Швейцар да Марья часть 1. Швейцар да Марья часть 2

               






               





                Ш в е й ц а р
                да
                Марья









   













                1



    -  В Царьграде!- громко вопил мальчонка-газетчик, размахивая пачкой сложенных газетных листов, -  Революция!  Весь Константинополь в огне! Русский самозванец зарубил Кемаля Ататюрка и  взошел на Цареградский престол! Заставил весь меджлис принести присягу и целовать ноги новой царице! – Расстрелял непокорных!  читайте! – Базилевс Григорий Пирята и царица Марья – Краса на троне Византийских императоров!! Новые янычары!!! Европа грозит войной Османам! Снова Турецкая Война! И, всучив прохожим последний оставшийся номер московской «Красной Гвардии»,  вприпрыжку поскакал в редакцию  за новой пачкой газет.
    … Москва, макушка лета 1923г. Главный редактор столичной газеты  молча кружил вокруг длинного стола,  нервно сплевывая в каждое их четырех открытых настежь, окон.  Тесно сидевшие за столом сотрудники не сводили глаз с мечущегося по кабинету начальника, поворачивая  головы за шефом, как подсолнухи за солнцем.               
    - …стали пропадать женщины! – трагически прошептал Ипполит Матвеевич и,  сняв очки, зеленым платочком театрально промокнул горькую слезу, скатившуюся на щетинистую щеку.
    Откашлявшись,  громко отсморкавшись и хлебнув кипяченой водицы из стоявшего перед ним граненого стакана в буржуйском серебряном подстаканнике, Ипполит Матвеевич обвел испытывающим взглядом присутствующих. На физиономиях сотрудников, внимающих начальнику, читалась  искренняя собачья преданность и готовность служить.
     С недавнего времени в здании редакции столичной газеты «Красная Гвардия» происходили странные вещи.  Два дня назад бесследно исчезли шесть зонтиков, стоявших в корзине для мусора возле кабинета завхоза Петра Петровича Мармуты, мужчины желчного и скуповатого. Зонты предусмотрительный завхоз приготовил на случай проливных дождей, случающихся в Москве в эту пору.  А  вчера бесследно сгинул в редакционных коридорах  жирный белобрысый пивовар со странной фамилией  Недоливо - Божевольский, из скоробогатых  дельцов, пришедший в редакцию по рекламным делам. Нэпман требовал поместить на всем развороте газеты громадный плакат, изображающий мордатого мужика в красной с черным горохом крестьянской рубахе. перехваченной на тугом пузе толстой волосатой веревкой. В протянутой зрителю руке  у мужика  была огромная запотевшая  кружка с  пышной шапкой пены. Подпись под плакатом предлагала:  « Пейте пиво пенное, - будет морда здоровенная!» Для  пущего соблазна, в другой руке мужик сжимал  связку вяленых вобл.

                2


     Бдительно стерегущая покой шефа, секретарша пышной грудью оттерла пришельца от кабинетных дверей в коридор, а затем  на лестницу, и,  предложив ему зайти через недельку, поручила назойливого визитера заботам швейцара, как раз и доставившего пузатого в лифте на шестой этаж. Швейцар долго разглядывал похожего на разжиревшего Миклухо-Маклая, коммерсанта, представленного ему Мадленой, затем, покачав головою, глубокомысленно изрек: «надо, же, какие бывают на белом свете Недоливы!», и препроводил толстяка в лифт.   Больше пивовара с удивительной фамилией никто не видел. 
Приходившие  утром дочери исчезнувшего жирдяя, не вернувшегося вчера домой - две  толстые, немолодые тетки, похожие своими лошадиными физиономиями друг на дружку как две капли воды, никаких следов своего папеньки не обнаружили  и, видимо, проголодавшись, покинули  редакцию.
 Газета помещалась в двух верхних этажах  бывшего доходного  шестиэтажного дома, стоявшего на крутом склоне  кривого переулка.   Советская власть забыла переименовать переулок. революционно, и он старорежимно звался «Подколокольный». В нижних этажах располагались быстро набирающие силу нэпманы и различные адвокатские и коммерческие конторы, в полуподвале чадила кочегарка с неизменным своим истопником и дворником, чумазым, вечно пьяным татарином  Ахметом. В первом этаже в обширном зале хмурый швейцар Андреич (в миру Григорий Андреевич Пирятин) встречал посетителей и по своему произволу отправлял наверх либо  пешком по лестнице, либо сажал в старый скрипучий лифт. Некоторых, особо ему приглянувшихся, Андреич  доставлял на нужный этаж самолично, с несвойственной ему учтивостью, исполняя службу лифтера. Обычно же он бывал невоспитан и груб. Стряхивая несуществующую пылинку с рукава своей великолепной, шитой золотом, ливреи, привратник лениво цедил обратившемуся за помощью, посетителю скупое свое пояснение, что, дескать, нигде никого нету, все ушли, и вообще, шел бы и ты, родимый, куда подальше!. Время от времени  он оживлял свою неторопливую речь изрядной порцией цветистых матерных эпитетов, вгоняя в краску ни в чем не повинного гостя. За свои сорок с небольшим лет, швейцар  успел повоевать в эскадроне государевых «улан летучих» на первой мировой, снося острой шашкой  германские головы.  Неповоротливые кайзеровские солдаты, увешанные всяческой амуницией, разбегались, от летящих всадников, как куропатки от коршуна, побросав тяжелые винтовки с похожим на большой нож, штыком.   В гражданскую  он, по его выражению, «рубал комсомоликов»,  служа верой и правдой царю-батюшке в конной орде белоказаков.  После войны лихой становой атаман, полковник Пирята на родимый Дон не вернулся из осторожности. Зато  в столице, появился бравый швейцар Пирятин.

                3



     Он поселился в просторной комнате первого этажа пресловутого дома в Подколокольном, разгороженной на две части одна, поменьше, имела выход в кочегарку, а из другой можно было попасть прямо на широкую, застланную красным ковром, парадную лестницу. Эти помещения скромно именовались швейцарской каптеркой. В меньшей части было устроено подобие столовой с большим столом о шести стульях, громадным буфетом и всяческими шкафами и шкафчиками. Другая же часть швейцарской каптерки была обставлена с неподобающей роскошью. Дорогой персидский ковер украшал одну из стен, свешиваясь на спинку широкого дивана. Такой же точно ковер лежал на блестящем паркете. На нем мирно соседствовали четыре мягких огромных кресла вокруг круглого дубового стола с львиными лапами вместо ножек. На столе на широком серебряном блюде высился хрустальный графин, полный мутного самогона. Графин  был опоясан кольцом из благородных хрустальных стопочек, возле каждой из них вызывающе стоял  плебейский граненый стакан. Стену напротив дивана украшал огромный  портрет вождя революции.  Хитро прищурясь, вождь внимательно разглядывал стеклянную композицию, бывшую на столе. «Тебе не налью!» - временами ворчал Пирятин, снимая портрет с гвоздя и ставя  его лицом к стенке. Под снятым со стены портретом скрывался еще один. Император Всея Руси и прочая и прочая, царь-батюшка Александр Первый, Освободитель, изображенный во всем своем великолепии, строго глядел  на швейцара. Тот же усевшись в плетеное кресло-качалку перед Императором,  начинал неторопливую беседу с самодержцем.  Чокаясь стаканом о золотое пузо нарисованного на холсте монарха, швейцар, прихлебывая мутную жидкость, по-свойски корил того за никудышных его наследников, постепенно разгораясь и впадая в ярость. «Просрали Империю!»-  гневно заключал Андреич и, вдребезги хватив пустым стаканом об пол у ног Императора, занавешивал того портретом вождя, Покачавшись в кресле, выкурив трубочку,  швейцар укладывался на огромный сундук, накрытый рыжей мохнатой буркой и мгновенно засыпал. В сундуке этом, стоявшем у третьей стены, увешанной портретами жеманных красавиц и картинами с изображением кровавых батальных сцен, хранилась верная шашка, несколько револьверов, скрипучее старое седло и множество другого барахла. Золотые монеты и драгоценности, награбленные атаманом в  охваченных пожаром гражданской войны южных  городах и весях, наполняли почти до самой крышки точно такой же сундук, стоявший в доме молодой работницы Пролеткульта, на Остоженке. Андреич частенько оставался на ночь в небольшом домике совслужащей, предпочитая засыпать в жарких объятиях девицы, нежели ворочаться на жесткой крышке своего сундука.
                4



    За фанерной стеной зала, оклеенной  обоями под мрамор, располагалось просторное  помещение мастерской, широкими воротами выходя на захламленный всякой всячиной внутренний двор.
 В мастерской Дим Димыч Савелов, энергичный интеллигентный мужчина в  расцвете сил с помощью двух бестолковых и вороватых подмастерьев, занимался починкой разнообразнейшей техники - от старых ходиков с чугунными утюгами, висящими на цепочках  рядом с медными гирьками и велосипедов до мощных электрических динамо-машин и охрипших граммофонов.
     Революция жадно вырвала из рук Соловьева Дмитрия Демидовича небольшой заводик, выпускавший разнообразную хозяйственную утварь и знаменитые тульские самовары,  заставив изготавливать револьверы, винтовки и пулеметы «Максим».   Однажды, безлунной ночью, Дмитрий, поджег бывший свой заводик,  плохо охраняемый Советской властью, заранее нагрузив три крытых подводы новой продукцией  завода.      Благополучно добравшись до входившего в силу Петлюры, Дмитрий Соловьев на трех тачанках, устроенных из бывших при нем подвод, активно воевал с Советами  в  Малороссийских степях.  Скромную мастерскую Соловьева в Подколокольном переулке Революция не заметила.
 Начавшийся НЭП позволил ставшему Дим Димычем Савеловым,   Дмитрию вернуться в свою мастерскую.
    Итак, Ипполит Матвеевич  Поспелов, главный редактор газеты, весьма импозантный мужчина средних лет с нервическим, неспокойным характером, проводил ежедневную «летучку», собрав почти весь личный состав красногазетной гвардии в своем огромном кабинете. Персонал составляли
два десятка симпатичных бойких на язык, барышень  да столько же шустрых молодых людей – репортеры, машинистки, корректоры и прочий жизнерадостный газетный народ. Эти спокойно сидели на жестких венских стульях, расставленных вдоль стен полукольцом. По сторонам длинного широкого стола, приставленного  торцом к монументальному  Ипполитову, в мягких кожаных креслах беспокойно ерзали зады начальствующего состава. Строгий Ипполит Матвеевич безжалостно давил штрафами и взысканиями своих помощников за малейшие сбои в отлаженной работе газетного механизма, при этом, совершенно не подвергая репрессиям беззаботный младший состав редакционной братии.
  Слово взял ведающий персоналом, сидящий по правую руку шефа Худшанский  Моисей  Израилевич, первый зам,  ответственный за моральные и трудовые качества персонала. 
                5


Коротко подстриженный  светловолосый крепкий  мужчина  хорошего сложения, Худшанский  ревниво заботился  о представительницах прекрасного пола, бывших на его попечении.
В прежние времена он служил пономарем в небольшом приходе в Туле и очень любил подсматривать, как тамошний поп-батюшка исповедовал молодых прихожанок, завидуя священнику черной завистью. Натужно сопя, он жадно пожирал глазами молоденьких прихожанок, уединявшихся с  попом для подробного отчета о своих девичьих поступках и сомнениях. Стоя за занавеской, отгородившей уединившегося с очередной грешницей, батюшку, глубоко засунув руки в карманы широких штанов,  надетых под белым с золотом стихарем, он изнывая от зависти, представлял себя на месте ни о чем не подозревающего священника, с глазу на глаз исповедующим молоденьких аппетитных грешниц. Руки его сжимались в кулаки, глаза увлажнялись. Озабоченный пономарь тяжело дышал, извивался всем телом и часто на его измятых штанах проступало вдруг влажное пятно, проявляясь иногда на белоснежном его стихаре. С приходом в Тулу Советской власти, Моисей явился к председателю реввоенсовета и сдал своего патрона со всеми потрохами, обвинив в разврате и содомии. Батюшку в тот же день вывели в расход, а бдительный пономарь за проявленное мужество и верность новой власти был назначен комиссаром при главном редакторе тульской газеты «Губернские Новости», Поспелове Ипполите Матвеевиче. Вскоре Партия решила, что Тульский главред нужен столичной газете «Красная Гвардия» взамен недавно расстрелянному за вольнодумство, несознательному хохлу Прокопенко. Вместе с главным редактором в столицу перебрался и Худшанский. Вот где пригодились ему подсмотренные исповеди тульского попа, Моисей  изводил газетных девиц всевозможными лекциями и скрупулезным разбором возможных житейских ситуаций, могущих возникнуть в нелегкой девичьей жизни.  Моисей пытливо вникал в каждую бытовую мелочь своих подопечных и даже,  в биологические циклы своих  воспитанниц с неподдельным участием воспринимая всякие недомогания, случающиеся с  девицами время от времени.
     Когда же  Худшанскому удавалось сдвинуть непрочные моральные устои  очередной девушки, Моисей  целиком отдавался своей избраннице, и совершенно забывал о дрессировке остальных дам. Дамы  облегченно вздыхали и вели себя как какой нравиться. Вся кипучая энергия начальника доставалась счастливице,  взятой в круглосуточную опеку. Моисей  не расставался со своей избранницей ни на минуту. Ни днем, ни ночью. Он привозил ее на пролетке и увозил домой на лихаче. Он ел и пил с ней за одним столом и даже из одной чашки.

                6



Когда девушка отлучалась по естественной надобности, ревнивец столбом торчал возле дамской уборной, тихонько подвывая и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Через некоторое время, прискучив своей пассией, Израилевич возвращал ее  в  рабочую среду, и говорил, улучив момент, Ипполиту Матвеевичу, что мол, пора бы пополнить наш «курятник». Заручившись согласием шефа и дав объявления о наборе новых работниц, Моисей  развивал бурную деятельность по  отбору нужной кандидатуры из множества откликнувшихся на него соискательниц. Девушки шли косяком. От желающих служить в известной столичной газете не было отбоя. Однако, бывшему пономарю приходилось производить селекцию в строго ограниченных рамках. Узкие эти рамки ставила великолепная Мадлена, строгая секретарша Главреда, она же  заведующая кадрами.
     В огромных синих очах  Мадлены,  шикарной брюнетки, высокой и статной, с  густыми черными, как ночь, блестящими волосами, струящимися по белоснежным плечам, в этих оттененных густыми длинными ресницами очах один лишь  рассеянный Ипполит Матвеевич не хотел увидеть устремленную на него пылкую любовь красавицы.
     Когда, во время очередной оперативки,  секретарша приносила шефу срочную бумажку и, склонившись над ним, спокойно восседающим в своем кресле, отчеркивала длинным ногтем строчки, требующие Ипполитова внимания, присутствующие мужчины, начинали дышать учащенно и жадно пожирали глазами стройные ноги  в изящных туфельках, высоко открываемые всегда задирающейся короткой юбкой и роскошную грудь в глубоком декольте, упруго касающуюся плеча  начальника. Женщины завистливо вздыхали. Ипполит Матвеевич был холоден и неприступен.
      Мадлена была неприкасаема. Никто не смел даже  в мыслях пригласить ее куда ни- будь сходить вместе, или просто затеять с ней легкий флирт. Это –женщина шефа – шепотом объяснял кто ни - будь новичкам, глядевшим масляными глазками на чудесную секретаршу. Худшанский предпринял как – то дерзкую попытку вовлечь Мадлену в  свои психологические сети, однако, получил такой невероятной силы отлуп, что даже сейчас при встрече с красавицей опускал глаза долу и непроизвольно потирал ладошкой жарко пылающие уши.
      На возникающие временами шашни между девушками и молодыми людьми, служившими в редакции, все смотрели сквозь пальцы. Пары складывались и распадались причудливым калейдоскопом, давая пищу пересудам и сплетням в курилке и в столовой. Это было нормально.
   
