Женя сказал мне:
- От станции Аргонаты до Бурлей ближе, чем от Акбалыка. Беда в том, что на Аргонатах скорый поезд не останавливается. Там останавливается почтово-багажный. Да, он идет дольше, отходит раньше и приходит ночью. Что же, посидим полдня за столиком, попьем винца, а идти в темноте будем по компасу. Рано утром будем на месте. Может быть еще выстоим зорьку. Ну, что скажешь?
Я был не против, и добавил идею:
- А еще можно идти по звездам. У меня есть карта звездного неба.
Она была отпечатана в ГДР. Пластиковый диск крутился по карте, показывая положение звезд на небе по часам и широтам. Сделано было очень красиво. Мы собрались, поехали, и вот теперь стоим ночью в пустыне.
Сразу же выяснилось, что идеи идти по компасу и по звездной карте одинаково порочны. Чтобы увидеть то или другое надо было включить фонарик, после чего глаза слепли, и уже ничего не могли видеть в ночи. Кое-как мы взяли нужное нам направление по Полярной звезде, и пошли. Идти по прямой не позволяли барханы и кустарник. Обходя барханы и неудобные места, мы теряли направление. Уже начало светать, когда мы уперлись в сор. Чуть шагнув по его сухой корке, мы погрузились в грязь. Что делать? Обойти его, или, надев сапоги, пересечь? Решили обойти, благо, там была какое-то подобие колеи. Небо посветлело и звезды исчезли.
Мы присели на бугорке. Никаких признаков Бурлей перед нами не было. Стало ясно, что мы заблудились, и находимся неизвестно где. Вернее известно: где-то в середине полуострова, но вот куда теперь идти, чтобы попасть на Бурли кратчайшим путем?
Не буду утомлять описанием наших действий, но на Бурли мы в конце концов попали. Дело было уже к обеду. За такое время мы бы и из Акбалыка до Бурлей добрались. Да и прошли мы зигзагами не меньшее расстояние.
На этот раз мы решили идти на косу. Протоку мы пересекли в мелком месте, и взобрались на гребень, откуда были видны все дали. Утиные стаи густо сидели на воде. Вечером они все должны подняться в воздух, и начать мотаться вдоль берегов, совершая свой моцион.
- Времени до зорьки много, - сказал Женя, - давай пообедаем у воды.
Мы спустились к морю. Солнышко, еще чуть теплое, сияло, ветра почти не было. На берег набегала легкая волна. Мы сели у самой воды, разделись и разложили еду.
- А не выпить ли нам по чуть-чуть, для аппетита? Мне кажется, мы это заслужили, - сказал Женя. Вопрос его был риторический. Он даже и ответа не стал ожидать.
В этот раз, для уменьшения веса поклажи, я взял вместо бутылок водки спирт, налив его во флягу, умело раздутую до литра.
Стайка уток, потеряв всякий страх, подплыла к нам на опасное для нее расстояние.
- А не достать ли нам ружья? - спросил я.
- Не надо, - сказал Женя, - дай природе отдохнуть. Смотри, как вокруг хорошо! Еще настреляемся.
На самом деле, было дивно как хорошо. Это была ласка уходящей осени.
Основной недостаток спирта при всех несомненных достоинствах, в том, что отмеряя его и разводя на глаз, почему-то всегда ошибаешься в большую сторону, и он расходуется быстрее, чем расходовалась бы водка, налитая в бутылки.
Потом мы расставили чучела со стороны залива, прямо под лагерем, поставили палатку, и вздумали еще попить чаек, разведя костер. Мы засиделись, беседуя, и подливая спиртику в сладкий чай. Идти уже не тянуло никуда. А ведь надо.
