ГЛАВА 19 НЕСБЫЧА МЕЧТ
Вожак заглянул в повозку, где должна была сидеть безумная. Должна была, но не сидела. Повозка была пуста.
Сердце вожака ёкнуло, и он не успел понять, от радости или от горя, как заметил верёвку, один конец которой был привязан к ободу колеса, а другой прятался под кучей грязи. Куча шевелилась и чавкала. И вожак безошибочно опознал в куче собственную жену.
Вообще то, её нельзя было называть женой. Ни женой, ни просто женщиной. Никак. Безумные не считались людьми, и во всех кланах их просто не замечали до тех пор, пока несчастные не умирали голодной смертью. Тогда их возвращали в мир людей и хоронили со всеми подобающими почестями, чтобы мёртвые не начали мстить. Все знают, что мертвецы очень обидчивы, и возможности для мести у них ничем не ограничены. И болезнь могут наслать, и охоту испортить, и дитя во сне придушить.
В его таборе до сих пор безумных не было, но, когда кто-то рассказывал о подобном в других кланах, вожак кивал и соглашался мол, правильно. Так и надо поступать. Предками так заведено, а предки лучше знали. Но пришла беда к нему самому, и вожак не смог поступить так, как велели предки.
Возможно, случись это в стойбище, Ол уже умирала бы в ближайшей канаве. Но, во-первых, вожак не мог оставить будущую месть на дороге, по которой им ещё предстояло возвращаться обратно. Во-вторых, не смог бросить на погибель мать своего единственного сына.
Поэтому уже на второй день после того, как Ол свихнулась, Вожак подошёл к старшей, отозвал её в сторонку и, краснея, запинаясь и смущаясь, попросил потихонечку, чтобы никто не заметил, подкармливать безумную. Арна даже не удивилась. А, может, и удивилась, но виду не подала. Кивнула молча и пошла дела делать.
Вожак трижды был женат. И в перерывах между женитьбами не отказывался от плотских радостей. Вдовушки из его собственного табора и соседних кланов и даже горожанки, с удовольствием эти радости с ним делили. Была даже одна, чьи солнечные кудри неразличимо сливались с его шевелюрой, и которую он не мог забыть вот уже много лет.
Но лучшей любовницы, чем Ол, ему не попадалось. Страстная, ласковая, ненасытная и такая отзывчивая на ложе, будто они в эти часы становились единым существом. Её руки и длинные, стройные ноги оплетали его лесным вьюном, поцелуи прожигали кожу, а движения прекрасных бёдер сводили с ума, даже при одном воспоминании. Вот как сейчас.
Вожак судорожно вздохнул, обошёл кучу и присел перед ней на корточки. Дурочка, стоя на четвереньках, тянулась за более сочной и зелёной, как ей, видимо, казалось, травой. Рвала её пучками, заталкивала в рот и жевала, сопя и чавкая. Лицо, покрытое толстой коркой грязи, уже не походило ни на человеческое, ни на лицо вообще. Трава во рту не помещалась и жевалась с трудом, но дурочка очень старалась. Из левого глаза текла непрерывная слеза и затекала под ноздрю. Чуть ниже её путь продолжала зелёная слюна.
Все нескромные мысли вожака бесследно испарились. Вожака едва не стошнило. Как он мог даже подумать о том, чтобы вот с этим… Уж лучше вручную. Не привыкать.
Ол сорвала очередной пучок травы и потянула в рот. Не покормила Арна, её, что ли? За всем самому следить надо.
От досады вожак не удержался и несильно пнул идиотку в бок. Та упала и осталась лежать, глядя в небо. Вожак пнул ещё раз. Потом плюнул и, развернувшись, широко зашагал в сторону костра. Надо найти старшую и спокойно напомнить о её обещании.
ГЛАВА 20 ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я ВАША
Редкие рыбки отменно чувствовали моё приближение. Разлетались со свистом в стороны, не дав насладиться своей красотой. Ладно, успеем ещё. Время от времени я выпрыгивала из воды, чтобы определиться со своим местоположением. Вот и лагерь. Народу-то, народу. Прям, толпа целая. Что это они на берегу делают?
Вау! Нехилая рыбалка. Вёдрами, вёдрами прут. Браконьеры непуганые.
Я выскочила прямо перед носом молоденького паренька. Вода плеснулась, вслед за мной. Парень отшатнулся от неожиданности и, оступившись, упал в воду. Толпа вокруг заржала. Просто из озорства я подставила подножку мужику, волочившему ведро, полное рыбы. Тот не мог видеть свершающегося паскудства, и, разумеется, не мог ничего сделать по этому поводу. Растянулся в грязи во весь свой могучий рост, вызвав новый приступ веселья у сородичей.