                7



  Так вот,  - безответно и безнадежно влюбленная секретарша не могла позволить появиться вблизи шефа любой девушке, способной привлечь его внимание. Кандидатуры будущих работниц  редакции, рачительно отобранные Моисеем,  шансов быть утвержденными завкадрами с последующим трудоустройством, попросту не имели.
    Итак, вскочивший с места, Худшанский,  театральным жестом указав на дверь, за которой помещалась в своей отдельной приемной завкадрами, гневно обвинил Мадлену в причастности к исчезновению милашки, которую он, Моисей, выбрав из множества соискательниц, отправил к Мадлене для  немедленного трудоустройства в машбюро редакции в качестве стажерки - машинистки. После долгих препирательств и взаимных оскорблений, выяснилось, что Моисей провел выездное собеседование со своей милашкой в известной всей Москве уютной  чайной  на Солянке и направил девушку искать редакцию самостоятельно. Подробно объяснив, как ей найти завкадрами героического печатного органа, он принялся за следующую милашку, терпеливо ожидавшую своей очереди в толпе других соискательниц у входа в нэпманское заведение. Отправленная самостоятельно, девушка в редакции не появилась.
 Был вызван швейцар. С каменной мордой взглянув на предъявленное ему фото милашки,  Андреич  буркнул по- малороссийски – нэ бачыв!  Пригладил ладонью усы, и  ушел, в сердцах пнув сапожищем  открытую дверь, и громогласно послав всех собравшихся тут дармоедов на х…    «Никого-то не уважает наш швейцар»-  задумчиво протянула бухгалтерша Софья Павловна,  сидевшая рядом с дверью, и, подняла вверх отвалившуюся от двери золоченую табличку с именем шефа, упавшую ей прямо на колени.
     -Ну- да,   ну- да, - безучастно заметил Ипполит,  разглядывая фотографию пропавшей.
 Громко топая сапожищами,  Андреич  спустился по лестнице, игнорируя лифт, и проследовал в кочегарку. Там, ткнув кулаком в плечо Ахмета, сладко
дремавшего в старом продавленном кресле у стола с пыхтящим самоваром, швейцар воскликнул: - спишь, собака! – а ну, давай сюда эту девицу!
  - что случилось, Ваше – с-ство?
    - засветились маленько, Ахметка. Сейчас узнаем, насколько.   
     Ахмет некогда служил вестовым у атамана Пиряты и, крепко привязавшись к нему за годы совместной военной жизни, последовал за
своим хозяином в столицу. Их отношения совершенно были подобны отношениям строгого хозяина и большого свирепого пса. Один без раздумий выполнит любую прихоть хозяина, другой строг и придирчив, но никому в обиду товарища не даст.
                8



  Заложив массивным засовом дверь кочегарки, Ахмет большим ключом отпер один из четырех электрических шкафов, стоявших у нештукатуреной кирпичной стены. В шкафу не было рубильников, проводов и прочей электрической  дряни. Зато были бетонные ступени, ведущие вниз, в темноту. Щелкнул выключатель.  Неяркая лампочка, загоревшись, вызвала из мрака узкую лестницу, упирающуюся в ржавую стальную дверь. За дверью оказался длинный широкий коридор с низкими потолками и шестью глухими металлическими дверями вдоль стены. Другая стена была гладкой из красного кирпича. Коридор упирался в обычные раздвижные двери лифта.
    Андреич распахнул одну из дверей и вошел в открывшуюся комнату, лишенную окон, залитую желтым светом лампочки, свисавшей с потолка  на витом проводе. На жестком деревянном топчане сидела заплаканная девушка. Вот она, пропавшая милашка – медленно процедил швейцар -  кто видел тебя, несчастная, входяшую в это здание? Девушка непонимающе уставилась на инквизитора. А, ладно! –махнул рукою Андреич, и, доставая из кармана кисет с табаком, заключил: «Ахметка, готовь ее и тех трех других в дорогу. Завтра с утра мулла с четырьмя монашками отправляются в Одессу,
затем – в Царь Град». Набивая для хозяина трубку дорогим табаком, Ахмет отвечал: «слушаюсь, Ваше с-с-тво!».
      Утром с Киевского вокзала в международном вагоне для прессы поезда Москва – Одесса отбыл мусульманский муфтий в сопровождении четырех молчаливых православных монахинь, закутанных по самые глаза во все черное. Кстати, от слегка накрапывавшего летнего дождичка живописная эта компания укрывалась большими зонтами в которых скаредный завхоз Мармута П.П. смог бы узнать свою пропажу. Причем, возглавлявший группу  богомолок, нетрезвый муфтий, зорко следил, чтобы раскрытые зонтики полностью укрывали от любопытных глаз и так не видные под черными платками, лица  богомолок. Но не было среди провожающих рачительного Петра Петровича! Обязанности ушедшего, якобы, в длительный запой, Ахмета по поддержанию работы редакционной кочегарки,  взялся исполнять неутомимый швейцар Андреич. А на четвертый день в красногвардейскую редакцию доставили телеграмму из Константинополя, где якобы собственный корреспондент извещал, что делегация из Москвы включающая исламского и православных паломников посетила мечеть Айя- София. Повертев принесенную швейцаром телеграмму, Ипполит Матвеевич пожал  плечами и со словами: «надо же, какую всякую х… пишут эти турки!», бросил телеграмму в корзину.


                9



 «Так точно, именно –Х…!» согласился принесший от курьера телеграмму, Андреич, и, щелкнув каблуками, отправился восвояси.
     Так зачем же Ахмет потащил в Царь- Град советских девушек, комсомолок и несомненно атеисток?
      А - в гарем! Да-да, именно – в гарем! Точнее, - в гаремы. Дело в том, что некоторое время назад швейцар Пирятин столкнулся в  редакционном лифте нос к носу с бывшим своим боевым командиром, генералом Красновым. Генерал прибыл в редакцию под видом немецкого гражданина – Рабиновича Шмерка Самуиловича корреспондентом от газеты «Фелькишер Беобахтер» для обмена  газетным опытом.
    Обменяв свой опыт на созванном по этому случаю совещании у Ипполита Матвеевича и всласть налюбовавшись прелестями прекрасной Мадлены, Рабинович незамеченным укрылся в кочегарке у Ахмета и всю ночь напролет пил водку с Андреичем, философствовал, безобразил. В общем, погуляли казачки!  Наутро в больных головах  товарищей, опохмелявшихся кислым НАРПИТовским пивком, созрел безумный план по добыче денег, путем продажи доверчивых советских домохозяек во дворцы остро и постоянно жаждущих женской ласки, Цареградских  вельмож. Сказано – сделано!
    С громким хрюканьем всасывая мутный животворящий напиток, бывший генерал поведал  верному боевому товарищу, что часто посещая в Царь-Граде свой уютный домишко, и проводя в нем несколько месяцев в году, он, генерал Краснов, сделал любопытное наблюдение:
   - Пылкие Цареградские мужи давно и прочно жаждали  именно русских женщин. Бурный поток спешно бежавших от кровавых ужасов революции эмигрантов прокатился через Константинополь, белой пеной оставил на улицах Города тысячи нежных белокожих созданий,  волею злого рока  лишившихся защиты   своих  мужчин, жадно поглощенных ненасытным Молохом гражданской войны. Несчастные женщины, легкая  добыча бессовестных дельцов, становились проститутками, попадая в настоящее рабство к негодяю сутенеру.  Иметь белокожую наложницу из России стало престижным среди городских богатеев. Однако, поток эмигрантов иссяк, лишив город притока северных красавиц.
     И вот, бывший генерал Краснов, а ныне ребе  Рабинович, решил исправить ситуацию, наладив свежий приток женской красоты из далекой России в великий Город. Спрос со всей неизбежностью родил предложение.
    Легко  отмахнувшись от слабых упреков своей совести, бывший лихой атаман, а ныне бравый швейцар  Пирятин живо организовал добычу живого товара непосредственно по месту своей службы.
                10



      Доверчивый Дим Димыч, по просьбе швейцара  одолжил своих бестолковых подмастерьев  помочь  Андреичу  «чего-то там отремонтировать».  С их помощью хитрый швейцар  устроил  тайное продолжение лифтовой  шахты в забытый людьми и Богом подвал здания  редакции, хитро спрятав управляющую кнопку в кабине лифта в ржавой шляпке торчавшего в потолке кабины, шурупа. Также было предусмотрено управление лифтом непосредственно из каптерки швейцара.
В тайном подвале были устроены несколько звукоизолированных помещений с хорошей мебелью и всеми удобствами для временного размещения  будущих пленниц.
  В тайну был посвящен Ахметка,  предложивший немедленно вывести в расход обоих подмастерьев для ее сокрытия. Андреич не разрешил кровожадному татарину  смертоубийство, сказав, что, мол, придурки эти сочли  проведенные работы по лифту  обыкновенным ремонтом и нечего понапрасну губить живые души.  Испросив у Дим Димыча отгул, счастливые придурки весело хлестали  Андреичеву водку возле ревущей топки в кочегарке, не ведая что подбрасывающий уголь в  жаркую печь, веселый Ахметка,  чудом не сжег в этой же печке их самих.
     И пошло дело! Ахметка встречал в подвале старый лифт, отправленный в преисподнюю швейцаром, и, оглушив бывшую там жертву, запирал несчастную в одном из  подвальных казематов. Затем следовал хитроумный перенос живого товара в Царь-Град. За деньгами, если их не привозил  основатель преступного синдиката, Рабинович, ездил лично Григорий Андреевич. За короткое время последний приобрел роскошный дворец в Галате, населил его всевозможной челядью, не потратив ни одного гроша из своего добытого острой шашкой в крымских степях добра. Отсутствие свое на службе в родной редакции, привратник смущенно объяснял банальным запоем.   
  Однажды в лапы злодеев случайно попал один из коммерсантов, населяющих комнаты во втором этаже. Выкуп, стребованный с обезумевших от страха родственников несчастного безжалостным швейцаром, не уступил доходу от продажи молоденькой машинистки в один из многочисленных Царь- Градских вертепов. С тех пор  из стен редакции стали пропадать и коммерсанты. В иное время число пленников, одновременно содержавшихся в подвале, доходило до дюжины. Андреич подумывал о расширении штата.     Среди тружеников редакции, избалованных главредом молодых щелкоперов, влачила тяжелое ярмо производственного долга небольшая группа техников. Возглавляющий группу, зам. – Налесный Анатолий Васильевич, - был строг и требователен.

                11



     Безжалостно угнетаемый дома суровой тещей, бывшей ректоршей института благородных девиц в Смольном, чудом избежавшей ужасов пролетарского красного террора и укрывшейся в подмосковной Шатуре, он отводил душу, всячески изводя молодых парней, бывших в его подчинении. Анатолий принуждал их выполнять самые тяжелые и унизительные работы, включая и чистку отхожих мест, сохранившихся почему-то в уголке захламленного внутреннего двора,
     Трое юношей, чьей  основной обязанностью было поддержание работоспособности гектографов, фонографов, пишущих машин и прочих редакционных механизмов, терпеливо сносили все придирки капризных пишбарышень и едкие насмешки основного состава редколлегии. Иногда кто-либо из ребят наведывался в каптерку швейцара выпить чашку-другую крепкого чая, либо навещал  томящегося в жарком пекле кочегарки Ахмета, который непременно подносил гостю стопку огненной перцовки.
     Утомленного тяготами семейной жизни, Петруху, обремененного сварливой тещей и молодою женою, каждый год приносящей по ребенку, в расчет брать не следовало. Восторженного, евшего глазами своих начальников, болезненно интеллигентного и приторно вежливого Павлуху,  Андреич отмел как ненадежного. Зато третий! Третий юноша был уже вполне сложившимся негодяем и законченной контрой. Тридцатилетний  Славик Маркелов  жил один в маленькой квартирке на Маросейке,  часто приводил домой женщин и читал им с трагическим выражением  упаднические стихи Блока, Есенина, Бальмонта. Пролетарского поэта Маяковского, Славик не любил и, даже, как-то подрался с ним в очереди у пивного ларька, что возле Дома Писателей.
     На следующий день Маяковский явился в редакцию жаловаться на безобразное поведение сотрудника почтенной газеты, но был перехвачен привратником и заботливо препровожден в кочегарку. Спустя полчаса знаменитый поэт, утирая слезы и сопли, распевал со швейцаром украинские песни, размахивая большим шматком сала и бестолково дул на чарки с водкой, подносимые чумазым Ахметкой. Затем был приглашен обидевший поэта, Славик. Выпив на брудершафт,  вскорости оба они в обнимку  дружно храпели на Ахметкином продавленном  диване.
    Заканчивая совещание, Ипполит Матвеевич обреченно махнул рукой и  заявил, что, дескать, пропавших граждан пусть ищет и бережет милиция, на то она и милиция, и приказал немедленно разлететься по своим местам. Что было выполнено тотчас.
   

                12



   Ранним утром Андреич растолкал сладко спавшего Славика. Сунув заспанному парню в руку целковый, швейцар попросил его отвезти на извозчике Вована домой, в гостиницу «Метрополь». Однако,  не протрезвившийся поэт категорически отказался ехать домой.
     Закурив длинную папиросу, он громогласно заявил, что готов продолжать веселье и настырно требовал вина и женщин. За вином был послан Ахмет, а женщин взялся пригласить Славик – у него как раз гостила приятельница с подружкой.
     Съездив на лихаче домой, он привез свою приятельницу и с ней двух подружек, - вторая увязалась по дороге. За окнами разгорался погожий  рабочий денек. Не желая навлечь на себя гнев грозного начальника, оставив девушек на попечение швейцара, Славик бросился в скрипучий лифт, вознесший его наверх прямо к  заскучавшим пишущим мащинкам и девушкам- машинисткам.
     Едва дождавшись обеденного перерыва, прыгая через три ступеньки по лестнице, и горя нетерпением, техник примчался в кочегарку. Вопреки его ожиданиям, торопыга обнаружил одного лишь Ахметку. Татарин крепко спал, сидя на табуретке возле пылающей топки. Из разинутого рта на грудь его тонкой струйкой стекала слюна. Ни швейцара, ни девушек, ни пьяного поэта не было.
     Алчный привратник  сам отвез поэта с одной из девушек в «Метрополь».
Затем, вернувшись и в полной мере насладившись красотой двух других, утащил их, изнемогших до беспамятства и совершенно обессилевших, в свой каземат предполагая скорую их отправку в Царьград. Заперев спящих красавиц железной дверью, неутомимый швейцар занял свое место у входа в здание, где и стоял, попыхивая трубкой и оценивающим взглядом барышника провожая снующих по улице, женщин.
     Славикова приятельница, черноокая Ксюша, очутившись в тесном номере «Метрополя» наедине с хмельным Маяковским, немедленно взяла пролетарского поэта в крутой  матримониальный оборот. Захмелевший, стараниями Ксюхи до полного беспамятства,  Владимир  Владимирович на извозчике был доставлен в ближайший ЗАГС, где был сочетаем браком с гражданкой Агеевой Ксенией Николаевной. Причем, несчастный, одурманенный алкоголем был твердо убежден, что женился на Айседоре Дункан, отбив ее  у Сергея Есенина, и увезя на черном открытом автомобиле прямо в ЗАГС. Невесту он нежно именовал «моя Айседорушка», на что Ксюха,  оскалив желтые от никотина зубы, весело отвечала -  Да! Да!! Да!!!, мой дорогой. И, отвернувшись в сторону, шепотом добавляла: «попался, голубчик!».
   
