отщепенец взял письмо двумя пальцами поднес к нему зажигалку, и оно превратилось в маленькое вонючее облачко пепла. И не дав умереть директору от разрыва сердца, умелец достал настоящее из папки и отдал в дрожащие руки трезвого, как стекло директора...
Настало утро следующего дня: в мастерской висела мертвая тишина, обрамив злополучное письмо и протерев все исторические раритеты, реставраторы собрали инструменты, сдержанно распрощались, похоже навсегда, и отправились в обратный путь. Добирались до аэропорта на перекладных: в холодном раздолбанном автобусе, а потом долго еще голосовали, пока не подвернулся попутный грузовик. Шофер попался общительный, да и мастерам было что рассказать. Смех не стихал до самого аэропорта, особенно когда рассказали, как нашли стул точь-в-точь как у Ленина, на котором сидел вахтер в доме колхозника, и как они уговорили его за стакан уступить деталь для основателя Советского государства, а уж когда рассказали про письмо: как вымачивали бумагу в чае, чтобы не отличалась по цвету, как подложив снизу лампу, копировали ульяновский почерк, как старили и мяли, чтобы не отличить было от оригинала.
Когда стали описывать вид директора, водитель чуть не завалил грузовик в кювет. Славу Богу, остались живы и остальную дорогу почти всю молчали. Потом лихо подъехали ко входу в аэровокзал, сошли, весело попрощавшись.
До посадки оставалось еще полтора часа, а делать было решительно нечего. Спонтанно родилась идея взять с собой в дорогу чего-нибудь выпить, тем более лететь предстояло с пересадкой часов пять. Кинули морского, и выпало любителю спиртного охранять вещи, а надежному пришлось тащиться в авиагородок до гастронома. Подошло время регистрации билетов и сдачи багажа, а гонца нет и нет. С трудом удалось все сделать одному, а товарища не видно. Что делать?
Вот уже попросили пройти на летное поле, делать нечего пришлось идти. Ситуация прямо скажем тупиковая: "семеро одного не ждут,- крутилась в голове поговорка, - даже если он пошел за бутылкой,» - приходилось добавлять от себя. Поднимаясь по трапу, мастер зачем-то запустил руку в карман пальто, и о чудо, на дне кармана лежало спасение.
Заходя в самолет, он протянул, как бы невзначай, улыбавшейся во весь рот бортпроводнице пару гаек белого металла и спросил: "Вот тут под крылом валялись, может, ваш механик обронил?"- и пошел занимать свое место. Веселая стюардесса скрылась за занавеской, а через десять минут самолет, как мухи, облепили техники и долго с фонариками ползали под фюзеляжем. За это время вернулся из местной командировки второй, и они даже успели налить по одной перед взлетом. Странно, но их рейс почему-то задерживался по техническим причинам.