Ну, народ повеселили, пойдём дальше. В двух шагах от речки развернулся целый конвейер по переработке рыбы. Здесь её потрошили, снимали кожицу, отрубали головы, но ничего не выбрасывалось. Потроха с аппетитом наворачивали огромные животяры. Что-то среднее, между диким яком и домашней коровой. И с такой мускулатурой, будто с утра, до вечера, кидали пудовые гири и поднимали штанги. Симпатишные рогатики.
Головы, предварительно выдрав жабры, бросали в огромный котёл с кипящей водой. Тушки, далеко не мелкой рыбы, засаливались в больших кожаных мешках. Дети растягивали шкурки на валунах и осторожно соскребали с них жир.
Надо же, безотходное производство. Молодцы, ребятки. Я сразу прониклась симпатией к экономным товарищам.
И ребятенки у них прехорошенькие. Только почему-то, маленьких не видно. Может, спят? И стариков, что-то, нету. Тоже спят, что ли? А может, они стариков того… как в древности? Ага, и младенцев тоже? Чтобы под ногами не путались. Или партия бракованная получилась, и всех в овраг скинули? Да нет, конечно. Скорее всего, старики с малышами дома сидят, а рабочее население запасы к зиме готовит.
Женщины, все как одна, молодые, крепкие. И красавицы какие. Любую, хоть сейчас, на конкурс красоты. Все первое место займут. А мужики у них что-то не то. Но, приглядевшись, я изменила своё мнение. Высокие, широкоплечие. Разве что, заросшие, как медведи. Но волосы заплетены в толстые косы, а бороды во множество мелких косичек. Довольно стильно. Как у викингов. В общем, сгодятся.
Неслышно хихикнув, я ущипнула проходящего мимо меня викинга за упругий зад. Думала, сейчас подскочит от неожиданности. Ничего подобного. Осклабившись, он обернулся. Очевидно, подобные шуточки здесь в ходу. Рассчитывал увидеть кого-то из племенных красоток, но не увидел никого. Хмыкнул удивлённо, потёр ущипнутое место и пошёл себе дальше.
Ну и нравы в этом племени. Интересно, свальный грех у них тут практикуется? Не подумайте ничего плохого, просто глупое женское любопытство. Надо же извлекать из своего положения хоть какую-то пользу.
Я крутилась среди народа. Соскучилась по обществу. Ничего, что меня никто не видел и не слышал. Зато я могла делать всё, что заблагорассудиться. Дёргала за косы викингов, дула в кучерявые затылки детям, схватила не очень большую рыбу и шмяк, шмяк, шмяк, запрыгала её в сторону чистильщиц. Вот тут визгу было достаточно. В общем, веселилась, как могла.
Потом переместилась к кибиткам. А ничего себе домики. Я бы пожила в таком, при условии наличия личной кибитки, без всякого подселения. А то знаю я их. Как увидят свободное помещение, так ну, сразу вселяться.
В одной из кибиток женщина, лет тридцати, проверяла развешанные пучки трав. Выдёргивала травинки из отдельных пучков, растирала на ладони, нюхала, ворчала, что-то недовольно.
Внутри кибитки были намного просторнее, чем казались снаружи. Чистота и порядок, который не в каждой цивильной квартире увидишь. Матрасы свёрнуты и прикреплены к стенам, в серёдке два больших ящика, сплетённых из рогоза. По стенам свисают сетки из толстых верёвок. Похоже, гамаки.
Кажется, я была права, племя не кочует, племя в походе. Я перелетала из одной кибитки в другую. Ничем особым они не разнились, так, по мелочи. Там три ящика, а не два, там матрацы не свёрнуты. Но чистенько было везде. И ничего лишнего.
Я высунулась из последней кибитки. Метрах в пяти от неё, в траве сидел человек в грязных прегрязных лохмотьях. Перед ним стоял огромный мужчина с роскошной гривой рыжих волос. Я бы назвала стоящего львом, но длинные руки делали его больше похожим на обезьяну.
Рыжий мужчина был чем-то очень недоволен. Ворчал. Сидящий человек протянул узкую изящную руку. Женщина? Почему она сидит на земле? Мужчина зарычал и замахал кулаком. Женщина сжалась. Чем она перед ним провинилась? Лохматый обезьян пнул женщину ногой, и та упала на бок, даже не попытавшись подставить руку, и сильно ударилась лицом о землю. Рыжий урод пнул ещё раз уже лежащую на земле бедняжку, что-то пробурчал себе под нос, развернулся и пошёл в сторону речки.