                13



  Конечно, против знаменитого поэта, шансов у Славика не было. Бросившийся на поиски исчезнувшей подружки, техник был с позором изгнан новоиспеченной  «мадам Маяковской» из гостиницы «Метрополь» к тому же, побит  тамошним швейцаром.  Разбитое сердце парнишки  удалось исцелить невоздержанному на язык Андреичу.  Охарактеризовав неверную Ксюху сочными эпитетами, швейцар утащил отверженного в свою каптерку, влил в него полный до краев стакан водки, и моментально привлек готового на все, парня, к  черному своему промыслу.
     Он был призван поставлять симпатичных девушек из числа своих знакомых, коих было великое множество.
     Бесчеловечное дело ширилось и процветало. Хотя, в редакцию приходили следователи МУРа, никаких подозрительных связей с пропажами людей найдено не было. Постепенно жизнь в здании редакции вошла в свою обычную колею. Ипполит Матвеевич стал спокойнее и даже обзавелся небольшим животиком.
     Худшанский как-то заметил шефу, что прекрасная Мадлена не контролирует больше вновь принимаемых на работу девушек, а без возражений оформляет всех соискательниц, придирчиво отобранных им, Худшанским. На что Ипполит рассудительно заметил -  образумилась, значит. Повзрослела. И  это – хорошо! Сплюнув в открытое окно, добавил:    «А давай-ка, друг Мойша, возьмем еще пару другую стенографисточек!»
     - Конечно! – с живостью отвечал Израилевич, и немедленно  отправился в любимую чайную на Солянке.
     А прекрасная Мадлена вовсе не образумилась. Не повзрослела. Перемена с ней произошедшая была неожиданна и неправдоподобна. Людоедская машина, организованная обитателями кочегарки, заглотила ее и перемолола добрую душу красавицы, изменив ее безвозвратно.
       Дело в том, что швейцар Пирятин, всегда смотревший на Мадлену с тайным, скрытым вожделением, однако никогда не  показывавший своего чувства, сорвался.  Душным летним вечером, когда в бывшем доходном доме стояла мертвая тишина  ибо почти все его обитатели по случаю небывалой жары, компаниями и парами, отправились на прохладное лоно природы,             хмуро сидевший у погашенной топки кочегарки в кругу своих товарищей-злодеев, швейцар, после очередной бутыли мутного самогона, неожиданно вскочил, хлопнул об грязный пол стакан, и направился в свою каптерку.
Обернувшись, велел Ахмету немедленно освободить и вымыть самую большую комнату в тайном каземате, переведя обитавшую в ней узницу к соседке.

                14



     Спустя пару минут Андреич вышел из своей берлоги, совершенно преобразившись, позвякивая серебряными шпорами на хромовых сапогах. В мохнатой папахе с золотым двуглавым орлом, в мундире с золотыми эполетами, перехваченном скрипучими ремнями. По шароварам с широкими лампасами, билась золочеными ножнами, верная  шашка и черный маузер в деревянной кобуре. Ко всему, еще, левое ухо его украшала золотая же,  колечком, серьга!
      Плюнув под ноги и сказав – Тьфу, ЕБ!!!...  – этот образец рафинированной контры скрылся в лифте. Лифт со скрипом потащился наверх.  Спустя пять минут, Пирятин вышел  из лифта в тайном подвале.  На плече с золотым эполетом, лежала бесчувственая Мадлена. Кивком головы выгнав  ошарашенного Ахмета с ведром и тряпкой из комнаты, Андреич вошел со своей ношей, с лязгом захлопнул за собою дверь, бросив кочегару: «не мешай!».
   ….. – Я буду звать тебя: «Марья» - хрипло объявил  Пирятин Мадлене, очнувшейся в мягком кресле напротив, и протянул ей большой бокал шампанского, держа в руке на отлете свой такой же. Девушка, как загипнотизированная, приняла бокал, и, чокнувшись с Андреичем, выпила единым духом. Затем тихо сказала: «Ладно.» и уставилась на него изумленно. Вытерев ладонью усы, Григорий наклонился и жадно впился в ее уста долгим поцелуем. Отшатнувшись вначале, Мадлена крепко обняла Григория за шею, и прижимаясь к нему всем телом, отвечала на поцелуй. Всю ее сотрясала крупная дрожь.
     Всю ночь и весь следующий день, никто из-за железной двери секретной камеры не вышел.  Зато  Ахметка сбился с  ног, бегая по соседним  лавкам, выполняя необычные приказы совершенно распоясавшегося швейцара.
     Сидевший с очередной соискательницей в любимой чайной на Солянке, Худшанский, удивленно смотрел на чумазого Ахметку,  донимавшего буфетчицу небывалыми заказами. Кочегар складывал в  корзину из- под угля копченые окорока,  стерлядку, лососину, насыпал всевозможные сладости и деликатесы, доставаемые из-под прилавка, ставил выдержанный коньяк с искристым шампанским, и запыленные бутылки со старым благородным вином. Одарив ошарашенную буфетчицу горстью золотых царской чеканки, татарин рысью мчался в свою  кочегарку и вскоре являлся вновь со своей огромной порожней корзиной. –Что там у вас происходит? – нетерпеливо вопрошала любопытная чайханщица, - неужто, свадьба?!  - выпрягся наш Андреич!- вытаращив узкие глазенки, отвечал возбужденно кочегар, - как есть выпрягся!  - -что-то сегодня будет к вечеру!
   

                15



  Ипполит же Матвеевич озадаченно смотрел на тетрадный листок, где аккуратным почерком его верной секретарши сообщалось, что  Мадлена слегла с жесточайшей мигренью и просит пару дней без содержания. Записку принес взявший на себя роль курьера, редакционный  техник Маркелов. Славик был взъерошен больше обычного и глаза его горели огнем лихорадочным. Главред удивленно пожал плечами и разрешил. На вопрос – почему не видно швейцара? 
Славик отвечал кратко – запой. –А, ну тогда, ладно,- удовлетворенно согласился Ипполит. И все пошло своим чередом. Пиш.машинки трещали,  сотрудники – кто работал, кто- дурака валял. В общем, все, как всегда.
     Мадлена же, совершенно обескураженная неожиданным натиском, шиком и роскошью швейцарского ухаживания,  ослепленная ярким блеском золота
вокруг грубого привратника, самозабвенно отдавалась Андреичу, лежа на мягких диванных подушках и крепко зажмурив глаза. Она очень боялась, что все случившееся - только сон и открыв глаза, опять окажется в постылой действительности.  Забыт стал Ипполит Матвеевич! Вся накопившаяся мощь неразделенной любви обрушилась на Пирятина.
  И выдержал Пирятин! Не изнемог, не сдрейфил. Сполна насладившись прелестной Мадленой, наутро, неутомимый швейцар шепнул ей в розовое ушко – пойдем- ка,  Марья, посмотрим кой-чего!   Вытащив девушку из мягких перин, Андреич, закутал ее в огромный махровый халат и провел, держа под локоток, по тайным своим казематам.  Затем, поднявшись в кочегарку, усадил пораженную этой странной экскурсией красавицу в прожженное и продавленное кресло и молвил: «Вот! Теперь Марья МОЯ! Будет работать с нами!». И, нарочно хриплым голосом, добавил: в случае чего – в расход!». И расхохотался, запрокинув голову. Соратники, Ахметка с неофитом Славиком согласно закивали. Они курили, сидя в старых креслах, пили теплую противную водку и бросали окурки в холодную топку.
     Марья смущенно улыбнулась. Она быстро освоилась в преступном промысле и всей душой кинулась в темный омут  разбойного стяжательства.
  Под лозунгом «выйди замуж за принца!». Марья ловко комплектовала  караваны мечтательных простушек и в сопровождении  Славика или Ахметки,  отправляла  в  Царь-Град.  В Константинополе  Рабиновичу пришлось организовать бюро по приему и дальнейшему устройству русских красавиц. С филиалами в Багдаде и Дамаске. Деньги в казну преступного синдиката потекли рекой!
     Мадлена, отпросившись у шефа полечиться и Андреич, «снова уйдя в запой», как подобает  нормальному швейцару, частенько пробирались в благословенный Царь- Град. 
                16



     Там, блаженствуя несколько дней в неге и роскоши Пирятинского дома в Галате, они обратили внимание, что весь вечный город, а не только сама Галата, стал быстро наполняться русской речью. Даже на центральном базаре,  даже на главной площади, слышалась русская речь. Муфтий, зашедший в чайхану на кружку кофе, смачно материл нерасторопную прислугу отборным русским матом.
      Главный преподаватель женской школы -  медресе  нет – нет, да и уснащал свою строгую профессорскую речь острыми перлами ненормативной лексики Великого и Могучего Русского Языка!  В результате, когда посещающие медресе скромные девицы-мусульманки несли светоч полученных знаний в темные свои семьи, светоч этот  намертво скреплялся крепкими русскими словечками.
     Генерал Краснов, ныне Рабинович, как-то заметил, будучи в гостях у Пиряты – вскоре совсем обрусеет Великий город. Ведь теперь почти в каждом доме есть русские женщины. Не пора ли нам задуматься, как снова взять Царь-Град под русскую руку? И добавил, глядя на Марью масляными глазами:- а не стать ли тебе царицею в Царь-Граде, Марьюшка!
   Рассмеявшись, Марья отвечала, кивнув на Григория,- коль начальник велит, стану и царицей! Тот, взмахнув дымящейся своей трубкою, поддержал подругу: - пустяк  делов-то! -  С утра, похмелившись, и начнем!
 Однако, рано утром вся компания, слегка опохмелившись, отправилась в порт, и к полудню вышла на пароходе в родную Одессу. Там, с легкой руки  предприимчивой Мадлены-Марьи недавно было основано акционерное общество «Торговый Дом «Швейцар да Марья». Управляющим был поставлен уволившийся из столичной газеты, Славик Маркелов. Общество занималось оптовыми поставками сахара в страны Европы и Ближнего Востока. Зачастую среди мешков сахара отправляли обездвиженных невольниц, завернутых, словно куль, в рогожу. Таким способом на днях были вывезены два молоденьких милиционера и три служившие в столичной газете, стенографистки. Работники Мура снова пришли искать исчезнувших девушек в Красногвардейской редакции и угодили в загребущие лапы жадного до золота, Андреича.   А девушек охваченная стяжательским азартом, Марья, действительно отправила по проторенному пути, презрев строгий запрет Григория – не трогать своих. Ну уж больно аппетитные были девки!- оправдывалась пристыженная швейцаром, секретарша.
      Расстроенный пропажей  своих курочек,  Худшанский, слег с сильнейшим нервным расстройством, успев сообщить в МУР о потере.

                17



      Двух молоденьких  румяных милиционеров за большие деньги Григорий без труда продал Египетским извращенцам, а вот с третьим, немолодым, жилистым и костистым  сержантом, пришлось повозиться. Ахметка настаивал «спалить мусорка в топке», тем бы дело и кончилось,  но все же, Рабиновичу удалось за бесценок отправить несчастного вождю какого-то племени в тропических дебрях Амазонки.
     С вождя сердобольный Шмерк взял клятву, что костлявый сержант не будет изжарен и съеден. Узнав про это, бесчувственная Марья звонко расхохоталась и выдавила сквозь смех: «так они же сожрут его сырым!». Рабинович махнул рукою: «подавятся!».
     Впавшего в сильнейший невроз, Худшанского, заботливый Ипполит Матвеевич отправил поправлять расстроенные нервы  на воды в Пятигорск, оформив, как служебную командировку для сбора материалов о жизни горцев Северного Кавказа.
        Чтобы не прекратился приток новых курочек в ряды газетных работниц, разохотившийся до свежих девичьих прелестей, Ипполит попросил секретаршу  взять на себя эту важную функцию занемогшего Моисея. Пустил лису в курятник! - смеялась красавица, вытянув длинные ноги к  огню, вновь шумевшему в жарко пламенеющей топке, и сладострастно потягивалась. Хорошо, что нет рядом Славика- думал Андреич, любуясь  Марьей, - умер бы на месте от зависти! Похлопав по своему колену, швейцар игриво подмигнул Марье. Радостно взвизгнув, девушка сорвалась с места и  плюхнулась ему на колени. Крепко обняв Григория и тесно к нему прижавшись, она
замурлыкала, словно довольная кошка. Трудный день сменился страстной ночью.
Марья не стала помещать в газете объявление о наборе сотрудниц, а затем встречаться с откликнувшимися девушками в чайной на Солянке. Она поручила верному Славе Маркелову организовать набор. Вскоре редакция трещала по швам от наплыва кандидаток в работницы машбюро и  в стенографистки, отправляемых добросовестным Маркеловым из Одессы. Фирма «Швейцар да Марья» стараниями энергичного управляющего, стремительно набирала обороты. В поезде «Одесса-Москва» был забронирован на неопределенный срок целый купейный вагон для перевозки  «туда» будущих работниц и  «обратно» - будущих наложниц. Азартный Пирятин подумывал о привлечение девушек из обильных красавицами Киева, Смоленска и Варшавы!  Азартная Марья предложила Ипполиту Матвеевичу занять для насущных нужд  редакции еще два этажа бывшего доходного дома в Подколокольном переулке, изгнав  для этого бывших там нэпманов.
                18



 – Этими займешься ты, дорогой- объявила она швейцару, повиснув у него на шее и нежно покусывая его ухо с золотою серьгой, обдавая жарким дыханием.               
      Тот не возражал. – Займусь, золотце мое, конечно, займусь! – с готовностью отвечал привратник, - дело,  чай,  знакомое.  И, оттянув воротник шелковой блузки приникшей к нему девушки, нежно поглаживал гладкую спину красавицы широкой шершавой ладонью. Удивляясь сама себе, Марья снова громко по - кошачьи мурлыкала.
     Их никто не искал – исчезавших одного за другим, частников, занимавших четвертый и третий этажи бывшего доходного дома. В жилконтору, ведавшую распределением арендуемых помещений, представлялись документы со всеми требуемыми подписями и печатями, о передаче арендатором таким-то своих комнат  известному всей Москве печатному органу (газете) в лице  зам.главного редактора тов. Худшанского М.  И. Приходившие  родственники пропавших частников, едва начав поиски своих родных, попадали в сети хитроумного швейцара, и бесследно пропадали в тайных подземельях старого дома. Вечно пьяный Ахметка тем временем завел торговый ларек возле известной чайной на Солянке, в котором выписанная из татарской деревни косолапая толстая баба с русским именем  Ирина Петровна, бойко торговала жирными пирожками, щедро начиненными сочным чуть сладковатым мясом.
     Дешевые пирожки пришлись по вкусу сытым москвичам и  вечно голодным командировочным, да так, что возле Ахметова ларька постоянно переминалась с ноги на ногу большая толпа народу. Как- то вечером в кочегарке, отведав Ахметова пирожка, швейцар Пирятин сильно побледнел, затем, позеленев, долго блевал в подставленное ему услужливым Ахметом, ведро.  Наконец, утеревшись  золоченым рукавом нарядной своей ливреи, Андреич неожиданно врезал тяжелым кулаком по морде удивленному 
Ахметке, и со словами: «дьявол тебя раздери, душегубец!» выпил в несколько глотков пол-литра самогона прямо из горлышка стоявшей на столе, бутыли. Затем, сквозь приступ неудержимого хохота, внезапно им овладевшего, велел Ахметке немедленно добавить щедрою рукою перца, соли и корицы в пирожки, и добавлять впредь всегда. Утирая кулаком выступившие от смеха, слезы, швейцар выкатился из кочегарки и направился вверх по широкой парадной лестнице. Поначалу, Григорий пенял чумазому кочегару, что, дескать, его возня с пирожками истощит поток невольников, продаваемых в  страны Магриба и, даже велел отставить  кулинарные изыски, на что истопник, сложив на груди  руки, твердил: «да как можно, как можно! На всех хватит народу, Ваше с-с-тво!». Пирятин  в сердцах плюнул на пол и,  витиевато выругавшись, разрешил богомерзкое дело.
                19



Более того, он даже уговорил ни о чем не догадывающегося Дим Димыча оснастить громадную мясорубку, взятую от разорившегося колбасника, мощным электрическим мотором. Чудовищный агрегат раньше глотал коровьи туши целиком. Вместе со шкурой, рогами и копытами, вращаемый шестью ходившими по кругу, ослами. Теперь же, приводимая в действие электрическим мотором Сименса,  мясорубка  работала прямо под  лифтом в специально обустроенном подземелье. Намеченная жертва одним мановением Ахметова пальца  мигом попадала через раздвинувшийся под ногами, железный пол лифта, прямо в жерло огромной мясорубки.  Попадала в ботинках, брюках, пальто и шляпе. Поэтому, после мясорубки в сыром мрачном подвале был установлен громадный медный чан, где и отделялись бывшие при несчастном часы, монеты, золотые зубы и прочая мелочь, которой не место в  пирожковой начинке. Этим делом, с превеликой охотой и тщанием, занялись сыновья косолапой стряпухи.
 Неторопливо шагая по широкому коридору второго этажа, Андреич вглядывался в таблички, украшавшие двери арендаторских контор. У некоторых дверей он останавливался, долго перечитывал, бормоча себе под нос, надписи и покачав головою, малевал гимназическим мелком на привлекшей его внимание двери, жирный крест. При этом,  хрипел нарочито страшным голосом: «вот, ужо будет тебе вскоре «Сим-Сим, откройся!», жидовская твоя морда!» 
     Жидов Андреич почему-то не жаловал. При этом он думал, что надо бы велеть Ахметкиной косолапой бабе сдобривать продаваемые ею  пирожки острым чесночным соусом. В скором времени, владелец помеченной крестиком двери  встречал свою горькую нетрезвую судьбину в лице чумазого Ахметки и двух его подручных.
      В подручные сгодились сыновья косолапой Ирины Петровны – великовозрастные балбесы – дезертиры и бездельники.
     Обитателям прочих комнат, не назначенным  «Али- Бабами» швейцаровым крестиком на двери, судьба являлась в образе прекрасной Мадлены, и была гораздо снисходительнее к несчастным. Марья их  отправляла в вольную Одессу в купе скорого поезда. В далеких Дамаске и Багдаде,  бывший генерал Краснов, ныне Рабинович Ш.С., организовал отправку невольничьих караванов но всему дикому африканскому континенту. Даже эфиопский негус обзавелся десятком-другим белотелых северных красавиц.  Любвеобильный негус частенько гостил у ребе Рабиновича в Царь-Граде. Однажды он  позволил себе приволокнуться за красавицей Марьей, встретив ее в доме Рабиновича.


