Евгений Евгеньевич Сусликов был человеком мягким, очень мягким, вполне соответствующим характеру своей фамилии. Да, что там мягким – слабовольной мямлей он был! Еще подростком, вечно гнобимый своими товарищами сначала по играм, потом по учебе, он никогда не пытался дать сдачи или хотя бы словесно ответить обидчикам. Получая очередной пинок под зад или затрещину, маленький Женечка только жмурился и глупо улыбался в ответ, не пытаясь задать даже самый простой в такой ситуации вопрос: «За что?» А бить беззащитных занятие – ух! и увлека-ательное. Так что, его молчаливое согласие порождало не укоры совести юных хулиганишек, не жалость, а только новые нахлывы агрессии, порою превосходящие первоначальные. И ведь не от грозных школьных гопников претерпевал, не от борцов и боксеров, а от самых что ни наесть простых школьников, зачастую вовсе не превосходящих его ростом или силой, которые и сами частенько становились объектом нападок других соучеников. А хулиганы и спортсмены, кстати, его как раз не трогали; и вовсе не потому, что жалели – просто за человека не считали. Так, шли прямо на него, не сворачивая, а Женечка успевал отскочить, увернуться – вот и получалось, что проходили, как сквозь туман, замечая, но за преграду не принимая. Ходили слухи, что однажды, Сусликова побили девчонки.
Родители, конечно, замечали, что их сын приходит в синяках, но все попытки выяснить «откуда?», натыкались на неизменное объяснение: «упал». Они пошли в школу и после совсем не простого расследования, учиненного классной руководительницей Эммой Александровной, все выяснилось. Преподаватель пообещала строго наказать виновных, а Сусликов старший увел домой мать Женечки всю в слезах.
Сдержать слово в полной мере Эмма Александровна не смогла: наказывать надо было абсолютно всех мальчишек и – этот факт поразил весь преподавательский состав школы – парочку девочек. Пришлось отыграться на нескольких, выбранных ею, как наиболее злостных нарушителей дисциплины; двоих даже отчислили (по секрету заметим, здесь «классная» свела личные счеты с изрядно надоевшими ей двоечниками, портившими все показатели успеваемости, а ребята, кстати, вовсе и не притесняли Сусликова, потому что относились именно к школьной гопоте, а та, как было сказано ранее, его не замечала).
Терапия возымела свое действие: бить Женечку перестали. Зато теперь все считали его стукачом, и хотя он никого не «закладывал», но ведь хорошо известно: не обязательно быть виноватым, чтобы оказаться им. Его прямо так и назывли – Стукач, а в придачу у несчастного мальчика появились несколько ужасающе обидных прозвищ примерно такой же смысловой направленности. Ко всему, не имея возможности применить к Сусликову физическую силу, редкий одноклассник не плюнул в него, или не засунул репейник или жевательную резинку в волосы. Жизнь мальчика стала совсем невыносимой; иногда он думал про себя: «Лучше бы меня лупцевали смертным боем, чем такое…»
Но школу он, тем не менее, закончил, не переведясь из нее, причем, с золотой медалью. При неформальном мышлении, это можно было назвать Подвигом!
Легко поступил в институт. Студенческая жизнь, конечно, не была так жестока к нему, как школьные годы, но неслыханная податливость и мягкость характера и здесь сделали из него изгоя. Талантливый студент легко усваивал информацию, подаваемую на лекциях; с удовольствием посещал факультативные занятия; вдобавок, много учился самостоятельно – и этим пользовались абсолютно все из числа тех, кто не мог самостоятельно освоить курс обучения. Да и те, кто мог, пользовались – просто их требования были повыше, чем программные.
У Жени вообще не оставалось свободного времени: он постоянно писал за кого-то курсовые, контрольные, собственноручно переписывал лекции из своих тетрадей в тетради прогульщиков, иногда даже ходил сдавать зачеты за нерадивых учеников, и дальше в таком же духе. И если сначала его еще просили, то позднее эти просьбы стали больше походить на требования, причем, безусловные. И все это он делал для тех, кто, пробегая мимоходом, хлопал его по плечу и говорил скороговоркой:
– Слышь, братела, нужна твоя помощь, зашиваюсь совсем – сделай то-то и то-то, мы ж с тобой друзья!