Если бы поблизости оказался приличный булыжник, боюсь, я не смогла отказать себе в маленьком удовольствии. Но ни булыжника, ни коряги, рядом не валялось. Сплюнув вслед Рыжему пару непечатных слов, я подплыла к сидящей на земле женщине.
Ох, ну ни фига себе! От колеса повозки к ноге женщины тянется верёвка. Она привязана. Вот гад, а. Она что, сексуальная рабыня у него? Или не только у него? Может, она всех мужиков тут обслуживает. А что? Захватили в соседнем племени и используют грязно. Ах ты, моя девочка.
Я подплыла поближе. Ой-ой-ой, да она, похоже, не в себе. Совсем не в себе. Молодая, лет двадцати, женщина сидела, тупо глядя прямо перед собой и что-то жевала. По подбородку стекала слюна зелёного цвета.
Если бы моя тушка была сейчас при мне, то все волосы на ней встали бы дыбом. Но тут пленница протянула руку, сорвала пучок травы, запихала его в рот и смачно зачавкала. Так, пасёмся, значит. Ну, слава богу, а то я уж, было, подумала невесть что. А чего это мы травку кушаем? Не кормят нас, суки бозойские? Издеваются?
Но тут я заметила, что узел, которым привязана несчастная, совсем простой. Чего же не отвязываемся? Я посмотрела на её лицо, сплошь покрытое грязью, и заглянула в глаза. Пустые, совсем пустые. Вакуум. И этот вакуум с неодолимой силой затягивает меня.
Сначала где-то далеко впереди, забрезжил слабый свет. Он разгорался, сначала медленно, потом всё быстрей и быстрей, разрастаясь и пожирая тьму, в которой тихо, как мышка, сидела я. Сейчас он доберётся до меня. Я сжалась в комочек. Свет всё ближе. Ближе! Вспышка! Взрыв!!! Я закрыла голову руками и зажмурилась. Ну, вот и всё. Темнота. И тишина. Звенящая тишина. З-з-з-з-з. Пам! Звон раскололся на кусочки, осыпав меня каскадом знакомых звуков.
Трь-рь-рь, трь-рь-рь.
Цикада, вроде. Точно, цикада и не одна. А вот это ветер в траве. И по рукам тоже, ветер. Тёплый такой. А вдали, кажется, кричат что-то.
Зажмуренные веки устали. Я закрыла лицо ладонями и осторожно открыла глаза. Сквозь пальцы пробивался алый свет. Медленно, очень медленно я отняла ладони от лица.
Знакомая картина. Изумрудная долина, сапфировая река, в которой нежатся быки и облака. И у реки рыбачат мужики. Точнее, браконьерствуют. Я обернулась и увидела знакомую повозку. Только познакомилась я с ней изнутри, а сейчас смотрела на неё снаружи. Но всё равно узнала.
У меня зачесался нос. Я поднесла к носу руку… поднесла к носу руку! Чужую руку!! Вот ещё одна! И ноги тоже есть. Я пошевелила пальцами чужой ноги, и они меня послушались. И руки, вроде, слушаются. И нос чешется. Надо почесать. Что ж носу то мучиться.
Похоже, я заняла тело этой безумицы. Вот и верёвка к ноге привязана. Точно. У неё же голова пустая, вот меня в эту пустоту и затянуло. Какой ужас! Это что же? Я теперь всю оставшуюся жизнь как животное? Ну, нет!
Я рванулась вон из грязной, вонючей оболочки и взмыла чуть не под облака. Ура! Получилось. Надо валить отсюда, пока не замели. Так, куда нам надо? Река тут. Приплыла я сверху. К реке подошла с той стороны. Значит, моё дерево там.
Я повернулась в нужную сторону и поняла, что можно было и не гадать. Дерева не было видно, но я знала, что оно именно там. И меня снова обдало тёплой нежной волной. И снова, как будто шепнули на ушко: «Ещё рано. Не торопись. Погуляй и ничего не бойся».
Я полюбовалась на облака в небе, на облака в воде. На изумрудную долину и симпатичных лохматых коров в траве. Успокоилась и снова спустилась вниз, к привязанной дурочке. Та сидела, раскинув длинные ноги, и выталкивала изо рта не дожёванную траву. И мне вдруг до слёз стало жалко эту несчастную девочку. Ведь издеваются тут над ней. Она, может, поэтому и с ума сошла. Ну, ничего, мы им покажем. В крайнем случае, со скалы. Чем так жить.