                20


Случившийся здесь Пирятин, едва не зарезал тут же распоясавшегося монарха, но, вняв увещеваниям своей дамы сердца, оставил негуса в живых, изрядно, впрочем, попортив его черную физиономию. Ко  всеобщему удивлению, эфиоп на Андреича не обиделся, и когда до него дошло, что Марья – это чужое сокровище, он долго смеялся, пил со швейцаром  крепчайший ром, и даже пытался подарить Андреичу пару-другую  своих чернокожих невольниц. Под бдительным оком ревнивой Марьи, швейцар, не моргнув глазом, отклонил щедрый дар новоиспеченного друга, заверив того, что вера не позволяет ему таких излишеств. Наблюдательный христианский, кстати, негус сочувственно покачал головой, и, подмигнув, незаметно для Марьи, пригласил Андреича как-нибудь, пожаловать в гости.  Тот охотно согласился. Марья этих переглядок не заметила, увлеченная, перебирая гору эфиопских  драгоценностей,  небрежно сваленных негусом на  огромное серебряное блюдо, бывшее на столе.
  Вернувшийся из Пятигорска Худшанский, отдохнувший и посвежевший, был приятно удивлен, обнаружив во вновь приобретенных этажах здания редакции комнаты с живущими в них молодыми девушками, ожидающими очереди на собеседование, столь важное  для возможной работы в редакции.
     Очертя голову, исполненный свежих сил Худшанский, кинулся устраивать смотрины и испытания многочисленным соискательницам, среди которых обнаружил невесть как затесавшегося смазливого парнишку.
    Ипполит Матвеевич, слегка зардевшись, объявил, что в этом человечке он лично заинтересован. Тактичный  Моисей лишь наклонил голову, согласившись с шефом.
     Однако, донос на Ипполита Матвеевича написал и отправил куда надо вовсе не Худшанский.  Пролетарскую бдительность  нежданно проявил   редакционный завхоз Мармута П.П.  Трусливо  подписавшись «доброжелатель». Петр Петрович отправил  в НКВД донос о подозрительных предпочтениях главного редактора в отношении симпатичных юношей. Ни в чем не виноватый Ипполит был вызван на ковер, разжалован и брошен на низовку. Заняв место вышедшего в отставку и невесть куда пропавшего вместе с красавицей Мадленой швейцара Пирятина, Ипполит облегченно вздохнул и, перекрестившись,  философски заметил: «судьба!». Главным редактором газеты «Красная Гвардия» был назначен какой-то сухопарый и унылый видом выдвиженец из Торжка, оказавшийся сущим упырем для всех своих подчиненных. Не ужившись с новым начальником, Налесный Анатолий Васильевич, бывший зам. по технической части, уволившись из газеты «по собственному желанию», переселился на пыльный, забитый старым хламом чердак, где и проживал, спускаясь изредка в нижние этажи, пугая своим видом их обитателей.
                21



     Поскольку посаженец из Торжка привез с собою всю головку газетной администрации, пятеро жадных до денег провинциалов с горящими голодными глазами,  вытеснили из мягких удобных кресел всех бывших Ипполитовых замов. В числе первых лишился места Худшанский.
     Минул год. Ипполит Матвеевич легко вписался в новый круг своей жизни.  С неожиданным удовольствием выполняя несложные функции привратника, он, как-то быстро вошел в новую роль, и даже начинал быть  похожим на прежнего швейцара, -Андреича. Посвященный  Ахметом в тайную деятельность подпольного синдиката, Ипполит зажегся бешеным энтузиазмом, и с увлечением принялся осваивать новое поле  преступной деятельности. Легко и без долгих уговоров был втянут в орбиту разраставшегося предпрития и неунывающий Худшанский, перебивавшийся на милостиво ему предоставленной должности редакционного курьера.
     Моисею удалось в одночасье выселить редакцию «Красной Гвардии» куда-то на Юго-Запад столицы и теперь он был обуян навязчивой мыслью устроить на освободившихся этажах настоящие «номера» с веселыми девушками, рулеткой в холле и массой всяких других удовольствий. Сам же он теперь именовался управляющим столичным филиалом Одесского торгового Дома «Швейцар да Марья».
     Вечерами, распивая  теплую водку в компании, собиравшейся в кочегарке, Худшанский дотошно допытывался у Ахметки – а, если бы мы с Ипполитом отказались сотрудничать в Торговом Доме, а донесли бы куда надо! –что было бы с вами со всеми?!  На что татарин, многозначительно проведя пальцем по горлу, кивком указывал на жадно ревущее в открытой  топке пламя, зловеще  сипел, наставив грязный палец на вопрошавщего: «Кирдык!».  Моисей смущенно отводил взгляд и, пожав плечами, соглашался: «ну, да, конечно!».А вредный истопник, подмигнув Ипполиту Матвеевичу узким глазом, фальшиво напевал: -
                - пирожки «худшанские»
                - запивай шампанскием!
     Ипполит хмурился и нервно потирая захолодевшие ладошки, сглатывал горькую слюну,  с какой-то необъяснимой жалостью искоса поглядывая на бывшего своего зама.
     Друг–негус наладил встречный поток чернокожих красавиц из христианской Эфиопии через расторопного Рабиновича в большевистскую  Россию.



                22



      Пузатый и донельзя забуревший Славик Маркелов из своей конторы в славной Одессе едва успевал отправлять четыре  литерных поезда с молодыми женщинами в неделю в первопрестольную Москву, где толстый, лоснящийся Худшанский, управляющий столичным филиалом Одесского Торгового Дома «Швейцар да Марья» расположившемся в бывшем здании редакции газеты «Красная Гвардия», распределял встречаемых красавиц по жаждущим любовных утех богатым пролетариям. Также, Моисей заведовал заселением второго этажа бывшего доходного дома в Подколокольном переулке, отдавая предпочтение пухлым румяным нуворишам. Нувориши, с восторгом въехав в роскошные апартаменты второго этажа, вскоре бесследно исчезали. Так же, исчезали и приходившие искать их, сотрудники МУРа,  время от времени приглашаемые подозрительным завхозом Мармутою П.П., оставленным при своей должности новым Главредом.  После очередного визита оперативников,  завхоз бесследно исчез из здания, не сообщив, против обыкновения, о своей отлучке…
     Груженая лотками с дымящимися пирожками, немецкая машина-фургон, одно из любимых детищ работящего Дим Димыча требовательно гудела у ворот. «Опять косолапая Ирка не накрыла лотки – ведь остынут же, «мармутки»!» - ворчал, широко отворяя ворота Ипполит Матвеевич, стараясь не запачкать свою блестящую ливрею о вымазанное в муке колесо.
 – не ворчи, Матвеич! – весело кричал из-за баранки чумазый Ахметка, - возьми, лучше, «мармутку»!  - с легкой руки Ахметки, выпекаемые с недавних пор чрезвычайно острые пирожки, именовались «мармутками» - замечательная закуска к пиву!
      -  Да, уж, снисходительно щурился Дим Димыч, выходя из своей, блестящей никелем и хромом, американской машины, -пойдем-ка, лучше, Ипполит Матвеевич, на Солянку. Сегодня косолапой Ирке завезли свежайшего пивка! И, ухватив согласно кивнувшего Ипполита под локоток, зашагал по улице. Вслед из швейцарской каптерки тотчас припустился чистенький юноша, поразительно похожий на девочку. Тревожно оглянувшийся, Ипполит Матвеевич, завидев юношу, просветлел лицом, и, хлопнув Дим Димыча по спине, воскликнул многозначительно: «Эх!!! Жизнь!» вся троица весело зашагала к известной чайной на Солянке. По пути к ним добавился Моисей Худшанский, любивший посидеть в чайной за столиком, с болезненным интересом разглядывая незаметно новую хозяйку чайной – толстую косолапую бабу Ирину Петровну, расторопно шуровавшую за стойкой и грозно распоряжаясь приказчиками.   Разбитная баба, видя интерес к ней Худшанского, игриво ему подмигивала и строила глазки.
                23



 Худшанский заливался краской и смущенно хмыкал. Баба же, взяв у приказчика поднос, сама обслуживала Моисея, норовя при этом прижаться к нему тугою грудью, или зацепить крутым бедром. Худшанский краснел, сопел, кашлял и мычал невразумительно. Он представлял себе, как  в холодном подвале под лифтом косолапая баба, высоко задрав подол, месит босыми волосатыми ногами мясное крошево, медленно выползающее в громадный медный чан густым потоком из забранного крупной сеткой жерла ужасной мясорубки. Так Молдаванские виноделы давят сок из спелых виноградных ягод. Баба ритмично поднимала ноги под монотонный гул механизма громко выкрикивая непонятные слова  татарской песни. Наступив на пуговицу, или золотой зуб, она с обезьяньей ловкостью ухватив находку пальцами ноги, метко швыряла ее ногою в поставленный неподалеку медный таз. Иногда она низко наклонялась, чтобы внимательно разглядеть вещицу. Рейтузов она не носила. Было видно все. Бывший пономарь загорался звериной похотью, в глазах неудержимо сквозило животное вожделение. 
Когда  же Ирка скрывалась за дверью,  Моисей ,чуть поостыв, размышлял, как понравится его  нынешнему шефу, Маркелову Славе, когда тот приедет из Одессы на ежемесячные собрания руководителей Торгового Дома, горько-кисло-соленые  пирожки  «налесные», выпекаемые косолапой  Ирой по его, Худшанского, настоятельному  пожеланию,  высказанному  Ахметке.  На пожелание Моисея  чумазый татарин отвечал с веселой готовностью – давно пора! Сделаем! И –сделал! Исчез из здания  живший на чердаке и слонявшийся без дела бывший начальник редакционных техников Налесный Анатолий Васильевич. Зато ассортимент жирных пирожков с мясной начинкой в меню чайной на Солянке косолапая Ира дополнила пирожками «налесными», имевшими специфический горько-кисло соленый привкус. На любителя пирожки.
     Ахметка же, разнеся привезенные пирожки по обитателям тайных комнат, уселся в старое кресло напротив горячей топки и, обмусолив огрызок химического карандаша, начал сочинять письмо Андреичу, начинавшееся словами: «дорогой хозяин!»







                24



      Развалившись в золотом троне Константинопольского базилевса, и ленивым махом руки отослав прочь вечно вертевшихся рядом, приторно-подхалимистых царедворцев, Пирятин повертел на пальце тяжелую императорскую корону, задумчиво глядя на верную Марью увенчанную  золотой, с самоцветами,  диадемой, сидящую рядом  и читающую вслух Ахметкино письмо, пришедшее из далекой Москвы,  - два рослых эфиопа – недавний подарок друга-негуса,- неторопливо отгоняли  опахалами из страусовых перьев несуществующих мух от лица царицы, -  а что, душа моя! – медленно произнес базилевс,- а не пора ли  нам и Россию Матушку вернуть под руку свою!  Марья с готовностью кивнула, позвонила в золотой колокольчик, и велев представшему перед ней гайдуку – немедленно доставить сюда ребе Рабиновича. – уверенно заявила - конечно, дорогой!
    - ото ж добре! – отвечал Андреич – и за негусом тоже пошли казачка!   





















                Ш В Е Й Ц А Р

                Да

                М А Р Ь Я

                2

                (негус негести)
















                1


     Рабинович прибыл  утром вместе с негусом,  кстати, бывшим  у хитрого Шмерка в гостях. Они  чудом не успели  отправиться в далекую Абиссинию, куда энергичный жизнерадостный монарх настырно тащил генерала. Он грозился показать Краснову легендарные копи библейского царя Соломона, коего, по его утверждению, он был прямой потомок. В этих копях, до сего времени никем не открытых, золота больше, чем песка в Сахаре, уверял эфиоп, - а самоцветами можно мостить дороги. Недоверчивый генерал отвечал равнодушно: «болтай больше, черная твоя морда!», однако, жадно блестел глазами и даже волосатые уши его заметно пошевеливались, боясь упустить хоть слово из негусова рассказа. Следует заметить, что болтала «черная морда» на чистейшем русском языке. Совместная торговля живым товаром крепко сдружила негодяев. Отбросив всяческие церемонии, генерал фамильярно называл эфиопа «Хайлик», хотя тот обращался к нему уважительно: «герр Ребе».  Решили ехать завтра утром, но Марьин посланец нарушил планы авантюристов. Ослушаться царицы они не посмели. Отсрочив поход за сокровищами на «потом», друзья поспешили в царский дворец.
   
 Совещание проходило в царской купальне. Огромный подземный водоем, снабжавший Город чистейшей пресной водой, построенный в незапамятные времена, представлял собою упрятанную глубоко под землю горную реку, стремительным потоком изливавшую свои воды в тихое подземное озеро, успокоившись в котором, река неторопливо завершала свой незримый путь в Черном море. В нижней части тайного водоема была устроена просторная бухта, с гранитными берегами, лестницами, полого сходящими в темную воду и широким песчаным пляжем. Пляж украшали мраморные лавки, столы и столики, беседки и решетки и множество великолепных изваяний работы известных и давно забытых художников. Фидий соседствовал с Микельанжело,  звероподобный Вакх тяжело опирался на  точеное плечо златокудрой Афродиты. Все изваяния были искусно раскрашены. Чудесные краски древних мастеров не подверглись разрушительному воздействию невозвратного времени. В колеблющемся свете многочисленных газовых факелов  фигуры богов и героев казались живыми. То была купальня византийских императоров, связанная широкими  мраморными лестницами и гранитными переходами с  внутренними покоями царского дворца.          Некоторые гранитные коридоры вели к уединенной черноморской бухте, отгороженной от всего мира отвесными серыми скалами. Морские волны, шипя и пенясь, набегали на покрытый золотистым песком берег. В безоблачной сини жарко горело золотое Солнце, отражаясь в блестящих спинах дельфинов, водящих свой таинственный хоровод неподалеку от пустынного берега. 
                2

   Отбросив церемонии, компания живописно расположилась на махровых простынях, расстеленных на золотистом песке вокруг большого зеленого, как молодая трава, ковра, уставленного всевозможной снедью и хмельными напитками. Две слегка прикрытые узкими полосками шелка, девушки, стыдливо присев, подавали пирующим третью уже перемену блюд, небрежно швыряя использованные золотые приборы в низенькую лохань на колесиках, влекомую другой парой обнаженных красавиц. Слегка захмелевшая Марья , лежа на животе, безуспешно старалась смести узкой ладошкой золотые
головки одуванчиков, искусно вышитые на травянистой зелени ковра. Григорий и негус, сидя по-турецки на своих простынях лицом к Марье, с
интересом наблюдали борьбу царицы с вышитыми на ковре цветами. Затягиваясь ароматным дымом из длинных трубок, бывших в руке у каждого, они хитро подмигивали друг другу, давились едва сдерживаемым смехом. Лежавший напротив, Рабинович, покачивался на пузе, утвердив подбородок на ладонях согнутых в локтях рук,  и жадно пожирал глазами Марьину грудь,  норовившую высвободиться из тесного плена купальной блузки. Наконец, базилевша, раздраженно хлопнула ладошкой по непокорным цветкам, и со словами: «вот, ****ь такая!», вскочила на ноги, и, развернувшись, великолепным прыжком бросилась в темную воду бассейна.  Немедленно,  забыв свои трубки, Пирятин с эфиопом прянули в воду. Шмерк же, перекатившись на спину, закинул руки за голову, и, закрыв глаза, отдался мечтам, не обращая внимания на каскады воды, падающей на него от  веселящейся  в водоеме троицы.
 