Мы пошли на зорьку когда совсем стемнело. Мы шумно спускались, не вполне уверенным шагом, с бархана к своим скрадкам. Наши чучела чернели на серой воде. Вдруг из чучал донесся какой-то шум, плеск, и из них в небо с треском взмыла стая уток. Мало того, что утва сидела прямо в наших чучелах, так она и подпустила нас на небывало короткое расстояние. Обычно так не бывает. Утка чует дистанцию, угадывая приближение охотника и часто смывается еще до того, как он заметит ее. Стая была большой. Первые утки были уже над головой, в внизу все еще хлюпали и трещали крылья. Мы выпалили в серое пространство, полное уток, наудачу, каждый дуплетом.
Ни фига! Казалось, невозможно было промазать, но это случилось. Пара чучал, пробитая дробью, накренилась, набирая воду.
Как такое могло случиться? Кто бы мог подумать? Мы встали по своим местам, но больше уток не было. Стало совсем безветренно.
Ночью пошел дождь. Я ощутил щекой воду. Я вскочил, если так можно сделать в палатке, и обнаружил, что дождевая вода стекает по половинке полога входа, незастегнутой, и заворотившейся внутрь. Беда была бы невелика, но под действием спирта, мы поставили палатку уклоном от входа, и вода натекла под нас к головам. Я запахнул палатку, но часть вещей уже промокла. Сна больше не было. Вне палатки был полный разгром. Мы ничего не убрали перед сном, и теперь остатки ужина, патронташи, какие-то вещи, облепленные песком, мокли под дождиком. Замечательная карта звездного неба, по которой мы за ужином пытались искать созвездия при свете костра уже ни на что не годилась. Я стал будить Женю:
- Вставай, пора на зорьку.
- Я не пойду, там дождь.
- А я пойду, постою.
- Тогда возми мою брезентуху.
Накинув Женину штормовку из брезента, я пошел в скрадок и стал ждать. Дождь моросил, и штормовка тяжелела от воды. Она пока держалась, но вода сбегавшая по ней мочила брюки, норовя стечь в сапоги.
Уток, между тем, не было. Ну, не совсем чтобы не было. Большие стаи сидели в середине залива, не испытывая, видимо, желания полетать. За все время моего стояния, в воздухе не появилось ни одной. Наконец, брезент штормовки, весь пропитавшись водой, сдался. Я почувствовал холодную струйку между лопаток. Через полчаса я был уже мокрый насквозь. Вода была даже в сапогах.
Я вернулся в лагерь. Было не до костра. Я переоделся в тесноте палатки в сухое, очистил от песка остатки ужина, оставленные снаружи, и мы приступили к завтраку.
- Ты бы налил себе для профилактики простуды... – сказал мне Женя, и я взял в руки фляжку. Там что-то плескалось, но она была подозрительно легка против вчерашнего.
На мой немой взгляд Женя раздраженно ответил:
- Да! Ты же мне сам вчера сказал, что не будешь пить.
- Когда я такое говорил???
И тут я вспомнил, что когда я заснул, Женя разбудил меня и предложил выпить, а я ответил ему, что пить не хочу. Все сходится.
- Мне было плохо: болела спина, разные мысли лезли в голову, и я не мог заснуть. Я хотел поговорить с тобой, но ты отказался пить и уснул.
Жени на самом деле выглядел больным.
- Ну, так случились, извини.
Женин вид меня обезоружил. Разум подсказывал мне, что не по мужски спускать просто так такой косяк. Надо хотя бы обозначить недовольство для порядка. Я корил себя за слабость, но у меня не находилось нужных слов.
Я легко отнесся к тому, что все следующие вечера мы, похоже, проведем без ... ну этого самого. Жене было плохо, а почему, так то не мое дело.
К обеду дождь стих, но утка летала плохо. Днем с вершины бархана мы видели, как по нашей косе проехала военная грузовая машина и остановилась в километре от нас.
- Военные приехали на охоту, - сказал Женя.
Вскоре очередями захлопали выстрелы.
- МЦ 21-12, - сказал Женя, - полуавтомат. Интересно, по кому они стреляют?