И, бросив ему конспект или сунув в руки тему курсовой работы, бежали дальше, не сомневаясь, что все будет исполнено в срок и на высоком научном уровне. Потому, что осечек не было.
Он работал за двоих, нет – за четверых… Да, что я пишу – за десятерых! Работал бы и за всех, но в сутках было всего 24 часа, и поспать часика три – четыре тоже необходимо. Так что, физически не мог больше. Знаете, есть такое выражение «за спасибо». Думаете, про него? Ничего подобного! Никакого «спасибо». Жене по-прежнему доставались лишь насмешки, а единственную благодарность он видел лишь в том, когда обходились без них.
Но при всем при этом, на выпускном курсе он женился. Красавица и откровенная шалава Ленка Дубравина сделала свой странный выбор. Он не верил своему счастью! Такого просто не могло быть!!
– Я полюбила его за светлую голову и чистую душу, – объясняла она своим многочисленным друзьям и подругам.
Эта новость молнией облетела высшее учебное заведение и даже выплеснулась за пределы института. По-разному к ней относились: одни завидовали (повезло же дурачку!); другие откровенно ржали (при всей своей привлекательности, Ленчик слыла стервозной шлюхой и редкий студент мужского пола за коробку конфет и бутылку дешевого ликера не получил от нее то, что хотел); третьи, кто почеловечнее, жалели Женю Сусликова. И как ни странно, правы оказались первые. После довольно скромной студенческой свадьбы, Ленку точно подменили: она ухаживала за своим избранником, стирала, штопала, оказалось даже, что умеет готовить; убирала их убогенькую общажную клетушку; никаких гулянок себе не позволяла.
Она быстро отшила всех просителей-требователей.
– Этот «Суслик» мой, – сдвигала она к переносице смоляные брови и грудью четвертого размера выпихивала за порог каждого, кто по старой привычке еще смел лезть к Жене со своими проблемами по учебе, а точнее проблемами из-за ее игнорирования, – вот закончит институт, потом в аспирантуру, а потом…
Что «потом» она не знала, но от неведомых перспектив дух захватывало.
– А вы, быдло помойное, идите зубрите, если ума понять не хватает.
И шли, и учили. Не у всех, конечно, хватало терпения или память была не очень – такие находили свой приют в армии, или с белым билетом шли на завод.
– Ну, зачем ты так, Леночка, – застенчиво улыбался Евгений, – надо помочь людям.
– Себе помоги, блаженный, – крысилась жена, – где ты там людей разглядел?
Он не спорил – теперь Женя слушал только жену и, надо признаться, так ему больше нравилось. Да она и не обижала: как человек неглупый, он прекрасно понимал, что Лена – единственный индивидуум, который ругает его за дело и без нее он бы просто «сгорел». Трудно себе представить более сильное чувства на Земле, чем то, которое Сусликов испытывал к своей «второй половинке». Это была не просто любовь, это было обожание в сотой степени, эдакий своеобразный чувственный гугл. Кстати, фамилию свою она менять не стала – да и вправду сказать: кто бы захотел стать из Дубравиной Сусликовой?
После института Евгений, руководимый и направляемый женой, действительно быстро защитил диссертацию и стал кандидатом химических наук. И даже получил кафедру в том же институте, где совсем недавно учился. Лена торжествовала: все шло по ее плану – еще немного, и она будет вознаграждена за свою жертву и долготерпение. Не то, чтобы она совсем уж не любила мужа – нет, он и внешне был довольно пригожим, и внутренних качеств у него было в избытке, и в постели доставлял ей немало удовольствия. Просто относилась к нему, как… к взрослому ребенку, что ли, которого надо вырастить, поставить на ноги, а потом уже он будет заботиться о своей «мамочке». Опытная и достаточно ушлая, она просчитала эту логическую цепочку еще на третьем курсе, и вполне обоснованно надеялась в недалеком будущем начать «снимать сливки» с воплощенного в жизнь плана. И даже решилась завести ребеночка, полностью уверившись, что все будет хорошо, но тут впервые выяснилось, что и ее мощный аналитический ум может давать сбои: бурно проведенная молодость, беспорядочные половые связи, большое количество сделанных абортов, привели к тому, что детей она иметь не могла.