  … Низко склонившись к луке седла, чтобы не задеть головою о каменный свод пещеры,  генерал проехал  под горящей вывеской над входом. Надпись,  сложилась из охваченных пламенем букв русского письма в одно слово: «КОПI». Ведущая всадника узкая тропинка немедленно преобразилась в широкую дорогу, вымощенную рубинами величиной с кулак. По сторонам дорога была ограждена высоким бордюром из потемневшего благородного серебра. За бордюром, до самого горизонта ширилась бескрайняя пустыня с золотыми монетами, перемешанными с  золотым же, песком. Впереди, там, где рубиновая дорога сливалась с горизонтом, сверкала нестерпимым для глаз блеском громадная  гора. Вместо пещерного низкого свода, над головой с бездонного синего неба жарило африканское солнце. С азартным криком: «даешь, Соломон!», Краснов пришпорил коня, и  вихрем полетел вперед. Конские подковы звонко высекали рубиновые искры. -Давай! Давай! Давай! Давай! – понукал бешено мчавшегося жеребца генерал. Сверкающая гора приближалась. Вдруг, чья-то  рука, железно ухватив за плечо, вырвала всадника из седла и швырнула оземь. Яростно раздувая ноздри, Шмерк вскричал:  «какого…!» - и осекся. Мокрый, сахарно ощерившийся негус тряс его за плечо, приговаривая: «вставайте, герр ребе, вставайте же!». Чуть в стороне стояли, обнявшись, мокрые  Марья с Андреичем, и весело ржали. –
                3

Что Вам приснилось, Ваше сиятельство? – сквозь смех выдавила Марья,- похоже, Вы участвовали в финальном забеге  на ипподроме? – в роли призового скакуна! – уточнил Пирята и, хохоча, грохнулся на песок.
     - Ладно вам! – смущенно отмахнулся Рабинович, - давай, уже, к делу!
К делу, так к делу! – согласился Андреич, усаживаясь на простыню и привлекая Марью к себе на колени.
     А дело намечалось нешуточное. Поделившись своими планами по расширению Империи,  бывший привратник, волею Судьбы  с  удивительной
легкостью ставший  Цареградским базилевсом,  попросил компаньонов не тянуть кота за хвост, а сразу хватать за рога и ковать пока горячо.
     - затевать войнушку с Советами – жестоко и бессмысленно, - немедленно откликнулся Рабинович.   – Страна все еще не оправилась от утраты горячо любимого  вождя.  Народ в растерянности. Кучка трусливых мародеров  грызутся меж собою, оспаривая право на власть…Театрально выдержав паузу и воздев указательный палец вверх, Шмерк уверенно заявил: «Мы их купим!».  И, хитро подмигнув эфиопу, добавил лениво:  «за золотишком дело не станет! Верно, Хайлик?»  Хайлик, задумавшись, принялся ковырять в носу. – Стеснялся сказать,- нехотя выдавил он,- недавно некий Виктор-Эммануил, сицилийский королек, пожелал стать императором эфиопским, и грозит нам войною. Страна полна итальянских шпионов.  Вот, -нежданные трудности. Мы его, конечно, ликвидируем, но – потребуется какое-то время. А как же мы с тобою завтра собирались на копи?! – вскричал Рабинович. –Вдвоем пройдем незамеченными, - последовал ответ, -однако, вдвоем много не увезешь,  а для такого дела нужен целый обоз. -Да еще и не один! – согласился Шмерк.
    - Что это еще за копи такие?  – заинтересовался Андреич. Получив разъяснение, базилевс пренебрежительно махнул рукою и подытожил: -Значит, начнем с Европы. Королька этого нам завтра-послезавтра привезут в холщовом мешке наши гайдучки, а там уже  и  до копей твоего прадедушки доберемся  – игриво ткнул кулаком опечалившегося негуса – выше нос, Ваше величество! -  Всю гнилую Европу под свой сапог подомнем за гнусные козни  ихнего Еммануила!  И разразился рокочущим хохотом. Внимательно слушавшая императрица  Марья-Краса, добавила нарочито капризным голоском  маленькой девочки -  а как будем в Москве, в кафе на Солянке, пускай наш Ахметка угостит всех пирожками  «Эмманюэльками»,- малюсенькими такими, пирожками! Вся компания повалилась влежку. Утирая выступившие от смеха слезы, Византийский басилевс Григорий Пирята заключил тяжелым басом: «да будет так!  Аминь!». И снова зашелся в пароксизме неуемного хохота.
     Вволю отсмеявшись,  компания вернулась к делам.
Десяток мамелюков во главе с сотником Кочубеем помчался на Сицилию добывать ничего не подозревающего итальянского короля. Сотник вел свой род из Запорожской Сечи и утверждал, что «богатый и знатный Кочубей» из
                4

«Мазепы» А.С.Пушкина доводится ему родным прадедушкой. Суровый   Кочубеев правнук напрочь был лишен чувства юмора и все распоряжения  выполнял буквально и без малейших отступлений. Зная это, любопытная Марья не стала дополнять уточнениями лаконичный приказ Андреича о способе доставки Сицилийского королька. «интересно, - подумала она,- будет ли итальянская корона торчать острыми зубцами сквозь холщовый мешок?»
 
      В Одессу, к Славе Маркелову, был послан нарочный с приказом: ---немедленно, оставив все текущие дела заму,  прибыть в Москву для пристального изучения сложившейся там политической обстановки. Так же, для  скорейшего внедрения в  раздирающие друг друга в жестокой борьбе за власть,  круги  высшей партийной номенклатуры.
      Судьба всей Европы была запросто определена  четырьмя нетрезвыми негодяями, веселящимися на  тайном подземном пляже древнего Константинополя. Однако, Европа об этом пока не знала.    

       Управляющий торговым Домом «Швейцар да Марья» безмерно возгордился возложенным на него поручением и, прибыв в Москву, нигде, кроме как в «люксе» гостиницы «Метрополь», поселиться не пожелал. Славик считал  «Метрополевый «люкс» верхом возможной в Москве роскоши. За фанерной перегородкой «люкса», так же во втором этаже, но в соседнем крыле здания,  находился дешевый номер пролетарского поэта В.В. Маяковского, проживавшего со своей сварливой супругой Ксенией. Постучав голой пяткой в фанерную перегородку, Маяковский негромко пригласил соседа в гости и был услышан. Однако, грандиозную пьянку  приятели устроили в «люксе». Раздраженная Ксюха, запертая поэтом дома из вредности, всю ночь молотила тяжелым мужниным башмаком по фанерной стене, требуя свободы, или, хотя бы, водки. Однако, увлеченные прелестями безудержной оргии, приятели остались глухи к воплям несчастной узницы. Посвященный  несдержанным на язык управляющим в  безумные планы Цареградских аферистов, поэт неожиданно протрезвел и погрузился в долгое раздумье.  «Мне симпатичны твои друзья, - наконец, оторвался от дум  певец революции, - и  планы их имперские всецело одобряю. Посодействую, по возможности. Необходимо сейчас же, немедленно – нейтрализовать Железного наркома Феликса. Он - единственный, кто может не вписаться в  задуманную вами партитуру. Однако, как всякий польский шляхтич, пан Дзержинский патологически заносчив и  крайне женолюбив». Поэт мечтательно закатил глаза и сладострастно причмокнул. Затем, вскочив, вытянулся во фрунт и, прижав правую ладонь к сердцу, торжественно возгласил: «в качестве будущего придворного поэта у ног императрицы Марьи-Красы,  клянусь вывести Эдмундовича из игры в течение двух недель!». Затем, опустившись в плюшевое кресло, шепотом пояснил: «сыграв
                5

на двух  этих слабостях Несгибаемого, аки на струнах,  я полностью  отодвину его от всякой политической деятельности, превратив в сжигаемого бессильной ревностью, жалкого рогоносца!». Вытянув длинные ноги и  сдвинув мягкую касторовую шляпу с обритой  наголо макушки на глаза, поэт добавил заплетая языком, что двух других борцов за власть, можно взять за жабры, используя их жен и  любовниц, занятых  у него, у  Маяковского, в литературном кружке. И тут же провалился в мертвецкий сон.
   
      Изумленно выпучив глаза и глупо разинув рот, Славик долго смотрел на храпящего в кресле поэта. Затем, махнув рукою и решив, что утро вечера мудренее, смахнул в ладонь брошенный поэтом на стол ключ и отправился
по двум лестничным маршам в соседний номер к  давно чужой жене, бывшей своей подружке, Ксюхе.
     Бесстыжая Ксюха с восторженным визгом повисла на шее управляющего, отворившего хозяйским ключом крепко запертую дверь.  Мужнин башмак, которым она колотила в стенку, тут же вылетел в раскрытое настежь, окно.
     … Ранним утром Славика разбудил осторожный стук в дверь. – Вован! – сиплым голосом взывал дворник Лукич, стоя перед дверью гостиничного номера, - Вован! – дай рупь на опохмелку! Мочи нет, как худо! Отворив дверь, и стоя перед Лукичом в ситцевых несвежих трусах в цветочек, Славик, отчаянно сквернословя, попытался объяснить страдальцу, что он  -вовсе не Вован и рубля у него нет. Бесполезно! Дворник твердо стоял на своем: - Вован, не жмоться, дай рупь!- Вцепившись в Славиковы трусы мертвой хваткой утопающего, Лукич  все громче и громче гудел пропитым голосом,  упорно требуя причитающийся ему «рупь». Славик в отчаянии пытался удержать на месте трусы, которые дворник  стягивал заскорузлой рукой. Кроме трусов, на Славике ничего не было, что очень радовало Ксюху, наблюдавшую с живым интересом за развитием конфликта из вороха смятых простыней. Наконец, горестные вопли несчастного растопили  женское сердце.  Вылезя, в чем мать родила, из постели, Ксюха выудила из висевшего на спинке стула мужнина пиджака, смятую бумажку. Затем, не спеша приблизилась и, мягко оторвав дворницкую клешню от ситцевых трусов, сунула ему в ладошку смятую трехрублевку. Постучав ногтем по латунной бляхе с номером «6», украшавшую кожаный фартук  отчаявшегося работника метлы, бесстыдница промурлыкала: «поди, родной, похмелись!» Конфликт  тут же прекратился. Чудесным образом осчастливленный Лукич, совершенно не отреагировав на прелести обнаженной девицы, поспешил в ближайшую пивную, а Славик водворен обратно в смятую супружескую постель. Сдернув  с него ситцевые трусы в цветочек, Ксюха, мимоходом, затолкала их в карман мужниного пиджака взамен вынутой смятой трешки.
    Из-за фанерной стенки, оклеенной обоями под мрамор, отчетливо доносился мотоциклетный храп Владимира Владимировича, спавшего сном праведника в мягком кресле «люкса». Прислушавшись к мото-трелям
                6

спящего поэта, ненасытная Ксюха одобрительно кивнула головой и взгромоздилась верхом на забывшегося легким утренним сном, Маркелова.  Чтобы придать расслабленному Славику необходимую  энергию и бодрую твердость, наездница похлопала спящего по ушам, а затем  принялась энергично растирать  уши несчастного ладошками. Взвыв дурным голосом, столь жестоко пробужденный, вертопрах ласточкой вылетел в раскрытое настежь, окно. Мадам Маяковская, сброшенная с ложа неожиданно освободившимся от ее ласк Славиком, лягушкой шмякнулась на дощатый пол. Привстав на четвереньки и громко сыпя отборными  ругательствами, девица вскарабкалась обратно на койку и тут же провалилась в глубокий сон, свободно  раскинувшись поверх скомканных простыней.
     Сопя и чертыхаясь, Славик спустился с вековой ели, в колючих ветвях которой завершился его отчаянный прыжок из окна второго этажа
«Метрополя». Стыдливо прикрывшись  ладошками, молодой человек миновал  дремлющего на скамье у входа, знакомого швейцара, с коим некогда подрался. И зашлепал босыми ступнями по лестнице. Однако, вошел он в дверь не того номера, откуда вылетел в окно,- он прямиком проследовал в свой «люкс». Отворив тяжелую дверь, Славик недоуменно уставился на храпевшего в мягком кресле поэта. Наконец, хлопнул себя по лбу, пробормотал: «ну, конечно! Как я мог забыть!», и принялся тормошить спящего.  Просыпаясь,  Вован  окинул подозрительным взглядом суетящегося возле него, голого Славика, торопливо ощупал себя, и, облегченно выдохнув, пересел на диван. Закурил папиросу и, с наслаждением затянувшись ароматным дымом, буркнул: «Ну?!».- Ну! –отвечал  голый, - ну!! Было видно в покрасневших, замутненных алкоголем глазах поэта, как  некая мысль упорно пробивается в сознание Вована. С минуту приятели молча смотрели друг на друга. Было слышно, как под окнами разговевшийся Лукич энергично  шоркает метлой, бодро насвистывая при этом мелодию хулиганской песенки «Цыпленок жареный».
     - Вот! Вспомнил! – наконец пробилась упорная  мысль в  бритой Маяковской голове. – шагом марш на Лубянку!  - Слава Богу! – обрадовался Славик, - но сперва – одеться.  И – опохмелиться! – добавил поэт. Вскоре, лихо съехав по перилам на первый этаж и снова поднявшись во второй по ступеням лестницы, парочка шумно ввалилась в незапертый номер Маяковских. Растолкав живописно раскинувшуюся на измятой постели, Ксюху, и отправив ее в ближайшую лавку, предварительно завернув ничего не соображающую девушку в рваный прорезиненный плащ, заговорщики уселись за стол и принялись рисовать Ксюхиной губной помадой на клетчатой клеенке какие-то каракули, обозначая планы узурпации власти в молодой советской России. - Все революции делаются на кухне – с умным видом поучал накинувший Ксюхин халат, Славик. И мы – не исключение!..


