(Из серии «Ватные Истории»)
«Смята надежда… и скоро злой рок
Станет дороже кумира…
Если бы слёзы увидеть Ты смог
В Глазах Мира!»
(Rainbow. “Eyes Of The World”)
С самого раннего детства, будучи ещё тонюсеньким стебельком, коий могла растоптать любая бродячая собака, Она знала, что зовут ее Акико. Что в переводе с японского означает «умный ребёнок». Кроме неё, ведал об этом разве что древний дед Семёныч. Знание пришло к нему, как всегда, из ниоткуда, и он по секрету поведал мне, прапраправнучке, эту тайну, тщательно скрываемую им не только от пришлых людей, но и от своих односельчан. Ибо издревле так повелось: если злой человек имя беззащитного ребёнка узнает — запросто сглазить его может. А вот если никакая нечисть об этом не знает и не ведает — тогда дитятке малому особая защита дарована будет. И не растопчут, не сломают Акико; не выдернут с корнем во время расчистки леса. И, достигнув положенного возраста, Она обязательно зацветёт!
Так оно, собственно говоря, и вышло. И хотя никто и понятия не имел, откуда появилась в русском лесу это чужеземное создание и не представлял, как за ним надобно ухаживать, но по весне это деревце покрывалась диковинными розовыми цветами. И от аромата, источаемого ими, смущались души юных влюблённых, а на глазах седовласых стариков появлялись счастливые слёзы.
«Ветви в цвету -
Ароматные девичьи руки, -
Белея, приветствуют грациозно
Прекрасной весны
Лучшую пору», — так писала про цветущую сакуру известная японская поэтесса Акико Ёсано. Лучше, пожалуй, и не скажешь!
Но увы, недолго радует взор людской цветущая сакура. И вот уж снова Акико наша томится в одиночестве: не приходят к ней влюблённые, не восхищаются нежными розовыми цветочками, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат.
Да и деревья вокруг ведут с ней не сказать, чтоб очень дружелюбно. И это и не удивительно. Кто она для них такая? — всего лишь страшненькое корявое деревце, пару месяцев в году напяливающее розовый парик, обильно сбрызнутый чужеземными духами! Если верить местным лесным кумушкам, то парик сей может приглянуться лишь чокнутой посетительнице авангардных вечеринок. (Да-да, наши провинциальные деревья слышали и о клубных вечеринках. О чем только не болтает молодежь, гуляющая по лесу! Только и успевай слушать да запоминать!)
Если б ведали деревья, какой острый слух у Акико, они наверняка сплетничали бы о ней пореже. А главное — потише. Хотя, кто их знает? Может, наоборот, вопили бы во все горло, чтобы чужеземке мало не показалось…
— Ну ладно, эти розовые волосы и жутко пахучие духи! Но скажите на милость, откуда взялись отверстия в ее коре, так похожие на глаза? Когда и где умудрилась она их приобрести, если весь свой век с насиженного места не сходила? — вопрошала подружек тонкая, но ужас какая вредная Березка.
— Наверное, она воображает, что такой «глазастый» наряд ей очень к лицу? — едва не задыхалась от смеха Осина. Это дерево весьма гордилось своей гладкой корой. А также тем, что из какой-то ее дальней родственницы выстругали высококачественный осиновый кол, хранящийся сейчас в городском Музее Лесной Магии. Сам знаменитый граф Отодракула едва спасся от протыкания оным, поспешно улетев на Марс космическим туристом. Да и оставшись там на вечное поселение — у марсиан кровь их зелёную высасывать.
— Напрасно она что-то о себе воображает! Как посмотришь на ее корявое тело — так прямо жить на свете становится страшно! — вторила Осине Липа. — А уши-то, уши! На той неделе парень один под моими ветвями присел, и мы с ним вместе целый час на телефоне фильм фантастический смотрели. Так вот, был там один дядька — такой же страшный и ушастый, как наша незванная гостья. Имя у него ещё такое… чем раны обычно мажут… Зеленка… Ихтиолка… Ох, память моя девичья!