В великой досаде свалив вину за бесплодные попытки на мужа, она сделала вид, что обижена на него, и на какое-то время замкнулась в себе – переживала: и за эту бесстыдную ложь, и за то, что ей никогда не удастся прижать к груди свою маленькую дочурку или сынулю, о которых начала мечтать будучи еще маленькой девочкой. А Евгений, видя неподдельные страдания жены, был готов убить себя, порвать на маленькие кусочки, медленно, смакую каждый момент собственной боли, если бы это только могло помочь вернуть радость в глаза своей любимой Леночке.
Прошла неделя. Сусликов весь извелся, издергался и, наверняка, переживая уж никак не меньше жены, похудел килограмм на пять. Даже Богу молился. Все шло к какой-то непонятной и нехорошей развязке, но вот на восьмой день Лена вдруг поднялась с дивана, тряхнула головой и сказала:
– Пойдем, Суслик, в кино сходим, что ли; что-то мы с тобой совсем расклеились.
Она вздохнула и снова тряхнула копной роскошных волос.
– А ребеночка можно и усыновить.
Евгений просиял.
Они вышли в морозный вечер, не спеша дошли до кинотеатра. На афише значилось «Пираты XX века», других предложений не было. Купили два билета на девятичасовой сеанс, до начала оставалось еще сорок минут. Можно было пройти внутрь, выпить молочный коктейль или компот из сухофруктов, съесть пирожное, поиграть на игровых автоматах в морской бой, баскетбол, воздушные сражения, можно пострелять из светового ружья, умеючи гася одним выстрелом несколько мишеней, но супруги решили подышать свежим воздухом – и так слишком долго сидели дома. Погода была прекрасная, температура чуть ниже нуля, легкий снежок, как в рисованных советских мультфильмах, медленно-медленно падал в желтоватом свете уличных фонарей, ложился на асфальт, уже и без того покрытый ранее нападавшими волшебными хлопьями, и искрился, сиял, как, должно быть, сверкало то злато, над которым чах царь Кащей из бессмертного стихотворения Александра Сергеевича Пушкина.
– Эй, красотка!
Обращались явно к Елене.
– Что ты трешься с этим обсоском? Пошли с нами, будет весело – обещаю! Уйдешь довольная.
Ее потянули за рукав пальто.
Наглецов было двое – здоровые, небритые, уверенные в себе парни, которые не привыкли к тому, чтобы им отказывали, а буде такое случиться, сами решали вопрос в пользу своих желаний, не считаясь ни с чьими другими. От ребят явственно тянуло спиртным.
Сусликов похолодел, душа ушла в пятки. Но глубинным первобытным каким-то сознанием он вдруг ясно понял, что, не смотря ни на что, именно сейчас все изменится в его жизни, может быть всего лишь на несколько секунд, после которых эта самая жизнь вообще окончится, но он должен защитить жену. Собрав всю свою волю, превозмогая дикий страх, дрожь в руках и противную слабость в коленях, он подскочил к тому из парней, который держал Елену за пальто, вцепился ему в руку, и с криком «Убирайся прочь, пьянь!» влепил ему кулаком куда-то в область левого уха.
Ну, влепил здесь не совсем походит. Не обладая практическими навыками, большим весом или просто природной мощью, трудно нанести удар серьезной силы. Вот и тут, ударчик получился слабенький, у «потерпевшего» только голова слегка мотнулась. Зато «ответка» последовала мгновенная и вполне себе профессиональная: Сусликов отлетел на добрые два метра назад; летел бы и дальше, но его остановила стена дома.