                7

     - У нас не революция – поправил приятеля бритый – у нас – интрига, - проникновение во власть и смена верхушки. – Вот именно!- согласился Маркелов, - коррупция!.
     Спустя два часа расфуфыренная, благоухающая «шанелью», Ксюха с глазами, полными слез, непостижимым образом просочившись в серое здание на Лубянке, стояла перед оторопевшим Железным Феликсом.  Всхлипывая и причитая нежным голоском, она грациозно пала в ноги наркому – рятуйте, пане Феликсе! – слезно молила  убитая неизбывным горем дама, - нэмае життя мени вид цього мужлана! И норовила поцеловать блестящий хромовый сапог комиссара. – Во–первых, - не «пан Феликс», а – «товарищ Дзержинский» - объяснял Ксюхе нарком, галантно усаживая ее в свое кресло, и замечая себе при этом – «а, все же, я  - пан, как  ни крути!  Пан  Дзержинский. Пан товарищ Дзержинский – поправил он сам себя, целуя Ксюхину ручку, склоняясь в поклоне. Ладно, хоть никто не видит этой моей мимолетной слабины!». Комиссар не знал еще, что слабина эта надолго и до конца.
     - Пошло дело! – Вован оторвался от подзорной трубы и полез в карман пиджака за носовым платочком. Друзья наблюдали за развитием событий  из крытой извозчичьей повозки, стоявшей на другой стороне улицы, по очереди разглядывая через трубу внутренние покои серого здания в раскрытые по случаю жары, окна. Протерев стекла трубы и трубно высморкавшись в ситцевые трусы, оказавшиеся на месте носового платка, поэт недоуменно уставился на трусы, брезгливо поднес их к носу, и пожав плечами, выбросил
на мостовую. Славик равнодушно сплюнул  и спросил: «получилось?». – Смотри! – отвечал Маяковский, передавая ему подзорную трубу. Полюбовавшись сценой, разыгрывавшейся в кабинете наркома, Славик с костяным стуком сложил трубу, и, показав поэту большой палец, дескать, -во!, радостно скомандовал извозчику: «на Солянку! К Ахметке!». Поэт довольно хмыкнул и закурил папиросу.
     Вечером, совершенно потерявший голову пан Феликс, утешал Ксюху, катая ее на казенном автомобиле по увеселительным заведениям ночной столицы и соря казенными деньгами. Кожаную куртку и хромовые сапоги сменили синий фрак с белоснежной сорочкой, щегольские панталоны и лаковые штиблеты. Рукою в белой перчатке он то и дело поправлял цилиндр, норовивший сползти на левое ухо. Водитель, белобрысый веснушчатый паренек с Урала, кидал в зеркальце заднего вида восхищенные взгляды и цокал языком, любуясь Ксюхиными высоко оголенными ножками и белой грудью в глубоком декольте. Судьба наркома была решена. Однако, комиссар не стал дожидаться неотвратимого, и вскоре укатил на казенном автомобиле в Варшаву, увозя с собою счастливую Ксюху, паренька с Урала и кожаный баул, набитый казенными деньгами, предусмотрительно обмененными на  британские фунты стерлингов.
   
                8


  – Поляк – он и есть поляк – с ударением на первом слоге презрительно прокомментировал Андреич, узнав про внезапный отъезд наркома. Он сидел в своем рабочем кабинете, до мелочей схожем со швейцарской каптеркой в Московском доме на Подколокольном.
     Андреичу нравилось быть Цареградским кесарем. Благодаря огромному числу славянских женщин, ввезенных в страну  торговым домом «Швейцар да Марья», османская Великая Порта безболезненно трансформировалась в Византийскую Империю. Турки-османы  подавляющим большинством с легкостью стали подданными Византийского кесаря. Константинополь, он же Царьград охотно принял Григория Пиряту с легкостью воссевшего на Султанский трон, вновь ставший Императорским.  Косолапая Ира в столовой на Солянке сокрушалась о невеликом поступлении из Цареграда сырья для маленьких пирожков «султанчиков».
       В недрах Цареградского дворца базилевсов, бывший  швейцар устроил точное подобие своей Московской берлоги. Даже портрет царя-батюшки Александра Первого красовался на привычном месте. Однако, теперь император не прятал свой помазанный лик за хитро прищурившимся пролетарским вождем. Теперь они мирно соседствовали рядом, внимательно разглядывая развалившегося перед ними в удобном кресле, небрежно завернувшегося в синюю с золотом, шелковую простыню, Андреича.
     А ты говорил – Человек! Строитель! Созидатель! --   «Управитель!» – вспомнив пресловутую кухарку, -добавил, распаляясь Пирятин, -  слаб человек! –заключил внезапно Григорий, и, непочтительно, чокнувшись до краев полным огненным самогоном стаканом об высокий лоб вождя, опрокинул  зелье в себя единым духом.
     Подышав широко открытым ртом, чтобы остудить горящую глотку, Андреич добавил: «А теперь мы купим все ваше равенство-братство с потрохами и восстановим Империю! От моря – до моря!» и обратясь к портрету Александра, уточнил: «но – не Романовскую, нет, не Романовскую!» и громко выкрикнул: «МОЮ!». Царь глядел на Григория с одобрением. Вождь по-прежнему хитро щурился. Пирята опростал еще стаканчик, чокнувшись с портретом самодержца и, сделав молчаливым собеседникам ручкой, улегся на свой сундук. И тут же заснул.
     Ранним утром на крепко спящего на своем сундуке базилевса навалилось что-то мокрое и тяжелое. Царица Марья, мокрая после утреннего купания в Черноморской бухте, с  заразительным смехом тормошила сонного Пирятина. – вставайте, Ваше Величество! Завтрак на столе! И еще кое-кто! И вновь повалилась на непроснувшегося. Не разлепив веки, Григорий привлек к себе мокрую, пахнущую солнцем и морем, хохочущую женщину, и старый сундук весело заскрипел под энергичной парой. Смех вскоре сменился страстными стонами и вскриками…

                9

    …Добравшись, наконец, до накрытого с изысканным вкусом стола, оголодавший  Андреич не сразу заметил  в привычной толпе царедворцев, теснившихся вдоль стен,  живописную фигуру сотника императорских мамелюков. Возвышаясь над толпою на целую голову, на бритую с оселедцем, заправленным за ухо с золотою серьгой, голову, стоял воротившийся из-за моря, Кочубей. Из-за спины верзилы негус со Шмерком тщетно пытались заглянуть в огромный холщовый мешок, стоявший у ног сотника. Кочубей лениво отмахивался от любопытных, крепко удерживая волосатой ручищей горловину мешка.
     Горя нетерпением, царица Марья оторвала голодного базилевса от завтрака, и указала ему на сотника. – Угу- довольно промычал с полным ртом, Пирята, и, сдвинув рукою бывшие перед ним приборы, очистил широкую площадку на столе. После мотнул головою – мол, давай его сюда!
     Кочубей прогремел сапогами к столу и вытряхнул мешок на указанное место. При этом в прореху холщового мешка выглянул золотой зубец обруча, усыпанный самоцветами. «-Й-е-е-е!» не сдержавшись взвизгнула Марья, - Ура-а!». Из мешка на стол вывалился коротышка  с бородкой клинышком, в шитом золотом мундире и высоких сапогах. Следом звонко выкатилась золотая  корона о двенадцати зубцах, усыпанных самоцветами. Схватив корону, человечек попытался утечь со стола, однако был немедленно схвачен железной лапой сотника. Утвердив коротышку стоять на столе, Кочубей наконец, прогудел: «Вот! Как велено! В мешке. Доставил!». Человечек торопливо застрекотал по-итальянски. Пренебрежительно махнув рукою, Андреич,  уставив  на него палец, хмуро вопросил - Емманюель?  -Виктор Эммануил – поправил коротышка, и вновь застрекотал непонятно.
Вопросительно взглянув на негуса, оказавшегося рядом, Пирята спросил: «о чем лопочет карла?» Негус, пожав плечами, пояснил: - недоволен. Да и жрать,  поди,  хочет. Андреич согласно кивнул, и ни к кому не обращаясь, решил: «Накормить. Напоить. Отмыть! Вечером побеседуем с карлой Эмманюелем». Обернулся к Марье. Та, спрятав лицо в ладони, беззвучно смеялась, не в силах удержаться. Откинувшись в кресле, базилевс захохотал во всю глотку. Заржали Шмерк с негусом. Засмеялся Кочубей. Челядь, жавшаяся у стен, моментально отозвалась подхалимским смехом. В общем хохоте Марья не сразу расслышала тоненький смех пленного карлы, но, отняв ладони от лица, увидела, как приседая на столе и хлопая себя по коленям, заразительно хохочет сам вытряхнутый из холщового мешка, гость. А, все-таки, она прорвала холщовый мешок! – еле смогла вымолвить Марья, и зашлась неудержимым хохотом во всю глотку, повалившись на веселящегося рядом, Пиряту. Когда приступ  смеха миновал,  Марья уверенно заявила- ну, нет! Какие уж тут могут быть пирожки! – Эмманюельки! – немедленно откликнулись хором Андреич и негус со Шмерком. Новый приступ  безудержного хохота охватил всех.
   
                10


 …- Италии?!- уточнил базилевс,- не одной лишь Сицилии?!
- да,- перевел чириканье карлы Краснов, ныне Рабинович, - наш Эммануэль является сувереном, ну, попросту,- королем Италии, Сицилии, Сардинии, и еще какой-то мелочи.
     - Ух ты-ы!,- восхитился Пирята. Задумчиво протянул: «Где Сицилия – Италия, а – где  Эфиопия!» и лукаво подмигнул негусу.
      – Вот именно! – отвечал с негодованием тот, - какого ….. ему еще понадобиться, карле этому, - может, Париж, или Москву ему подать!
     - нихьт, найн! – заторопился, похоже, начавший понимать русскую речь, карла,- но Москау, но Пэрис, и мечтательно закатив глазенки, пропел: «Абис-с-с-ини-йа-а!».
     Бывший  московский швейцар Андреич, ныне Цареградский кесарь, Григорий, неторопливо раскурил толстую сигару и, молча, раскачиваясь на стуле, принялся  разглядывать  нахального претендента на Эфиопский трон. Претендент сидел рядом с Марьей, расположившейся по левую руку кесаря. Царица забавлялась карлой, словно школьница новой куклой. Усадив сицилийца глубоко на стул, так, что ножки его в высоких сапогах не доставали пола, Марья  пичкала пленника заварными пирожными,  каждый раз приговаривая: «за папу, за маму, за дядю Рабиновича, за кота-котовича…». Другой рукою Марья насаживала фрукты из огромной вазы, стоявшей на столе,  на острые зубцы королевской короны, оставленной на карле для пущего увеселения пирующих. Растянув в широкой ухмылке вымазанный сливочным кремом, рот, карла громко заявил: «Си! – Абиссиния!».  – Хрена синего! – отозвался Андреич, левой рукою отодвигая стул с сидящей на нем царицей Марьей, а правой притягивая стул с претендентом. Поменяв таким образом местами карлу с базилевшей, Пирята
подмигнул  удивленной  Марье, правой снял с карлы корону, украшенную наколотыми  Марьей апельсинами и бананами, левой же отвесил тому крепкую затрещину, и, выдохнув дым ему в лицо, нахлобучил корону обратно, и снова воззрился на претендента. При этом Андреич жевал свою сигару и перекидывая ее языком по уголкам рта слева направо.
- Ке? – удивленно спросил карла, непонимающе глядя на базилевса круглыми черными глазами. – Бре-ке-ке –объяснил Пирята – хрен тебе, а не Абиссиния!
Помедлив и пустив несколько колец дыма, целясь нанизать их на длинный нос претендента, вдруг, решил: «А, впрочем… Ха! – будет тебе Абисиния!»
     Указав на негуса, с интересом наблюдавшего за происходящим,  Андреич строго объявил карле: «Будешь служить ему! Он теперь у нас король Итальянский, Сицилийский, Эфиопский и так далее.»
     - Император! – поправил Пиряту негус,- император эфиопский, итальянский и прочая…
   

                11

  - Нет уж! –жестко обрезал базилевс, - Император может быть только один.  Император – это –Я! И никаких возражений! Все склонили головы, согласившись.
     Марья-Краса,  закрыв лицо ладошками, громко прошептала: «Ой-ей-ей, как страшно!» и бросила на Императора игривый взгляд из-за ладошки,
Андреич, шутливо погрозив ей пальцем, продолжал: «Не расслабляться! Теперь за нами – Москва!.» И, обратясь к негусу, приказал: «Завтра утром – шагом марш в дедушкины копи! С большим обозом. Возьмешь сотню гайдуков. Кочубей, ты поведешь Эмманюельку. Пускай полюбуется на вожделенную Абиссинию». Марья, захлопав в ладоши, воскликнула: «Ваше величество! А можно, я с ними?!» - Валяй! – снисходительно разрешил кесарь, и, вновь уставя  перст указующий, повелел негусу: «вернувшись, отправишься в Рим, - принимать королевство!» И хитро подмигнул Эмманюельке. Тот, одетый  проказливой царицей в свой холщовый мешок,  в коем она велела прорезать дырки для головы и рук, смущенно шаркнул ножкой и сняв свою корону, принялся вычищать из нее апельсиновые зерна, застрявшие меж золотых зубцов.
    С рассветом, караван отправился в далекую Африку. Царица, весело гарцевавшая в хвосте каравана, была совершенно неотразима в ярко - синей амазонке, уверенно сидя в дамском седле на рослой вороной кобыле. Марья, оглядываясь все чаще, посылала воздушные поцелуи Андреичу, который провожал экспедицию, стоя на площадке высокой башни старой городской стены. Однако, вороная кобыла замедляла ход. Вот она пошла шагом. Остановилась. Базилевша, вскинув голову, громко завизжала: «Йе-е-е-е!» и, развернув лошадь, помчалась галопом назад. Бросив поводья, соскочив с кобылы, и птицей взлетев по лестнице на башню, Марья кинулась на шею Григорию. – Остаюсь- задыхаясь, сообщила она, покрывая Андреича страстными поцелуями.
 – Ото ж добре!,- удовлетворенно молвил тот, и взвалил радостно визжащую Марью на плечо.
     Вороная кобыла у стены завистливо заржала. – Каждому –свое! – объяснил ей Пирята, легко сбегая со своей ношей по ступенькам наружной лестницы. - О так от! –подтвердила, подняв голову, перекинутая через плечо кесаря, Марья,  болтая в воздухе голыми ногами и заливаясь звонким смехом. Кобыла задумчиво принялась жевать подол синей амазонки, оторванный запутавшимся в нем кесарем, и отброшенный в сторону, как раз ей под копыта.

        А в Москве тем временем полным ходом шла подготовка  по внедрению в высшие слои руководящей верхушки страны политического отщепенца, работорговца и НЭПмана, Славы Маркелова,  Управляющего Торговым Домом «Швейцар да Марья», - конторы бесчеловечной и целиком антисоветской по всей своей сути. С непостижимой легкостью устранив один
                12

из основных столпов молодой советской власти, коим, безусловно, был Железный нарком,  интриганы опутали липкими тенетами буржуазной
роскоши и разврата двух оставшихся возможных кандидатов на главный государственный пост.
     Представлявший нешуточную опасность, Троцкий, ни о чем не подозревая, завяз в бесконечных дрязгах в Аргентине, упорно и настойчиво устраивая свою личную жизнь.
     Как и обещал Славику друг В.В.Маяковский, из своего литературного кружка он мигом устроил зловонный очаг буржуазной культуры, в котором синим пламенем сгорели все непрочные и неукрепившиеся моральные и политические принципы его участниц. Дальнейшее нравственное растление их мужей и любовников, занимавших почти все руководящие посты молодой советской республики, произошло легко и безболезненно. Само собой. Заговор созрел на удивление быстро и легко.
   
     - Пора переходить к делу! – объявил Цареградский базилевс, прочитав доставленный нарочным, Славиков отчет. Кесарь с красавицей Марьей лежали на просторном ложе, тяжелыми складками балдахина отгородившись от всего мира. Марья задумчиво грызла ядовито-желтый лимон, откусывая куски вместе с коркой, как от яблока. Зерна она бросала в бархатную завесу балдахина, стараясь попасть в узкую щель между полотнищами. Взяв у Григория отчет, она вложила надкушенный лимон ему в руку и принялась читать.  Погруженный в раздумья, кесарь откусил громадный кусок желтого фрукта, прожевав, проглотил. Удивленно воззрившись на поднесенный к глазам плод, хмыкнул и запустил остатком лимона в мягкую ткань балдахина. – Кислятина? - сочувственно поинтересовалась царица. – Да! отвечал вырвавшийся из дум, базилевс. – не станем дожидаться возвращения негуса,  - завтра же едем в Москву! – На паровозе!- радостно подхватила Марья, - на скором!   Инкогнито!   
   