— Йода, — подсказала Липе гибкая как телом, так и мыслями своими Верба. — А знаете, как ее наш старик Семёныч называет? «Глаза Мира»! День ночь я все думаю и думаю об этом, но никак не могу понять, что это значит… Но знаете, девочки, что я заметила? Этих самых «глаз» на теле ее с каждым днём становится все больше и больше…
— Потому что птицы ее клюют! — захохотала сплетница-Березка. — Кого же им ещё клевать, как не ее, всю изнутри червивую, брррр… Ну не нас же с вами, в самом деле?
***
Глупые, безмозглые деревья! Не могли почувствовать они деревянным нутром своим, что ежедневно, ежечасно кривенькая, невзрачная Сакура Акико спасает таких, как они.
Спросите, как она это делает? А очень просто! Гуляет рядом с ней, счастливой и цветущей, влюблённая парочка, парень цветы с нее обрывает, девушке дарит. А Акико тихо так в ушко ему и шепчет: «Не тронь цветочки мои слабые! И другие, полевые тоже не обрывай! Все равно до дома их не донесёшь, завянут!»
С изумлением смотрит юноша на свою спутницу: вроде, сказала она ему сейчас что-то, а губы у неё даже не пошевелились… Но цветы рвать больше не решается…
— Что-то устала я, — теперь уж по-настоящему говорит его спутница. — Жаль, трава после дождя мокрая, так отдохнуть хочется!
Кавалер — он и рад своей даме услужить: к берёзке-малютке подбежал, ствол ее согнул… Ещё минута — и сломает ее, тоненькие веточки перочинным ножиком обрежет, жахнет стволом об колено — и будет им с любимой какая-никакая, а скамеечка о двух брёвнышках!
Только вот опять слышит юноша как будто голос девушки своей: «Не гни, не ломай стройную березку! Надоело мне гулять! Пойдём лучше ко мне в гости, чай пить! Мамка сегодня пироги с малиной напекла, вкууусные!»
Ну и забывает тут же парень и о березке, и о том, что любимая его на усталость жаловалась. Подхватывает ее на руки — и несёт прямиком до матушкиного дома. А девушка хохочет, да только крепче к суженому своему прижимается!
***
Если вы думаете, что Сакура наша всегда была такой тихой и доброй, то я вас сейчас разочарую. Только повзрослев и мудрости набравшись, перестала Она самодеятельно виновных карать, а стала действовать мягче и легче, шепотком девичьим да уговорами ласковыми. Знала она теперь: мудрый Создатель все видит: он и рассудит все по справедливости. А если Ему вдруг помощь ее понадобится — так непременно к ней обратится.
А было время, когда Она, по молодости и резкости своей, такое волшебство над провинившимися вытворяла, что сам Создатель хватался за голову!
Приведу вам хотя бы один пример того, что, по авторитетному мнению старика Семёныча, сотворила именно Акико, и не кто иной…
***
О том, что случилось целый век назад с Иваном-Дураком, помогавшим безбожникам рушить местный храм, посвящённый иконе Божией Матери «Взыскание Погибших», даже в газете районной писали. У старого Семёныча нашего по сию пору доказательство тому имеется: аккуратно вырезанный пожелтевший листочек со стихами, висящий в рамке на стене. Видимо, так поразило тогда случившееся известного поэта, что просто не мог он не выплеснуть чувства свои на бумагу.
Пару лет назад, навестив прапрапрадеда своего Семеныча, я стихи сии аккуратно к себе в блокнот переписала. Вот они — слово в слово:
Небогатое село
Притулилось у дороги,
Здесь, всем горестям назло
Люди помнили о Боге.
Храм воздвигли на века,
Без халтуры, без изъяна...
Здесь крестили Дурака,
Деревенского Ивана.
Но настали времена:
Бес закрался людям в души,
Он шептал: «Не нужен храм!
Нету Бога! Храм — разрушим!»
И услышал секретарь,
Подхватили двое, трое:
«Храм — он ныне мрак и старь,
Мы без Бога мир построим!»