Вечерняя зорька у меня была безрезультатной, а Женя что-то добыл. Здесь стала видна разница между настоящим охотником и дилетантом вроде меня. Женя терпеливо сидел в скрадке, изредка подергивая леску, которая приводила в движение чучела. Если утка появлялась, он безошибочно бил ее, мигом рассчитывая подходящий момент.
Я же изнывал в скрадке от скуки, когда утки не было, и возбуждался когда она неожиданно налетала, чаще всего пропуская тот единственный миг, когда надо было бить. Стреляя, я уже понимал, что не попаду.
Назавтра, отстояв такую же пустую зорьку, я решил побродить по камышам. Мне удалось подстрелить зазевавшуюся утку, но тем выстрелом я не гордился.
С бархана я увидел как охотятся военные. Одинокая утка летела вдоль берега на высоте, на какой я бы уже не стал стрелять, и не думал, что кто-нибудь будет. Раздалось не меньше десятка выстрелов. Это был настоящий заградительный огонь ПВО. Там было не меньше двух полуавтоматов МЦ 21-12. Последний выстрел все-таки достал беднягу, и она, кувыркнувшись, рухнула вниз.
За ужином я сказал Жене, что, похоже, не умею охотиться на чучелах. Все, что я мог добыть – добыто подкрадыванием к жертве, а это некорректная охота.
- Так тоже можно, - ответил мудро Женя, - это «охота с подхода». Всякая охота по своему хороша. Она описана у Сабанеева.
Так он успокоил мою совесть, и я решил назавтра просто побродить по косе.
- Только учти, нам нужно выйти часа в три, чтобы успеть к поезду, - сказал Женя.
Прогулка была много веселее стояния в скрадке. И без утки было много интересного, а надежды вспыхивали в душе каждый раз, когда я огибал бархан в ожидании зайца, прыскающего из-под ног, или вторгался в заросли камышей в заливах, в поисках беспечной утки.
Таким образом, я удалился километров за пять от лагеря, уйдя в самый конец косы. Перед этим я добыл какого-то малахольного чирка, летевшего над головой.
Вдруг в самом конце косы, с бархана, я увидел вдали залив, полный утки. К ней можно было бы подкрасться, прячась за кустами. По обратному склону дюны, я дошел до места этого залива, и переполз по пластунски гребень, чтобы не поднять в воздух стаю своим появлением. А там, я крался от куста к кусту, пока не достиг берега. Утки, ни о чем не подозревая, мирно качались на волнах, чистили перышки, ныряли кверху задом. Благодать. Сильнейший ветер дул мне в лицо.
Я медленно встал в рост. Утки осознали опасность не сразу. Крылья захлопали вразнобой, и я ударил по ближайшим, начавшим взлет. Пара шлепнулась. Одна, подраненая, бросилась к камышам. Я добил ее, и снова перезарядил ружье. Утки оказалось много больше, чем я ожидал. Не все взлетели с первым выстрелом, и продолжали подниматься из-за грядок камыша. И я заметил, что улетая от меня, они не могли преодолеть силу ветра и, отчаянно маша крыльями, зависали в воздухе, как мишени. Я снял пару из них на предельной дальности, потом перезарядил ружье, и добыл еще одну утку, запоздало взлетевшую свечой. Может быть она ныряла, и пропустила миг тревоги, когда паника охватила всех. Ветер гнал по воде убитых уток ко мне. Можно было бы и не мочить сапоги.
Меньше, чем за минуту, я оказался обладателем пяти тяжелых, плотных уток с оранжевой головкой.
