( Реальность 1.)
«Господа, скорее сюда! Здесь прапорщик еще живой! Скорее, да –да, этот - поднимайте и к повозке несите. Сестричка, тут еще один - живой, дышит! Аккуратнее, господа, надо же, мальчишка совсем, везите в станицу. »
Он глубоко затянулся сигаретой и выпустил клуб дыма. Поднес к губам стакан и сделал небольшой глоток. Коньяк приятно согрел и расслабил. Картина того боя, его последнего боя на родной земле, снова всплыла в памяти и заставила сжаться сердце. Снова замелькали перед его мысленным взглядом те, давно минувшие, события. «Та» жизнь. В которой он был офицером и дворянином.
Он откинулся на спинку стула, молча долго глядел на недопитую бутылку. Обвел взглядом квартиру. «Мда… вот, оно – Ваше последнее пристанище, господин бывший прапорщик. Бывшей русской армии, бывшей великой Империи. Ваша последняя каюта на корабле, которого нет. И больше уже никогда не будет.» Обшарпанные стены, скромное убранство «комнаты по найму» на окраине Парижа. Внизу иногда сигналили проезжающие машины, слышались голоса, торговец зеленью расхваливал свой товар, уложенный на лотке. От сигареты в пепельнице поднималась струйка дыма, веяло каким – то уютом и спокойствием. Да, он был спокоен, он уже давно все решил для себя, все было ясно и понятно, просто все как – то не хватало решительности сделать нужный шаг, сделать выбор, единственный возможный выбор в сложившейся обстановке. Он встал со стула и прошел к массивному двустворчатому шкафу у стены, распахнул дверцы. На крайнем плечике слева висела потертая офицерская шинель с погонами, сверху была небрежно перекинута через перекладину кожаная портупея. На полочке чуть выше лежала выцветшая армейская фуражка с кокардой. «Боже, когда же это было? Всего – то 9 лет назад, а кажется – целая вечность прошла с того дня, когда он ступил на французскую землю, сойдя по трапу парохода, прибывшего из Стамбула. Их было много на том пароходе – русских офицеров и гражданских лиц, приехавших сюда, в Европу, в поисках лучшей жизни, в поисках своей новой судьбы, ибо их старая жизнь закончилась там – на полях сражений Гражданской войны, закончилась вместе с гудками уходивших из Севастополя кораблей, закончилась в том тумане, что скрыл от них берега Родины, берега той страны, где они родились и выросли и куда им уже не суждено было вернуться. Они еще верили, что понадобятся союзникам, еще щеголевато козыряли друг – другу при встрече на парижских улицах, еще щелкали каблуками при появлении в маленьких кафе – «бистро» старших по званию, но уже приходило понимание того трагического и простого факта, что это – конец. Все, финита – никому они больше не нужны и не будут нужны никогда. Эмигранты, беглецы, люди без родины, без флага. Постепенно они перестали носить мундиры, поменяв их на штатские костюмы. Исчезла строевая выправка, она тоже была уже не нужна, надо было встраиваться в новый быт, в чуждую им, иностранную жизнь чужого государства, приютившего их.
Он работал грузчиком в порту, потом шофером такси, потом охранял какого – то богатого турка, содержателя публичного дома. Потом ремонтировал крыши домов. Потом…сколько их было, этих «потом»? Он достал из внутреннего кармана шинели ее фотографию, вгляделся в милое далекое лицо. Лицо из прошлой жизни, которая мелькнула и исчезла, как дым от догоревшей сигареты. Снова пригубил из стакана янтарный напиток. Не отрываясь, смотрел в ее глаза, как бы пытаясь докричаться, достучаться до нее сквозь немыслимые дали времени и пространства, разлучившие их. Его губы тихо прошептали: «Эдита…любовь моя, где ты? Где?» Негромко тикали на часы на стене, мерно качался маятник, отсчитывая секунды уходящей реальности. Он ощутил вкус ее соленых губ, вкус жадного поцелуя на той самой, «папиной» кровати, в холодной петербургской квартире. Он вспомнил жар ее тела, которое он торопливо освобождал от лишней одежды, расстегивая крючки и пуговицы на ее платье. Ощутил через промелькнувшие годы и события, как она сжала его в страстном объятии, отдаваясь ему, отдавая всю себя, без остатка, без всяких запретов, хрипло шепча ему в ухо: « Сделай это, сделай, любимый мой, я хочу тебя, я люблю тебя, возьми меня, как тебе хочется!» Он вздрогнул и дернулся, как от удара током, отгоняя прочь наваждение, затряс головой, не веря, не желая верить, что все это, все эти картинки из прошлого – мираж, иллюзия, декорации немого кино, мелькающие, как кадры кинопленки. Скоро лента кончится, и на пустом экране уже не будет ничего. И никого. Он вспомнил слова из старой песни, которую услышал еще в Стамбуле, когда они жили в палатках в военном лагере, еще не веря, что они проиграли битву за будущее. «Не пишите мне писем, дорогая графиня…» И, вот финал – крохотная комнатушка в чужом городе далекой страны, шинель в шкафу и фото на столе, рядом с полу – пустой бутылкой. И это все, что осталось ему в этом мире.
Он прошел к комоду и выдвинул верхний ящик. Рубчатая рукоятка револьвера привычно легла в ладонь. «Прощай, любовь моя… и прости, я люблю тебя!» Громкий выстрел распугал ворон за окном, они шумно взвились в воздух с окрестных деревьев, раздраженным карканьем выражая свое недовольство прерванным послеобеденным отдыхом. Несколько прохожих остановились, привлеченные шумом, торговец зеленью тут же предложил им свой товар, обещая скидки и лучшее качество в округе.