Дружно похвалялись так,
Словно ни стыда, ни срама…
С ними и Иван-Дурак
Побежал к родному храму.
Развлекались от души,
Беса выпустив из клетки,
Чтоб навеки сокрушить
То, что строили их предки.
Бога нет? — Что ж, если так —
Вдоль по улице, до дома
Потащил Иван-Дурак
Крест церковный, крест огромный.
Говорил соседям он:
«Я на крест надену платье,
И назойливых ворон
Будет крест святой пугать мой!»
Веселятся дураки,
Душат, рушат храм исправно,
И вздыхают старики,
Закрывают бабы ставни.
Только вдруг семь раз подряд
Грянул гром со страшной силой,
И отчаянных ребят
Вмиг с церковной крыши смыло!
Ливень страшный, грохот, гром,
Лают бешено собаки...
Где же он — Иванов дом?
Не найти его во мраке!
Два часа тогда гроза
Бушевала неустанно...
Но хочу вам рассказать
То, что сделалось с Иваном.
Пронеслась молва окрест,
Всем вокруг известно стало:
Молния, ударив в крест,
Их теперь навек спаяла.
Очень долго у реки
Крест стоял немым укором,
И вздыхали мужики,
Бабы отводили взоры.
И прохожим, на порог
Выходя, Семёныч старый
Объяснял: «Илья-Пророк
Спас его от Божьей кары!»
***
«Понравились стихи? — вопрошал меня Семёныч, тыча крючковатым пальцем в сторону самолично вырезанной рамочки. — Иван он, конечно, дурак несусветный был, все село наше над ним потешалось. Вот и захотел он перед председателем выслужиться, чтобы отныне все его умным считали.
Но только вот что я тебе скажу: все, кто тогда храм Божий рушил, так или иначе пострадали. И думается мне, что это волшебница наша, Глаза Мира на глупость нашу разгневалась… И так все устроила, чтобы люди свою ошибку поняли и никогда больше бесу собою управлять не позволяли.
Я тогда, понятно, корреспонденту газетному да поэту ихнему ничего о нашей спасительнице не сказал. Понимал, что меня за этакие разговоры могут на серьезное лечение уложить, да и Акико не поздоровится. Срубят они нашу красавицу… нет дерева — нет проблем! А посему, притворился я перед ними дедом совсем уж дремучим. Начал бормотать себе под нос что-то об Илье Пророке, который в колеснице по небу летает и дождь с молниями на дураков разных насылает… Отсюда он, Илья, в стихе поэта того самого и появился!»
И так убедительно рассказал мне об этом случае Семёныч, что просто невозможно было ему не поверить. Ведь он, по его собственным рассказам, не только выступление Ленина, стоявшего на броневике слушал, но и самого Наполеона видал, когда тот Москву горящую взором своим откидывал…
***
В то время, когда я приезжала к Семёнычу, ничто в лесу уже не напоминало о когда-то росшей там Сакуре. Глаза Мира умерла, превратилась в прах. Слишком много и долго помогала она деревьям, кустарнику, цветочкам и каждой травинке малой, чтобы справиться с ранами, неизменно появлявшимися на ее теле после каждого совершенного благодеяния. Души умерших растений, кои впитывала в себя жалостливая Акико, продолжали жить и дышать через те самые отверстия в стволе ее, кои дед Семёныч столь прозорливо назвал Глазами Мира…
Здесь были души капризной Березки и пафосной Осины; насмешливой Липы… Как ни защищала их Акико, но спасти не смогла. И не потому вовсе, что не хватило сил: просто она, повзрослев, запретила себе отвечать злом на зло. И Зло в облике человека с топором не преминуло этим воспользоваться.
***
Очень хорошо, по-семейному так поговорили мы тогда со старым прапрапрадедом моим Семенычем. Травяного чайку с мёдом и вареньем самым разным попили; целый торт вдвоём «уговорили», который я ему в подарок привезла.
Только вот не спешил почему-то Семёныч знакомого своего деда Иваныча кликать, чтобы тот меня на внедорожнике до станции Медвежья Глушь подбросил. Все ждал чего-то иль кого-то: прислушивался и в окошко то и дело поглядывал.