Когда я шел обратно, я обратил внимание, на стаи уток, летящих вдоль берега на запредельной высоте. Ветер прижимал их к берегу, и они, чтобы сохранить безопасную для их жизни дистанцию, отчаянно выгребали крыльями в сторону воды, так что их корпуса были обращены под углом к траектории полета. Казалось, держать курс им было трудно, но они исполняли свой долг облететь весь залив. Они летели вдоль берега на недосягаемом расстоянии, но на их пути был узкий мыс, выдававшийся далеко в воду. Обогнуть и его у них, как видно, не доставало сил, а может, быть, полагали, дескать, мыс узенький, и миновать его - секундное дело, авось, пронесет. И они летели через него. Ан нет, я сразу смекнул что тут надо делать.
Я зашел в конец этого мыса, в камыши, и когда прямо над головой пролетала стая, стрелял. Было непонятно, то ли я мазал, то ли дистанция была слишком велика, и дробь просто не долетала. Я истратил десяток патронов, добыв всего одну утку. Но это был азарт, вот это было что-то, реально похожее на настоящую охоту. Я поминутно смотрел на часы, прикидывая, могу ли я дожидаться следующую стаю. Как же мне не хотелось уходить! Ну почему все хорошее кончается так быстро! Покидать праздник в самом его начале!
Я почти бежал, если можно бежать по песку, с болоньевой сумкой, одетой на плечи как рюкзак, плотно набитой уткой. Тесемки резали плечи. Наш лагерь с Женей, хлопочущем возле палатки, был уже хорошо различим, как вдруг я поравнялся с очередным заливом, полным утвы.
Я сразу же срисовал пути незаметного подхода с гребня дюны, где я был, к прибрежным камышам. А там у меня есть тридцать секунд делать все, что я захочу. Но часы! Они не давали мне ни одной минуты.
Я не сильно опоздал к назначенному времени.
- Краснобаш, - определил моих уток Женя, - он по своим достоинствам считается не хуже кряквы. Не клади его в рюкзак - не донесешь, запарится. Подвесь его - пусть остынет.
Я весь обвешался уткой, как елка игрушками. На нашем пути лежал сор, примыкавший к заливу. Мы поперли через него в сапогах, проваливаясь по колено в грязь. Вокруг высились какие-то кочки грязного цвета. Когда такая кочка оказалась прямо на нашем пути, мы обнаружили, что это труп барана, утопающий в грязи. Он уже почти разложился и высох, но держал форму, скованный шкурой. Мы обвели взглядом место - похоже, здесь погибла целая отара, утонув в грязи. Но как? Где были чабаны?
Мы поспешили дальше, и вышли на какую-то дорогу. Она-то нас и привела куда надо.
Мы пришли на станцию Аргонаты много раньше прихода поезда. Оказалось, идти было совсем недалеко, если следовать этой дорогой, о которой мы не знали, когда шли туда ночью.
Поселок состоял из нескольких домиков, однако в одном из них был магазин. Мы разыскали продавщицу, она отперла его, и мы увидели там вино. Это было десертное вино из Ашхабада, Бог знает как оказавшееся в том месте, где кроме водки ничего отродясь не пили. Правда, с водкой в том 1985 году уже начинались проблемы.
По моей просьбе, ради экзотики, мы взяли четыре бутылки, и расположились рядом, под кустом тамариска. Сладкое вино мы запивали мутноватой водой, набранной из цистерны. Другой воды там никогда не бывало.
Почтово-багажный поезд пришел, и стоял еще минут пятнадцать. Не то, что скорый в Акбалыке, на который еще надо было успеть сесть за минуту.
Почтово-багажный поезд – он общий по определению. Мест там нет. На каких-то перегонах он забит до отказа, на каких-то пуст. Все в нем ездят на короткие дистанции, потому что он идет не спеша. Сейчас там было мало пассажиров.
Но Женя везде находит собеседников. Через десять минут он рассказывал мне:
-Летом какой-то светлой начальнической голове пришла мысль перегнать отару баранов из долины реки Лепсы в долину реки Аягуз. Когда бараны дошли до Бурлей, и увидели вдали воду, то они, не слушая чабанов и собак, все ринулись туда. Передние увязли в грязи, а идущие следом их затоптали.