     Через два дня, вечером, они высадились с борта рыбацкой шхуны в отдаленной части одесского порта под видом газетного репортера с ассистентом-фотографом. Увешанная кожаными подсумками, Марья одетая, как мальчишка-фотограф, скрыв длинные волосы под черным картузом, чертыхаясь тащила тяжелую корявую, хотя и сложенную, фотоаппаратную
треногу, Григорий, в раздутой  блокнотами, кожанке, нес на плече громадный ящик фотоаппарата.
     Вскоре, парочка была у дверей центральной конторы Торгового Дома «Швейцар да Марья». Привратник, ленивый толстый хохол долго уверял, что «все уже давно ушли и приходите - ка вы завтра». Наконец, потерявший терпение, Андреич, крепко ухватил цербера за бороду, развернул того лицом к открытой двери, и пинком отправив строптивца внутрь здания, проследовал               

                13

за ним. Марья, поморщившись, пошла следом. На громкие вопли оскорбленного стража по широкой лестнице ссыпались, как  горох, пол-
десятка крепких парней, во главе с Худшанским М.И., зам.Управляющего. ---- вот- тебе раз! – не удержалась Марья. – здравствуйте, Моисей Израилевич!
   Худшанский оторопело уставился на мальчишку-фотографа. «Ах, да!»- вспомнила Марья, и, сдернув черный картуз, тряхнула головою. Блестяший шелк черных волос упал ей на плечи. Моисей перевел взгляд на второго гостя, и тут же, как  подкошенный, повалился в ноги Андреичу. Огорошенные крепкие парни  застыли по стойке «смирно!».
    Хорошенько отдохнув и вволю вкусив хлебосольного гостеприимства Славикова зама, путники покинули город Одессу в отдельном вагоне собственного поезда, в прочее время доставлявшем живой товар в столицу.   
   Ахметка, извещенный о прибытии хозяев по телеграфу рачительным Худшанским, радостно встретил дорогих гостей на Киевском вокзале. Усадив парочку на заднее сидение большого открытого автомобиля, и заботливо укрыв им колени клетчатым пледом, шустрый татарин, натянув желтые краги до локтей, принялся неистово вертеть в моторе машины невесть откуда появившейся кривой железкой. Машина чихала, кашляла и, наконец, изрыгнув черное облако вонючего дыма, зарычала и затряслась мелкой дрожью. Издав радостный вопль, Ахметка вскочил за руль и торжествующе взглянул на седоков. - Ишь, каков! – одобрительно хмыкнул Андреич,  чиркнув спичкой, раскуривая толстую сигару.- орел! – Рад стараться, Ваше с –с-с-с-тво!- пролаял в ответ орел, и, потискав грушу сигнала, погнал рычащую машину вперед.   
     Поздним вечером в зале старой кафе-столовой на Солянке решалась судьба молодой советской России. Косолапая баба Ирина Петровна, вывесив на входе стеклянную табличку «закрыто на переучет», сама разносила собравшимся закуски и напитки. Гостей было немного. Марья с Андреичем, да  В.В.Маяковскицй со Славой Маркеловым.
      Ахметка в число гостей включен не был, и потому возился со своим автомобилем, стоявшим у входа в кафе.
     Внимательно выслушав подробный доклад Славика, с дополнениями и необходимыми пояснениями поэта, Григорий опрокинул в себя большой стакан водки и принялся расхаживать по залу, дымя сигарой и задавая время от времени вопросы Славе  и Маяковскому. Наконец, просветлев лицом и усевшись верхом на стул лицом к остальным, он неторопливо произнес: «горячку пороть не будем.»
   Затем – выдержав эффектную паузу, продолжил: «людей, фанатично строящих новое будущее, только-только вырвавшихся из-под гнета помещиков и попов, будет очень непросто  вновь загнать в  русло старой жизни.  Воздев палец вверх, пояснил: будем работать с тем народом, что уже сложился в ходе строительства нового общества, не станем менять ни идею,
                14

ни ломать образ советского человека, строителя коммунизма. Используем и взращенный в определенной части масс, фанатизм непримиримого борца с
Капиталом. Но – никакой смуты!  Неторопливо поднявшись со стула, Андреич вновь воздел палец в воздух и тоном лектора, поучающего  бестолковых студентов-двоечников, продолжал: «используем, также, громадную массу недовольных, скрытых и явных противников новой власти. И даже махровых контриков, которых Советская Власть просто пускала в расход, мы заставим приносить пользу! Опустившись на вопросительно скрипнувший стул, швейцар пояснил:  «Щедро тратя золото, свое и то, которое привезет негус, мы запросто выберем нового председателя Центрального Комитета Партии!  Вот и все!  Основная часть населения даже не заметит подмены. Вместо Русского Царя, посаженного на престол  огромной ценой  людских жизней и моря крови, мы поставим своего Председателя, расходуя при этом только лишь золото, презренный металл!»
    Маяковский со Славиком в один голос закричали: «Да за золото мы вам устроим  хоть нового Господа Бога!»  - Не кощунствуйте!- строго осадил их базилевс., - не Бога, - всего лишь. Председателя!
     В полном молчании Пирята поднялся и вновь, в облаке табачного дыма, зашагал из угла в угол.  Подойдя к Славику, он наставил на него дымящийся  ствол сигары и медленно произнес: «Ты! Ты. Славик Маркелов, будешь новым Председателем! Готовься!» и, пожимая руку В.В. Маяковскому, добавил: «этот – сможет!» - Сможет! –согласился поэт – давайте же пить, наконец! Потрясенный Славик вскочил со стула и стоял столбом, открывая и закрывая рот, словно рыба, вытащенная на сушу. Марья-Краса протянула руку и хлопнула оторопевшего управляющего по спине. – Очнись, товарищ  Председатель! – со смехом призвала она.

  Громогласно распевая совершенно нестроевую песню про «Галю, яка нэсэ воду, аж коромысло гнэться!»,  сотня основательно вооруженных гайдуков сопровождала колонну из дюжины громадных, крытых рогожею, чумацких возов, неспешно влекомых через африканские джунгли шестерками флегматичных волов.
     - Возы да волы! – как это поэтично! Не уставал восторгаться совершенно обрусевший негус,  покачиваясь в седле и потягивая крепкую казацкую горилку прямо из кожаного бурдюка, висевшего у него на шее. Йа, йа, -соглашался корреспондент германской газеты, Шмерк  Рабинович, он же – генерал Краснов, - натюрлихь!  Генеральский бурдюк с огненной горилкой  болтался, привязанный к луке седла. Не пролив ни капли, Рабинович наполнил из бурдюка бесценный золотой с каменьями, кубок, и, чокнувшись с негусовым бурдюком, заметил: «Ты только посмотри, эфиопская морда, три тыщи лет прошло, а горилка твоего дедушки лучше новой!!». Тот согласно кивнул, не отрываясь от своего бурдюка. Шмерк залпом опорожнил кубок, и не поморщившись, наполнил вновь. Казацкой горилкою с легкой руки
                15

генерала прозвали крепчайший терпкий напиток, оказавшийся в бурдюках, украшенных золотым тиснением. Всадник, поражающий копьем дракона. –
не Георгий же это, Победоносец! – удивился, найдя бурдюки, Шмерк, и убежденно решил: - конечно,  же, - это казак!
     Сокровищница царя Соломона оказалась несравненно больше, чем могли себе представить наши кладоискатели. В необъятном чреве горы, где был устроен тезаурус, не было заметно ни малейшей убыли содержимого. Причем, кроме  тяжело груженых телег,  драгоценностями были нагружены все гайдамацкие кони.  Сами всадники облачились в парчу и золото, обзаведясь к тому же, драгоценным оружием. Один лишь Кочубей не взял ничего, кроме острой кривой булатной  сабли в драгоценных ножнах, с золотою рукоятью, дозволив, однако, своим парубкам «взять, кто сколько унесет!», как великодушно разрешил нынешний владелец сокровищ,- негус эфиопский. Рядом с жеребцом Кочубея, иногда придерживаясь за стальное стремя, бодро семенил разодетый в пух и прах, несостоявшийся император Эфиопский. Эммануил толкал перед собою накрытую рогожей, вместительную тележку, с верхом груженую драгоценным  скарбом, и счастливо улыбался, поправляя громадную фараонскую корону двух царств, норовившую свалиться с головы. Небольшая корона итальянского королевства, напоминавшая зубчатый обруч, жалобно позвякивая, болталась на торчавшем кверху урее египетской короны. Не пожелавший расстаться со своей короной, Эмманюель, водрузил ее поверх добытой им в сокровищнице царя Давида. Казалось, над головою коротышки сверкает золотой нимб, придавая ему комическое сходство с иконописным персонажем.      
Исполнительный Кочубей буквально выполнил приказ кесаря «отвести   Эмманюэльку» и потому, тот весь неблизкий путь мужественно проделал пешком. За время путешествия, грубый сотник проникся сочувствием к неунывающему карле,  и подумывал ходатайствовать перед царицей об устройстве дальнейшей его судьбы.
     Еще полсотни всадников, опередивших на сутки основной отряд, торили путь для скрипучих повозок, остервенело прорубаясь через буйную африканскую зелень. Им помогали, верхом на великолепных конях, двести сорок полуобнаженных африканских дев, также увешанных драгоценным оружием. Амазонки с веселыми воплями и гиканьем неутомимо носились от головного отряда к медленно двигающемуся каравану и обратно, вызывая оторопь у пигмеев и прочих жителей девственных джунглей. Чернокожие красотки с восторгом откликнулись на призыв своего негуса и охотно отправились в далекую снежную Россию, покорять экзотичной красотой тамошних бородатых мужиков, похожих, по слухам, на свирепых медведей. Конечно же, во имя процветания Торгового Дома «Швейцар да Марья!». Рабинович  взял бы с собою и всю тысячу абиссинских амазонок,  благо, от желающих не было отбою, но, преодолев искушение, ограничился  двумя сотнями с небольшим. – Не управимся мы с такой оравой! – объяснял Шмерк
                16

другу-негусу свою скромность. Однако, бывший генерал, презрев немалый штат прислуги обоего пола и кричащую роскошь своего походного шатра,
прочно поселился в просторной, но по-спартански оснащенной палатке негуса. Там, с нетерпением дождавшись конца ежедневного перехода, друзья-проказники устраивали шумные оргии, блаженствуя в окружении сонма на все готовых красавиц, не ведающих тесных рамок европейских условностей и полностью лишенных всяческих предрассудков.
     Спустя три с половиной недели, караван вышел к судоходной части Нила и благополучно погрузился на ожидавшие его баржи. Отдохнув неделю в благословенной Александрии, путешественники со всем обозом вскоре прибыли в Царьград. Экспедиция завершилась на семьдесят шестой день от отправления, не понеся никаких потерь, и привезя с собою несметные богатства. Караван встречали у той же стены, где провожали. Вереница повозок лишенные рогожных покрывал, сверкая нестерпимо в лучах восходящего солнца, медленно проехала перед стоящими на ступеньках Швейцаром да Марьей. Марья восторженным воплем приветствовала каждый воз.  Абиссинские всадницы, проезжая шагом, в шеренгах по четыре, салютовали,  вскидывая блестящие мечи и радостно сверкая улыбками. Кесарь нервно топтался на месте, сглатывая слюну, глаза его горели. – Маловато девушек привезли! – шутливо попенял он Шмерку с негусом, сбежав, наконец, со ступеней и крепко сдавив в объятиях обоих, осторожно косясь на Марью, о чем-то увлеченно спорящую с сотником Кочубеем. У подножия башни, на крытой рогожей тележке безмятежно спал Эмманюель. На лице спящего светилась счастливая улыбка, фараонский урей валялся у колеса тележки рядом с зубчатым золотым нимбом праведника, предусмотрительно пристегнутые к телеге золотой с алмазами, орденскою цепью. – Вот так и дрыхнет с самой Александрии!- донесся до слуха  Андреича громкий шепот сотника. – Умаялся болезный! – согласилась царица, звонко рассмеявшись, - столько впечатлений! Да все пешком! Всю Африку пересечь пехом, - это же настоящий подвиг! - Ладно, -добавила Марья, - я о нем позабочусь. Кочубей удовлетворенно хрюкнул, и, почтительно поцеловав руку государыни, отбыл восвояси.
   
      На Москве стояла золотая осень. Новый Председатель Президиума Верховного Совета, Владислав Маркелов, пил водку в компании с пролетарским поэтом, В.В.Маяковским, расположившись в небольшом кабинете в одной из новых построек московского Кремля. Еще здесь были три сильно нетрезвые дамы, участницы литературного кружка, который возглавлял Вован. Как и обещал поэт, все прошло почти  без осложнений! Осыпанные золотым дождем, дамы и их влиятельные мужья, быстро организовали внеочередное заседание Политбюро, где и был единогласно выбран и утвержден новый Председатель. По удивительному совпадению, в

                17

эти дни меню известного кафе на Солянке, пополнилось несколькими видами пирожков, под общим названием: «Кремлевские». Назначение свершилось
буднично и уныло. Славик был даже несколько разочарован легкостью, с которой произошел этот,  по сути, государственный переворот.
   
      Спустя месяц, бывший управляющий уже не на шутку стал тяготиться своей  неограниченной властью, о чем и сообщил на очередном собрании заговорщиков в подземной купальне Цареградского дворца. Удивленно подняв брови после заявления, сделанного Славиком, Андреич задумался. Обводя тяжелым взглядом своих товарищей, резвившихся беззаботно на песчаном пляже подземного водоема, он задержался на Рабиновиче с негусом. Те с заразительным смехом тянули в воду пару притворно напуганных абиссинских амазонок, полностью обнаженных. Проказники шумно спорили, будут ли видны тела девушек в темной воде бассейна. При этом, Шмерк не выпускал из-под локтя бурдюка с казацкой горилкой, а эфиоп, бросив свой бурдюк на песок, крепко сжимал ладонями девичью грудь. –Вот!- воскликнул Пирята- Хайле! Услышав возглас кесаря, Шмерк с негусом немедленно приблизились, не выпустив, однако, своих дам, к Пиряте. Григорий пристально воззрился на физиономию эфиопа, лучившуюся благодушием. Затем, удовлетворенно кивнув, поманил пальцем Вована,  наслаждавшегося обществом четырех темнокожих девиц, куривших по очереди громадную трубку. Причем, «придворный поэт у ног императрицы Марьи-Красы», каковым титулом В.В. Маяковский пожелал обладать во время памятной пьянки в «люксе» Метрополя,  учрежденный с восторгом царицею и  охотно утвержденный кесарем немедленно по удалении Ф. Эдмундовича из Москвы, этот «придворный поэт» буквально сидел «у ног»,  у белых, обнаженных ног базилевши.
 Облаченная в нескромный купальный костюм, Марья томно возлежала в шезлонге, лениво наблюдая забавы Маяковских девиц с трубкой мира, рассеянно барабаня пальцами по бритой макушке поэта, перемежая изредка барабанную дробь увесистой затрещиной, когда Вован, забывшись, нежно касался точеных ее коленей. Промычав «пардон» и отдернув руку за спину, треснутый, потирая макушку, каждый раз осторожно поглядывал на Андреича, опасаясь вызвать негодование того  своей близостью к высочайшим ножкам. Поэтому, мановением своего пальца, кесарь вверг Вована в ступор. Поперхнувшись ароматным дымом, и, сунув в растерянности трубку мира опешившей царице, Вован мигом предстал перед лежащим  в двух шагах, на золотом песке, Пирятой, беспрерывно кашляя и чихая.
     Легко вскочив на ноги и отряхивая прилипший к телу золотой песок, Григорий заявил: «Слаб человек! Смотри! – товарищ Маркелов уже насытился неограниченной властью и снова просится к своему разбитому корыту!» Славик, опустив глаза, пробормотал что-то в свое оправдание.             
                18