И я позволила тёмному омуту её глаз затянуть меня снова. На этот раз я пришла в себя, или в неё, почти сразу. Привычка. Опыт. Не шухры-мухры. Потом отвязала верёвку с нашей ноги, и мы пошли на речку. Мыться.
Пока мы шли до речки, я успела окончательно освоиться в чужом теле. Давно забытые ощущения лёгкости и силы. В ногах ничего не скрипело и спина не болела. И плечо не ныло.
Полгода назад поехала я в гости к маме. И в поезде, забираясь на верхнюю полку, неудачно повернулась. Что-то тихо щёлкнуло в суставе, и с тех пор я не могла нормально двигать рукой. При неосторожном движении плечо, будто раскалённым гвоздём, пробивало. Врачи, разумеется, ничего не нашли. Посоветовали подержать руку в тепле и не поднимать тяжёлого. Ну, разумеется, что ещё в своём доме летом делать. Только руки в тепле держать. Ныло плечо постоянно, и я, даже, привыкла.
А вот теперь этой боли не было и, вообще, никакой не было. Странно так, ничего не болит, только чешется. Ну, это понятно. Сколько она не мылась то?
До реки мы добрались без приключений. Я нашла небольшую заводь, скинула грязные лохмотья и хотела сначала замочить их в воде, но передумала. Если это бросить в воду, то здесь долго не придётся купаться. Сначала тушку, новоприобретённую, отмою. Стирка потом, по настроению. В конце концов, мы ведь социально неприспособленные, вот и пусть о нас заботятся. По крайней мере, чистую тряпку выдать могут. А то в этой грязи уже нитки живой не осталось.
Нет, ну, в самом деле, нельзя так с живым человеком. Убейте лучше, чем так мучить.
Я отдирала грязь с кожи с, каким-то остервенением, со злобой и ненавистью к тем, кто довёл несчастную до такого состояния. Сначала песочком. Потом набрала со дна пригоршню ила и обмазалась им. Сверху снова песочек и тёрла, тёрла, пока не зажгло кожу. Кажется, перестаралась. Ничего, до свадьбы заживёт. А свадьбу я им устрою.
Вода в заливчике стала грязной, и я вышла на течение. Надо было вымыть волосы. Но как, без шампуня или, хотя бы, мыла, справиться с этими колтунами?
Я набрала воздуху в лёгкие и присела в воду с головой. Хоть пару блошек утоплю, и то хлеб. Вынырнув из воды, я почувствовала странную лёгкость на голове. Открыла глаза и увидела, как моя шевелюра медленно дрейфует по течению. Я протянула руку и схватила грязный комок. Шапка. Всего то. А своих волос у меня… нет, есть. Короткие, правда. Ну, правильно, кто же с чужими волосами возиться будет, если даже покормить не могут.
Я пожамкала шапку. Вода вокруг неё моментально стала мутной. Я немного подождала, пока муть унесёт течением, и снова намочила папаху. Отжала. Это нехитрое действие настолько меня увлекло, что я не сразу заметила смену цвета шапки. Вроде белая. Ничего шапочка. Похоже на ангору. Ладно, делать нам нечего, отстираем. Да и лохмотья, хоть ногами потоптать надо. Не голой же до табора идти.
Я вернулась к бережку, на котором валялась наша, с позволения сказать, одежда. Там меня ждал сюрприз. Над грудой грязных тряпок стояла та самая женщина, из повозки и, раскрыв рот, смотрела на меня.
— Привет. — Я улыбнулась и помахала ей рукой.
Женщина судорожно вздохнула и, что-то взволнованно, заговорила.
Так, похоже, я ни слова не понимаю. Здорово. А как же законы жанра, по которым главный герой пересекает всю вселенную, а там, даже блохи на собаках изъясняются строго на английском. Ну, или на русском, если герой из России.
Ничего. Язык жестов универсален везде. Попробуем на нём. Я, для начала, постучала себя по голове и помотала, ею же, из стороны в сторону, мол, моя твоя не понимай. Потом потёрла себя, как будто моюсь, и протянула к женщине ладонь, пару раз сжав её — дай. Самый первый жест, который выучил мой сын.
В ответ женщина протянула ко мне руки и поманила к себе. Я ткнула пальцем в тряпьё и пожала плечами. Она наклонилась, двумя пальцами приподняла лохмотья, разогнулась и ногой столкнула их в воду. Потом повернулась в сторону лагеря и что-то громко прокричала.