Рукав Лениного пальто был временно отпущен, про нее вообще забыли, сосредоточив внимание на ее спутнике. А она смотрела на своего лежавшего в позе сломанной куклы мужа широко распахнутыми глазами и открытым ртом – такого поступка она от него не ожидала. Это Лена всю жизнь защищала его от чужих нападок, это она вытирала ему сопли в прямом и переносном смысле, не давая в обиду своего повзрослевшего ребенка, направляя и контролируя каждый его шаг. А тут такое!
Евгения подняли за волосы, несколько раз хлопнули по щекам – не сильно, для острастки. Потом двумя согнутыми пальцами схватили за нос и выкрутили его набок. При этом, один из налетчиков держал его сзади за руки, заламывая их за спину.
– Повторяй, лошара: дяденьки извините, я больше так не буду!
Сусликов молчал. Из глаз брызнули слезы, и было совершенно не понятно, что явилось большей причиной их появления: страшная боль или досада от полной своей беспомощности.
– Ты оглох, что ли?
Нос крутанули еще на несколько градусов. Теперь боль стала совсем уже нестерпимой. Слезы хлынули рекой.
Бац! Небольшая, но увесистая из-за свехплотной набитости косметикой, всевозможными пилочками, ножничками, плюс ключи от квартиры сумочка угодила в голову тому, кто крутил нос Евгению. Прямо железной бляхой крепления ремня приложилась – удачный удар, повезло. Хулиган схватился за правое ухо и завалился на левый бок.
Теперь уже Лена – жена, мать, личная охрана и ангел хранитель в одном лице – внезапно очнувшись от очарования смелым поступком мужа, и заметив, наконец, в каком бедственном положении он находится, поспешила на помощь. Надо сказать, что ее вмешательство в ситуацию было значительно эффективнее мужнего. Может она непосредственно и не участвовала в многочисленных дворовых разборках ее молодости (так, пару раз вмешалась), но со стороны их наблюдала, и уж точно послужила причиной большей половины уличных драк. В ней проснулась крученая, смелая и разбитная Ленка-Вензель, получившая свое погоняло за то, что могла обложить трехэтажным матом столь виртуозно и витиевато, что затыкались бывалые зоновские сидельцы.
Тук! Рухнувший набок парень находился спиной к «тигрице, защищающей своего детеныша», и Ленино острое колено смачно врезалось ему в позвоночник. «Баклан» охнул, выгнулся дугой и, теряя сознание, упал лицом в искристый снег, покрывающий асфальт.
– Ах ты сука! – взревел оставшийся на ногах налетчик.
Он рванулся было вперед, чтобы задушить, разорвать в клочья бабу, чье предназначение, по его мнению, было лишь в том, чтобы сексуально обслуживать таких, как он, но не учел, с кем имеет дело. Жена Елена испугалась бы грозного порыва, но Вензель не боялась никого и ничего. Щелк! Жесткий носок итальянского сапога смачно вошел молодчику в промежность.
– У-у-уй, – тонко пропел мужик и, опустившись на колени, откинулся на «пятую точку», руками сжимая причинное место.
«Лишь мертвые в спину не стреляю» вспомнила Лена где-то вычитанную фразу. Конечно, никого убивать она не собиралась, да и вряд ли у этой уличной «перхоти» мог быть пистолет, но точку поставить вознамерилась жирную, чтобы уж точно никто за ними не погнался.
Хрясь! Острый каблук насквозь пробил грязные джинсы, волосатую кожу ноги под ними, все еще крепкие, не смотря на всяческие злоупотребления и излишества, мышцы, и уперся металлической набойкой в кость бедра. Баклан взвыл и, копируя подельника, потерял сознание. А Лена спокойно выдернула каблук из плоти и обернулась к мужу, с ужасом и восхищением наблюдавшим сцену расправы.
Она подошла, легонько хлопнула его по щеке, приводя в чувство, и по ней же погладила.
– Испугался, Сусличек? – спросила ласково, – ничего, ничего, все уже кончилось. В кино пойдем?