И — дождался! Заскрипели половицы в сенях, чьи-то лапки настойчиво зацарапались в дверь… Семёныч вскочил, встречая диковинного гостя: обезьяну-гамадрила, «родственников» которой я последний раз созерцала лет двадцать назад в московском зоопарке.
Гамадрил огляделся по сторонам, увидел накрытый стол и недоеденный мною кусочек торта… рванулся к столу и тут же уложил тортик в свою необъятную пасть. Запив угощение чаем из моей же чашки, обезьян чинно уселся на деревянный табурет, ожидая «продолжения банкета».
— Знакомься, это Яша. — засмеялся Семёныч. — Он гамадрил, если ты ещё это не поняла. Они обычно в Африке обитают, но с Яшей — случай особый. Он в нашем лесу ровно через год после того появился, как Глаза Мира в прах превратилась. Она же гамадриадой была — древесным духом, коий живет и умирает вместе со своим деревом. А гамадрилы, значит, — верные слуги этих самых гамадриад. Как хозяйка их умирает — спешат туда, где прах ее покоится. Чтобы, значит, родной холмик обнять, да на нем и упокоиться. Многие из обезьян не выдерживают тягот пути и до могилы хозяек своих не доходят. Но наш Яшка — не из слабаков!
Семёныч потянулся к Яше и ласково погладил его по головке. Гамадрил охотно соскочил с табуретки и угнездил буйну голову свою на дедовы колени, надеясь, что тот поищет и непременно найдёт у него блошек.
— Яшу у нас любят, — продолжил свой рассказ Семёныч. — Была, правда, пара недовольных, у которых обезьян наш что-то там из огорода стащил. Но я им все популярно объяснил. А заодно и напомнил, как они под Новый Год елки в лесу нашем на продажу рубили… А Глаза Мира тем временем слезами обливалась и криком кричала. Только вот не слышал ее никто, не хотел слышать…
Ну, мужики мои наставления выслушали, и об Яшиных проделках отныне ничего лишнего пикнуть не смеют. Ибо у самих рыльца в пушку оказались. Обезьян — он что, пару морковок скоммуниздит — и сыт, и доволен. А мы все, деяниями своими чёрными, лес ради наживы и развлечений губили. А вместе с лесом — и Глаза Мира убивали.
— А что же теперь с Яшей будет? — в страшном волнении спросила я у деда. — Нет больше в живых его хозяйки, а стало быть, и он вот-вот тот самый родной холмик обнимет и умрет!
— Да я и сам, честно говоря, удивляюсь, — почесал затылок Семёныч. — Уж скоро год с тех пор, как Яшка сюда притоптал. И взгляни на него: вполне себе здоров и очень даже упитан…
И тут счастливая догадка озарила лицо старика. Он схватил гамадрила за плечи, вглянул ему в глаза и спросил: «Ты в этом уверен?»
И Яшка послушно кивнул.
— А ну-ка, пойдём с нами, — приказал мне Семёныч. Мы вышли из дома и отправились в лес. Милейший Яша привёл нас к небольшому пригорку, где присел на травку, с необычайным благоговением глядя на тоненький прутик, выбивающийся из-под земли.
— Так вот где он целыми днями пропадал! — задумчиво произнёс старик. — Охранял, значит, дочку Акико от посягательств внешних!
В глазах старика появились слёзы. Я тоже не удержалась от того, чтобы не расплакаться. А гамадрил смотрел на нас с недоумением, как будто хотел сказать: «И чего вы, дурачки такие, плачете? Это ж раньше нужно было плакать, когда хозяйка моя от ваших же, человеческих рук погибла. А сейчас зачем плакать? Новая Сакура у вас теперь будет, и вы ее пуще ока своего беречь станете. А не станете — я вам таааак по попе надаю — век Яшку-гамадрила помнить будете!»
29.03. 2024.
(От души благодарю Саният Хагур, директора Школы «Изысканная Вата», за все то душевное тепло и мастерство, кои она даровала нам, своим ученикам)