Вскоре оттуда прибежала молоденькая, лет пятнадцати девушка. В короткой, то ли тунике, то ли маечке, с одной лямочкой. Ноги на голе. И правильно. Будь у меня такие ноги, я даже лифчик бы не надевала. Такой совершенной формы ног я не видела никогда. Даже на зависть немного пробило. Наши-то маленько похуже. Я уж не говорю о своих, которые в дупле. Те, по сравнению с этими — господи, лучше не вспоминать. Ходють и ладно.
Пока я, с раскрытым ртом, завидовала стройности чужих ног, а их обладательница, точно так же раскрыв прехорошенький ротик, смотрела на меня, моя свежеотстиранная ангора уплыла вдаль и скрылась из виду.
Женщина тем временем что-то сказала девушке, и та упорхнула. Сама она уселась на бережок и похлопала ладонью рядом с собой. Ну, это мы понимаем. Я выловила из воды тряпку почище, отжала её и обмотала бёдра, прежде чем выйти из воды. Похоже, моё целомудрие женщину удивило.
Пока не вернулась девушка, мы с моей новой знакомой увлечённо болтали. Каждая о своём. Из этой наверняка содержательной беседы я ничего нового не вынесла. Только окончательно поняла, что ни слова не понимаю. Кроме произнесённого несколько раз. «Ол». Я заподозрила, что это нас так зовут. Обалдеть! Я — Ольга, она — Ол. Это ж-ж-ж неспроста, как говорит Манюня.
Может, это всё-таки Земля. Так всё похоже, кроме двух тусклых солнышек. Ну, ладно, наше старое доброе светило могло и попригаснуть, слегка, но откуда взялось второе? Странное, вытянутое эллипсом, блёклое, как дневная луна. И почему я его сейчас нигде не вижу?
Прибежала девушка. Принесла свёрток и небольшой кожаный мешочек. Свёрток отложила в сторону, а мешочек развязала и, взяв мою ладонь, насыпала в неё немного серого порошка. Я поднесла было ладонь к носу, понюхать, что за фигня, но женщина перехватила мою руку, ткнула пальцем сначала в порошок, потом дотронулась до моих волос и махнула в сторону речки. Ну, ясно всё, не тупые. Сухой шампунь. А-а-балдеть.
Я высыпала весь порошок на голову и под хихиканье девчонки зашла в воду. Не успела я плеснуть пригоршню воды на свою макушку, как раздалось шипение, и на меня обрушился целый сугроб. Взвизгнув, я нырнула в воду. Чёрт, что это такое? Осторожно я высунулась из воды. На берегу покатывалась со смеху наглая девчонка, и даже женщина, с которой мы, вроде как, успели немного подружиться, улыбалась.
Я гордо встала во весь рост. Если бы взглядом можно было убивать, то не только от вредных баб, от берега ничего не осталось.
Женщина, хотя, какая она для меня женщина? Лет на пятнадцать младше меня, взяла из мешочка щепотку порошка и бросила её в воду. Раздалось уже знакомое шипение, и на воде вырос белоснежный сугроб. Женщина зачерпнула ладонью немного пены и стала натирать ею руки и лицо. Потом ополоснулась водой и похлопала себя по щекам, показывая мне, что ничего страшного с ней не случилось.
Да я сразу поняла, что это такое, просто не ожидала такой мощи. Ну испугалась, с кем не бывает?
Девчонка зашла в воду, двумя руками зачерпнула пену и принялась натирать этой пеной меня. Делала она это так естественно и так дружелюбно, при этом улыбалась, что вся моя злость куда-то испарилась.
Примерно через час я, умытая и одетая, в сопровождении двух красавиц явилась в лагерь. Явилась. По-другому и не скажешь. И явление моё произвело настоящий фурор. Меня обнимали и тискали. Целовали в щёку и что-то радостно кричали. А потом все расступились, и я увидела лохматого обезьяна.
Он стоял и лыбился так, как будто ему выкатили деньрожденьевский торт со свечками. Очевидно, предполагалось, что я должна кинуться ему на шею. Но мне не хотелось этого делать. Кто бы он там ни был.
Я развернулась, подошла к своей приятельнице и взяла её за руку, всем своим видом показывая, что в ближайшее время я эту руку отпускать не намерена. И ссадину на щеке пальчиком потрогала, выразительным матом глядя на рыжего.
Улыбка сползла с лица обезьяна, и он медленно двинулся в нашу сторону.