В кино?!! Мысли в голове Евгения путались. Он только что видел сцену из какого-то фантастического фильма, где женщина-терминатор расправилась с двумя здоровенными матерыми бандюганами. Расправилась походя, не напрягаясь, как тараканов раздавила на кухне. Тогда, собственно, что удивительного в том, что теперь ей захотелось в кино? Хорошо, что она на его стороне. И все же, это было страшно.
– Ы-ы-ы, – он замотал головой в отрицательном жесте.
Видя его состояние, Лена решительно, но аккуратно подхватила мужа под локоть и увлекла в сторону дома. Распростертые тела пришлось обойти по большому кругу.
Настойка валерианы, контрастный душ и успокоительная беседа, наконец, привели Сусликова в чувство, и супруга потащила его в постель – адреналин зашкаливал. Он всегда был неплохим любовником, но тут переплюнул сам себя: Лена металась по кровати, царапала ему кожу, кричала в голос так, что приходилось зажимать ей рот ладонью. Правда, когда она сильно укусила ее, Женя перестал это делать, плюнув на то, что подумают соседи по поводу криков за стенкой. В конце концов, они сломали кровать. Это послужило сигналом к окончанию любовной истерии. Лена была в восторге, она так нежно благодарила супруга за доставленное удовольствие, что они чуть было не начали все заново. Лишь неисправности конструкции любовного ложа остановили влюбленную пару.
Этой ночью Жене приснился удивительный сон. Он шел с Леной по восхитительной местности; абсолютно все вокруг было лазурного цвета теплых тонов: Солнце, деревья, трава, земля, ландшафтные детали и только река, извилистой змеей пересекавшая местность, была светло синей, да небо приглушенно голубое. Смотрелось все это, как фантасмагорический рисунок, где линии абриса предметов были выполнены не четким росчерком твердой руки, а как-то пушисто, так на ощупь кажется мягкая елочная гирлянда. И вот этот нарисованный пейзаж завораживал и восхищал настолько, что он и она смеялись, хохотали не переставая и махали руками, такого же цвета, как и все вокруг, вспугивая лазурных бабочек с лазурных же цветов. Куда они шли и зачем – было непонятно, да, наверное, и неважно вовсе, ведь главное – они шли вместе, а значит, по определению двигались в правильном направлении.
Весь следующий день Сусликов ходил с высокоподнятой головой, задрав к потолку лиловый нос – накрутили все-таки «сливу». С утра они повторил ночной «марафон», и он опять оказался на высоте. Воспоминания о вчерашнем «побоище» у кинотеатра как-то потускнели, отошли на задний план. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, наверное, потому что именно такой и была. И очень хотелось, чтобы так оставалось всегда.
Но разве так бывает?
___________________________________________________
Прошло несколько относительно счастливых лет. Говорят: когда Бог создавал время, он создал его достаточно. А так ли это? Время – это то, что не имеет ни начала, ни конца, а соответственно размеры ни с чем несравнимые, ибо безграничные, но его почему-то всем всегда не хватает; и еще, время – единственная неизменная составляющая макрокосма, внутри которой все течет, все изменяется.
Не хватило времени насладиться жизнью и Сусликову, потому что бесконечная субстанция в одночасье изменила все вокруг. У Лены появился другой мужчина. Женское непостоянство давно вошло в поговорку, да и как ее осуждать за эту измену, если знать, кто достался ей в мужья. Можно, конечно, возразить, что она сама его выбрала, а мы всегда в ответе за тех, кого приручили, только такие разговоры «в пользу бедных». Любовь – самое эгоистичное чувство на земле, не знающее ни милости, ни жалости; не нуждающееся в прощении и плюющее на осуждение и чужое мнение. Всю мерзость своего поведения влюбленный понимает лишь когда сам остается один на один со своим чувством, в свою очередь брошенный самым дорогим для него человеком. Это такой ужас, такая боль, которую не пожелаешь и врагу. Любовь – тяжелейшая форма заболевания, далеко не всегда поддающаяся лечению. И счастлив по жизни лишь тот, кто любим, но не любит.