–Парадокс! – продолжал Андреич – кто теперь, по твоему, должен руководить великой державой – Россией – Матушкой?  и, ехидно осклабясь,
предложил классическое – Пушкин? Александр Сергеевич?!  Разинув рты, все молча смотрели на кесаря. Внезапно из-за царицыного шезлонга выскочил и пал ниц перед Пирятой некто мелкий, покрытый редкой шерстью. И кривоногий. –Я! Я! – оглушительно вопил  карла, припав к стопам пораженного кесаря. – Но Пушькин!  Но! - Я есть! – Я хотеть! – Я буду! Я! Я!!   Я-а-а-а!!!
      Наступившая затем тишина оглушала.
      По возвращении экспедиции из  легендарных копей царя Соломона, веками скрытых непроходимыми джунглями в самом сердце Африки, Марья прониклась симпатией к несуразному Эммануилу. Неунывающий коротышка прошел пешком весь нелегкий, полный смертельных опасностей, путь, не жалуясь и не ропща. Привезенная им тележка вместила столько сокровищ, что при желании карла смог бы купить себе любое королевство, будь таковое выставлено на продажу. Однако, привязавшись к товарищам, в особенности, к суровому сотнику Кочубею, бывший итальянский король испросил позволенья остаться в каком угодно качестве, при дворе несравненной Марьи. Царица легко согласилась. Не связанный никакими обязанностями и обязательствами, Эмманюелька теперь всегда находился невдалеке от ее величества. Карла быстро выучился болтать по-русски и развлекал Марью анекдотами о Европейских монархах, коих  знал множество.
     Пришедший в себя от неожиданного выпада карлы, Пирята, осторожно оторвал от своих ног зарвавшегося королька и, шлепнув слегка, передал того  мигом выросшему рядом, Кочубею. – Не ты,- спокойно возразил кесарь, а вот ты,- указал перстом на негуса, и резко потребовал: «отпусти девчонку!».
Растерявшийся эфиоп послушно выпустил девушку, которую тут же обнял свободной рукою вездесущий Рабинович. Смотрите! Продолжал Григорий, - арап не столь черен ликом, как подобало бы эфиопу, да и обликом его не отличить от  загорелого жителя нашего Кавказа. Будь ты теперь, Хайле, грузинцем! Помолчав, уточнил: - Иосифом будешь, Сталиным!  Как папу- то твоего звали? – Селласие Виссарьон! – последовал ответ озадаченного негуса, - негус негести Виссарьон. – Царь царей Виссарион! – перевел стоявший с удивленно  разинутым ртом, Рабинович. -Вот! –радостно заключил базилевс,- Царь царей!, - то, что и надо!  И, обратясь к Маяковскому, предложил:  «Ты, Вован у нас, почище  Кромвеля, «делателя королей», - сможешь  ли эфиопа сделать Советским Председателем Верховного Совета?»  -Оригинально!  -Улыбаясь отвечал поэт, уверен, -смогу. – Делай! - Велел Пирята. Ночью, лежа в постели рядом с Григорием, Марья, время от времени заливалась звонким смехом, и толкнув того локтем , громко восклицала: «ну, надо же! –Царь царей!» - Негус негести! – отвечал, смеясь, кесарь, нежно шлепая царицу грубой ладонью по белоснежной попке..
                19


   Спустя три недели, по просторному кремлевскому кабинету, расхаживал, поскрипывая блестящими хромовыми сапогами, изжелта- смуглый кавказец..
Его  изрытое оспинами, лицо, украшали пушистые усы, которые  он иногда расчесывал черепаховой щеточкой, достав ту из глубокого кармана  брюк-галифе, заодно приглаживая и зачесанные назад темные слегка волнистые волосы. Сшитый по фигуре, френч военного покроя без знаков различия, ладно сидел на нем. Закурив короткую коричневую трубку,  негус обратился к ординарцу: «Кто там еще остался у нас в приемной?» - поэт Владимир Маяковский! – был ответ. – Впустить!- велел бывший эфиоп. – Слушаюсь, товарищ Сталин! – отвечал ординарец, открывая двустворчатую дубовую дверь дожидавшемуся в приемной, Вовану.
   
    По странному капризу судьбы, в эти же дни на внутренней стороне Водовзводной башни  Московского Кремля появилась жестяная вывеска с надписью: «Кремлевскiй Сапожникъ». Под  вывескою в небольшой каморке сидел на крепкой табуретке небритый изжелта- смуглый кавказец. Стянув мягкие сапоги, он  взгромоздился на свою табуретку, и,  достав из кармана галифе молоток,  стал приколачивать к  вывеске табличку поменьше, сообщавшую, что Коба Кобыч Джугайлов  быстро отремонтирует ваши сапоги и, даже, может стачать новые. С остервенением стуча молотком, Коба громко ругался по-грузински, поминая нехорошими русскими словами «лысого шайтана», поместившего его в эту каморку и почему-то, запретившего бриться. Кобе было невдомек, что бритый под машинку поэт, сам будучи родом из благодатного Батума, не захотел отправить земляка на Солянку в качестве начинки  для «кремлевских» пирожков, скрыв разраставшейся бородою поразительное сходство сапожника с самим товарищем Сталиным.
   
    Крепко обняв поэта, товарищ Сталин заметил: - чувствую себя на своем месте. Однако, кесарь велел принять Италию с Сицилией и еще чем-то. – Пустяк! – отвечал Вован, - у нас же есть Эмманюелька. – шли депешу Андреичу! – Едем на Солянку! -решил новоиспеченный вождь народов. Там и напишем кесарю!
   
     В кафе-столовой – на – Солянке  жизнь била ключом. Косолапая Ира ловко дирижировала сонмом стряпух и официанток, готовящих и разносящих посетителям аппетитно пахнувшие блюда. Зал был полон. В открытые окна было видно, как Дим Димычевы подмастерья, руководимые Ахметкой, разгружают вагонетку, привезшую  связки толстых стальных труб. Трубы гремели, Ахметка безбожно ругался, грузчики молчали.
     Недавно, рачением Славика Маркелова в его бытность Председателем, в Черкизово был устроен огромный продовольственный комбинат.
                20


Заведующим назначен Ипполит Матвеевич, а роль Главного инженера досталась честному Дим Димычу. Комбинату надлежало обеспечить мясной продукцией всю столицу. При этом, объем поставляемой начинки для пирожков из Подколокольного увеличился в несколько раз, оставаясь под неусыпным контролем Ахметкиной косолапой Иры. Расторопная Ира, углядев черный  буржуйский автомобиль, причаливший возле кафе, мигом 
оказалась у остановившейся машины. Низко присев перед вождем, и по-свойски кивнув Маяковскому, она проводила гостей в отдельный кабинет, устроенный в столовой по ее настоянию именно для приема дорогих гостей. Кабинет был великолепен! Тяжелые шторы из темно-вишневого бархата красивыми складками закрывали широкие окна. Массивная мебель из красного дерева поражала благородной простотой обводов, удачно сочетавшихся с роскошью золотой фурнитуры. Громадная люстра под высоким потолком сияла хрусталем и золотом.  Утвердившись в глубоких мягких креслах, обрамлявших уставленный легкими   закусками стол, гости приняли из рук подоспевшего Ахметки зажженные трубки с  табаком, и с блаженными улыбками окутались ароматным облаком дыма. Благодаря   тесной связи Ахметки и его косолапой Иры с новоиспеченным вождем народов, вначале со Славиком, нынче с товарищем Сталиным, столовая- на-Солянке стояла особняком в широком ряду предприятий Нарпита, и даже во-все и не в ряду. Совершенно не касались ее  нормы и ограничения, строго
обязательные для прочих заведений. Здесь было все и всегда. А в зале для «своих» немедленно выполнялись ЛЮБЫЕ желания каждого гостя, даже  самые несуразные. К примеру, Лера Голубцова из литературного кружка Маяковского, любила нырять в бассейн с шампанским, стоя на дубовой бочке из-под соленых огурцов. Ныряла! Устроила Ира и бассейн, и шампанское, и бочку! Вот это – по-пролетарски! – говаривала Лера, стоя голышом на дубовой бочке и почесывая заросший рыжей шерстью передок, прежде, чем,  с визгом плюхнуться  в шипящие волны. А у Леры в безусловном и рабском подчинении находился сам помощник председателя Совета народных комиссаров, напрочь запутавшийся в этой рыжей шерсти.
     После легкого завтрака, компаньоны написали письмо турецкому султану. То- бишь, Цареградскому базилевсу. Причем, Ахметка, безо всякой субординации, сделал собственноручную приписку с  пламенным приветом «Вашему сиятельству, Григорию Андреичу!». После долгих препирательств  пролетарских вождя и поэта об изъятии из текста  Ахметкиных каракуль, письмо с припиской было увезено в Царьград, обмиравшим от ужаса нарочным, без изменений. Роль нарочного взял на себя Славик Маркелов, хотевший просить базилевса о какой-нибудь хлебной синекуре.
     Однако, Андреич лишь усмехнулся, прочтя Ахметкины строчки в негусовом с Вованом письме,  и, почесав переносицу чубуком дымящейся трубки, пожелал увидеть карлу Эмманюельку. Затем долго разглядывал
                21

представшего пред ним Эммануила, и, наконец, изрек: «Ну, какой из тебя, к дьяволу, король! Не твое это. Не твое!». Повалившись в ноги кесарю, карла
слезно просил не гнать его от царицы Марьи, к которой он привязался  преданной собачьей любовью.
  Переведя взгляд на Славика, привезшего письмо и стоявшего по стойке «смирно», кесарь доброжелательно улыбнулся и поманил того пальцем. Дружески приобняв облегченно вздохнувшего курьера, Андреич наставительно заметил: «от Судьбы не уйдешь, дорогой товарищ! –не захотел быть Председателем Советским, так быть тебе корольком итальянским!» Посмотрев в окно и энергично взмахнув трубкой, уточнил: «пожалуй, не королем, а будешь ты вождем, по-ихнему – дуче.  Андреич выдержал театральную паузу и  весело объявил: «Дуче Муссолини. Затянувшись дымом из трубки, выдохнул:  «дуче Бенито Гамилькар Муссолини! – славный вождь итальянской нации!» и, хлопнув опешившего Славика по спине, распорядился: «вместе с карлой, на большом фрегате,  с  великой помпой и барабанами, марш в славный Рим!». Обратясь к Эммануэльке, добавил: «сдашь ему дела, и возвращайся к Марье. Да без фокусов! Знаю я вас, макаронников! К Папе Римскому съездим вместе. Потом. Может быть. А теперь – вызови-ка мне сюда своего премьера срочной телеграммкой! Освободим место для нашего Славика. Заодно, расширим ассортимент косолаповых пирожков ну, скажем, «муссолинами».
      Черствому сердцу Андреича была несвойственна интеллигентская мягкотелость В.В. Маяковского, и потому линия судьбы настоящего Бенито Муссолини была бескомпромиссно прямолинейна: на Солянку!  В холодных
 сапожниках кесарь не  нуждался.

     Славик,  ошеломленный, молчал. Карла же, застеснявшись, шаркнул ножкой и, по-русски, отвечал: «да я что? Я - ничего. Я с удовольствием! Очень рад!». Охотно верю! – согласился кесарь. – ты, родимый, прилип к Марье, как банный лист!  - К жопе! – не удержалась уточнить царица, с интересом слушавшая этот разговор, стоя, никем не замеченная, в дверях. Потягивая  через соломинку красное вино, она давно уже наблюдала за действом. – Вот именно! –  согласился Андреич, и погрозил карле пальцем, - ты мне уже Марью сделал алкоголичкой. –ишь, как приохотилась до красных вин! –ну, не к водке же – возразила бывшая навеселе базилевша, погладив подбежавшего к ней Эммануила по шетинистой морде. – а, можно, я с ними съезжу в Рим? – Можно! – великодушно разрешил кесарь, - заодно и проследишь, чтобы  все было в ажуре. Ура! –завопили в один голос карла с Марьей, и кинулись обнимать Андреича. Стоявший с растерянным видом, Славик, молча грыз ногти. Взглянув на него, и, покачав головою,  кесарь обратился к царице – найди-ка ты, Марья ему в Риме жену, что-ли. Возьми какую  ни-будь из медиков, их много там. Для  пущей солидности и

                22

скорейшей натурализации.  – Из Медичей! –поправила Марья, - будет сделано!  Славик  грыз ногти. –вот же, влип! – думал он, - уж лучше бы,
оставался председателем.  Однако, возразить Андреичу бывший председатель не решился. Навязчивая мысль не давала покоя бывшему управляющему торгового  дома: если негус эфиопский отныне стал главой Советской России, товарищем Сталиным, – соображал Славик,- то золотой трон эфиопских негусов сейчас пуст. Ведь не советской же республикой быть Эфиопии! Значит, после моего укрепления в Италии, можно будет просить Андреича о присоединении Эфиопии к моей Империи… тьфу – спохватился он, - к моей республике итальянской нации в качестве провинции. -Только
осторожно! – сказал себе Славик, взглянув на Эмманюэльку, увивающегося возле царицы, - пожалуй, сперва посоветуюсь с Марьей!
    
     Марья с жадным энтузиазмом взялась за подготовку. Бухта Золотой Рог, перегороженная, по настоянию Андреича, тяжелой золотой цепью, стала средоточием невиданной роскоши и неслыханной мощи.
      Чадящие черным мазутным дымом трубы крейсеров и фрегатов, были обшиты сверкающими золотыми листами, равно, как и бортовая обшивка кораблей. . Вскоре  все было готово. Под пушечную пальбу с городских стен
и бой барабанов, огромный флот взял курс на ничего не подозревавшую, Италию. 
      Появление  Цареградских кораблей в устье Тибра, не уступило пышностью и великолепием визиту прекрасной Клеопатры в эти же воды две
тысячи лет назад. Для пущей важности, сойдя с золотого борта фрегата, Марья велела нести себя из Остии в столицу на громадном золотом ложе,  покрытом ворохами леопардовых шкур.
     Три сотни янычар с обнаженными кривыми ятаганами. верхом на вороных конях в золотой упряжи, медленно ехали шагом во главе процессии.
      Впереди на великолепной белой кобыле гарцевал в ослепительном одеянии осман-паши не кто иной, как Шмерк Рабинович, бывший генерал Краснов…
      
Конечно, Андреич даже не  помыслил доверить командование итальянской аферой кому-либо иному. -Довольно тебе быть хитрым евреем! –будь отныне славным фельдмаршалом, господин генерал! – сказал он старому другу Рабиновичу-Краснову. Немного поломавшись, для виду, Шмерк принял должность, заявив, что теперь он будет зваться – «Задунай-Паша.»
      Услышав это заявление, Григорий и Марья покатились со смеху. Утерев выступившие, слезы, втроем хором пропели:
               «Эх! В турка я пэрэвэрнувся!
                - тэпэр я – турок. Нэ козак!»
     И снова - влежку. Отсмеявшись, обмыли назначение шампанским. Затем водкой обмыли новое имя фельдмаршала         
                23

…Две дюжины рослых абиссинцев, легко ступая за янычарами Задунай-паши, бережно несли на плечах золотое ложе с царицей, утопающей в мягких волнах пятнистого меха. Пара обнаженных амазонок с блестящей кожей чернее ночи, сидя в ногах, размеренно взмахивали опахалами из белоснежных страусовых перьев, овевая ее величество легким ветерком, другие две защищали от горячего солнца нежную кожу владычицы расписными шелковыми зонтами.
   
  Светящийся неподдельным счастьем, весь в золоте и каменьях, Эммануэль, и мрачный, в простом генеральском мундире,  Славик, ехали верхом по сторонам чудесного ложа. Семь сороков флегматичных верблюдов, несли тюки с бесценными дарами и подношениями, чванливо выступая за царским ложем.  К восторгу ребятни, временами, какой-нибудь из верблюдов равнодушно плевал пенной струей в несметную толпу зевак, теснившихся вдоль дороги.      Разбитые на сотни, по двенадцать в ряд, две тысячи гайдамаков, ведомых суровым Кочубеем, замыкали колонну. Сзади тащился бесконечный обоз с челядью и разнообразной утварью.
     Гремели барабаны, протяжно гудели рога, утробно выли валторны. Византийская царица вступала в вечный  Рим.