Елена влюбилась и, как это часто бывает, в полную противоположность мужу – в сильного, решительно, кажется, гордого и, что тоже не маловажно, состоятельного мужчину. Она не собиралась откладывать объяснение с мужем «в долгий ящик», не собиралась обманывать Евгения и тайно встречаться со своим новым избранником: прямая и непосредственная, она сразу решила расставить все точки на «i».
– Ты прости меня, Суслик, – они сидели друг напротив друга и Лена держала его за руку, – я, наверное, дрянь, но, как говориться, сердцу не прикажешь. Я устала быть «мамой», теперь я хочу побыть просто женщиной, слабой и беззащитной, которую носят на руках и купают в шампанском.
Он смотрел прямо перед собой, но ничего не видел – глаза застилали слезы. Сглотнул – будто ежа проглотил.
– А я? – протолкнул он слова в горло, – что мне делать?
Лена пожала плечами.
– Просто живи, – как-то неуверенно посоветовала она, – кого-нибудь потом встретишь.
Она не верила сама себе, ей было очень жаль Сусликова, но такая жалость никогда не воплощается в конкретику дел и, тем более, какой-то жертвенности, ведь Елена была счастлива по факту своей влюбленности, а значит – на все и на всех ей было по фигу.
– Я ничего не возьму с собой, все, что мы нажили, останется здесь, у тебя, так что, о материальной стороне вопроса, как и о юридической, кстати, тебе беспокоиться не придется – в ЗАГСе все оформлю сама. Все будет так же, как и было, вплоть до занавесок, ложек и вилок.
Он покачал головой и высвободил свою руку из ее ладони.
– Не будет только тебя, – сказал он, – давай сделаем наоборот: пусть твой избранник заберет себе все, что здесь есть, но оставит мне тебя?
Она печально усмехнулась.
– Так не получится, ведь, в первую очередь, это я хочу к нему.
Лена ушла в этот же день, а через полтора месяца развод был оформлен официально. Как он эти полтора месяца прожил – даже не помнил. Механически ходил на работу, что-то делал, с кем-то говорил, ел, пил, вечером засыпал, утром вставал по будильнику и круговорот ничего не значащих дел крал еще один день его жизни. Еще один день, даже не остававшийся в памяти.
Иногда ночами ему снились лазурные сны. В них он шел с Леной по уже знакомой восхитительной местности лазурного цвета теплых тонов. Все было, как в самом первом видении: лазурные Солнце, деревья, трава, земля, ландшафтные детали и только река, извилистой змеей пересекавшая местность, была светло синей, да небо приглушенно голубое. Все смотрелось, как рисунок доброго волшебника, пушистый абрис предметов – мягкая елочная гирлянда на ощупь. Они все шли и шли куда-то, и Лена звонко смеялась. Только он теперь оставался серьезным, но ему очень нравилось слушать ее смех. Куда они шли и зачем – было по-прежнему непонятно, но теперь это казалось очень важным, и так тревожно было у Сусликова на душе в этом лазурном сне, предчувствие чего-то неотвратимого давило. Успокаивало лишь то, что они по-прежнему шли вместе, а значит, по определению двигались в правильном направлении.
Так, в абсолютно бессмысленном существовании, прошел еще год. В один из будних ничего не значащих дней Сусликова хлопнул по плечу коллега по кафедре:
– Слышал, Женька, – преувеличенно радостно сказал он, – женушку-то твою бывшую Ленку, хахаль ее прирезал.
– К-как прирезал? – Смысл услышанного с трудом дошел до Евгения.
Он никогда не интересовался жизнью своей бывшей, не пытался встретиться с ней, позвонить, не знал, где она живет и кто ее муж или сожитель, счастлива ли она, и если «да», то насколько больше, чем с ним. А может уже и нет никакого избранника или он сменился, и не один раз… Да и как это выяснишь? Она жила в другом городе – это он знал точно, а значит, почти в другом мире. Ему было достаточно того, что Лена жива, и это придавало и его существованию какой-то смысл.
– Да так, – продолжил объяснение сослуживец, – приревновал по-пьянке и ножом в живот. В больнице и скончалась.
Он говорил еще что-то, размахивал руками, таращил глаза и назидательно поднимал указательный палец вверх – Сусликов его не видел и не слышал. Он «на автомате» отстранил коллегу рукой в сторону и пошел к входной двери – работа его больше не волновала. Он почему-то сразу поверил товарищу, и ужас от услышанного наполнил все его естество с такой силой, что колени дрожали, и он едва держался на нетвердых ногах.
«По-пьянке, – думал он, переходя дорогу в неположенном месте, – а как это?»
Редкие машины гудели клаксонами, водители, высунувшись из открытых окон, грозили кулаками и обкладывали его матом – ему было все равно, для него больше не существовало этого мира. Но почему-то очень интересовал вопрос: как это – по-пьянке? Несмотря на свой уже не иллюзорный возраст, он никогда не употреблял спиртного.
Сусликов зашел в ликеро-водочный магазин, удивительно, но очереди не было, а вот водка была. Он купил «сабонис » пшеничной и направился домой. Не раздеваясь (скинул только пальто) Евгений прошел на кухню, взял стакан, налил на две трети; вспомнил, что водку вроде бы надо запивать и закусывать. Плеснул в кружку кипяченой воды, разболтал в ней черничное варенье, еще из Лениных запасов, рядом положил кусочек пошехонского сыра. Вызвал в мысленном воображении образы пьющих на банкетах коллег по работе, сделал несколько глотательных движений – так поступали многие – и в несколько глотков выпил обжигающую жидкость.
– Ба-а, – тяжело выдохнул он, тут же сделал глубокий вдох и, подавив рвотный рефлекс, мелкими глотками вытянул кружку воды с вареньем; закусил сыром.
«И что? – подумал, – какая гадость. Зачем ее пьют?»
Но в следующие три секунды кухня пустилась в пляс, предметы вокруг утратили четкость очертаний, в груди потеплело, и щемящее чувство обреченности и тоски немного отпустило. Нет, не исчезло – замедлило рост; и боль осталась, но ощущалась она не так остро – дергала, как глубоко порезанный палец, рана которого уже обработана йодом и перевязана бинтом.
«Так вот это как! – тяжело ворочались мысли в хмельной голове, не теряя, однако, четкости и логичности суждений, – но если это и есть «по-пьянке», то, как можно убить кого-то в таком состоянии?»
Жене сейчас было хорошо и тепло, боль невосполнимой потери теперь ласково обволакивала исстрадавшееся за последний год сердце, будто пытаясь зализать страшные раны на нем, которые не распознает ни один рентген, но прекрасно увидит не вооруженным взглядом любой психотерапевт. И Женьке казалось, что сейчас он любит всех людей на Земле, ну, кроме того гада, который убил его Леночку. И еще вдруг очень захотелось спать. Он с силой, насколько позволяли ослабевшие от спиртного мышцы, потер ногу о ногу, скидывая сапоги – получилось, и босяком, пошатываясь, прошел в спальню, где и повалился одетый прямо на покрывало. Голова кружилась, и уснуть удалось не сразу, приходилось несколько раз открывать глаза, а то все время казалось, что сейчас свалится с кровати. Наконец он провалился в глубокий сон. И тотчас сновидения залили лазурные краски и полутона.
Они шли с Леной, держась за руки, по все той же восхитительной местности; лазурного цвета Солнце голубоватым светом окрашивало деревья, траву, землю, ландшафтные детали, светло-синюю речку, извилистой змеей пересекавшую местность, и голубое небо. Уже такой привычный рисунок, где линии абриса предметов были выполнены не четким росчерком твердой руки, а пушистыми линиями, мягкими, как растрепанная елочная гирлянда, завораживал и восхищал по-прежнему. Кругом порхали лазурные бабочки, периодически опускаясь на лазурные же цветы. Казалось, вот-вот и Женя поймет, куда они движутся в этой почти однотонной цветовой гамме, но вдруг Лена вырвала руку из его ладони и побежала вперед. Он хотел догнать ее, часто-часто перебирал ногами, но почему-то оставался на месте. А Лена, смеясь, все бежала и бежала навстречу неизвестному, постепенно уменьшаясь в размерах и сливаясь лазурными очертаниями с цветом пейзажа. Это был непорядок: ведь главное – идти вместе, и тогда, по определению, они попадут туда, куда надо, куда хотят. Это случиться обязательно и будет правильным.
Женя беспокойно заворочался, заметался по кровати и… проснулся. Во рту было противно и горько. Несколько секунд он молча смотрел в потолок, потом перевел взгляд на настенные часы – он проспал всего около получаса. Он проспал… Это был только сон. А наяву нет Лены, пусть уже и не его жены Лены… Ее нет ни в каком качестве, и никогда не будет!
Вся тяжесть мира навалилась на несчастного, он по-волчьи завыл, пытаясь вызвать слезы облегчения, но глаза оставались сухими. Вспомнил о волшебном действии водки. Поднялся и, сгибаясь под бременем давившего горя, поплелся на кухню. Налил полстакана, уже привычно проглотил противную жидкость, запил водой прямо из носика чайника. В груди опять потеплело. Есть такой вид боли, который не лечат никакие лекарства, только время способно – нет, не убить боль – купировать, загнать глубоко-глубоко внутрь. Но на это нужна огромная сила воли и главное – желание самого больного. Евгений не хотел расставаться со своей болью.
Он встал, открыл дверцу кухонного шкафчика, достал коробку с лекарствами. Долго перебирал упаковки, тюбики и бутылочки, что-то прикидывал, бормотал себе под нос. Наконец, выбрал. Опытный химик, кандидат наук, доцент, заведующий кафедры, он прекрасно знал, что и как надо смешать и выпить, чтобы без боли вернуться в лазурный сон и остаться в нем навсегда. Он налил еще полстакана водки, высыпал два десятка таблеток себе в ладонь, на этот раз твердой рукой поднес ко рту. Передумал. Разболтал запивку, перенес все это к кровати, поставил на тумбочку, таблетки пришлось горкой ссыпать туда же.
Прошел в соседнюю комнату, переоделся во все чистое – рубашка оказалась не глаженая, но заниматься этим сейчас он точно не собирался. Обул новые, еще ни разу ненадеванные полуботинки, которые года два назад ему подарила супруга. Положил во внутренний карман пиджака паспорт. Потом подошел к входной двери и, щелкнув собачкой замка, оставил не запертой. Вроде все. Придирчиво оглядел себя в зеркало, в целом остался доволен; прошел в спальню.
Сел на кровать, сгреб в ладонь горстку белых шариков и колбасок и, как кочегар мощным движением рук и спины закидывает в топку уголь, так и он забросил в рот таблетки. Каждая в отдельности могла вылечить какой-нибудь недуг, или, по крайней мере, уменьшить его последствия, вместе же они превращались в сильнодействующее снотворное, которое гарантированно и безболезненно успокоит человека навсегда. Глотнул, запил водкой, потом водой с вареньем. Лег и закрыл глаза. Голова слегка кружилась, в ушах стучали серебряные молоточки. Прошло несколько минут. Он вспоминал их совместную жизнь с Леной, какой она была счастливой, корил себя за то, что так просто отпустил ее, тем самым погубив единственного любимого человека. Как это по-русски – каяться в том, в чем ты совершенно не виноват.
Сознание заволокло дымкой, дыхание стало тяжелым, прерывистым. Сусликов спал, спал мертвым сном.
…Он догнал, наконец, Лену, взял за руку, заставил остановиться и посмотрел в ее голубые глаза. Теперь только они отличались по цвету от окружающего лазурного пейзажа, даже речка и небо были окрашены в лазурные тона. И они пошли. Наконец, обоим было ясно, куда и зачем они идут, только другие об этом не узнают – ведь они никому и ничего не скажут, это их маленькая тайна. Чужим хватит того знания, что движутся они в правильном направлении, потому что идут вместе. Как в песни Рика Эстли «Together Forever ».