В нашем купе сидела женщина с ребенком. Ребенок, лет пяти, был богатырем. Не то, что толстый, нет, могучий. Крупный, с крупными руками и ногами, взрослый с виду. Я обзавидовался его самостоятельности против моего сына. Мать его, Анна, была ему подстать: широкая, рослая, решительная. Таких людей никогда никто не обижает. Они сами по себе добрые, но их обидчику не сдобровать. У меня сестра такая.
Сев за столик, мы продолжили банкет. От угощения женщина отказалась, но в разговоры вступала. Муж ее был не то охот- не то рыбинспектор, не то какой-то егерь. Сейчас она ехала к родне. На меня, она смотрела с легким презрением, как мне показалось.
Мы трепались, вспоминая удачные моменты охоты. Разговор перескочил на лыжи, на сплав по Или. Я рассказывал, как сплавлялся с сыном, обманув бывшую жену и тестя. Потом я достал бинокль, рассматривая проплывающие в окне окрестности, и женщина сказала, адресуясь ко мне:
- Все дурью маешься. Нет бы делом заняться.
- А что со мной не так?
- Ну вот скажи: ты ведь женат?
- Был, но недавно развелся.
- Лучше бы ты с семьей жил, чем дурака валять.
Как это сделать? Для нее, похоже, в этом вопроса не было. На Женю ее слова почему-то не распространялись.
Как-то незаметно, в нашей компании образовался молодой кореец Андрей. Теперь он пил вместе с нами, впрочем, не производя впечатления упавшего на хвост. Он был симпатичен, и выглядел умным, ловким, корректным. Тему охоты и рыбалки он поддержал. Он ехал в наш город, который я тогда считал по неведенью, а теперь считаю осознанно, лучшим городом на свете. Я рассказывал о достопримечательностях, которые надо посетить и предложил ему свою помощь.
Тем временем, Анна напряженно рассматривала нас, и спросила его между делом:
- А откуда ты едешь?
- Из Рубцовки.
Когда он вышел покурить. Анна спросила меня:
- А ты-то хоть знаешь, с кем сейчас разговаривал, кого к себе приглашал?
- С кем?
- Это дубак. Он работет на зоне. Или охраняет зэков, или их возит.
- Из чего это ясно?
- В Рубцовке другой работы нет. Вахту отдежурил, и поехал погулять. Я их издалека узнаю.
- И что из того, если это и так?
- Коли тебе ничего – гуляй со своим прапорщиком.
- Почему это он прапорщик?
- Они там все прапорщики.
Андрей вернулся. Ну что ж, дубак так дубак. Дубаки тоже люди. Тем более, что это только женское предположение. Мы допивали остатки десертного вина. Женя устроился спать, Анна с сыном где-то сошли.
На станции Уш Тобе Андрей накупил пива. Мы пили его из горлышек, стоя на перроне во время получасовой стоянки, и он сказал:
- У меня нет друзей. Вот сейчас ты пьешь со мной, приглашаешь к себе, а протрезвеешь - и знать меня не захочешь.
Наверно, он подслушал тот разговор с Анной, подумал я, но не подал виду, что знаю кто он.
- Пойми меня, работа есть работа. А где я еще заработаю столько, чтобы содержать семью?
-Понимаю. Да отчего же не захочу знать? Приедешь – приходи ко мне. Я сейчас живу на даче. Послезавтра у меня там будут гости, шашлыки. Вот тебе мой телефон, звони, - искренне говорил я, сочувствуя ему.
Назавтра мы расстались вполне дружелюбно.
- Надумаешь – звони, - сказал я, - проведем время.
Тогда мы с Женей ушли из своих институтов, и устроились работать вахтами. В свободное от них время я жил на даче в Широкой Щели. Туда ходил городской автобус.
Я собирался устроить на даче поедание утки, и собирал друзей. Я позвонил Коле, приглашая его, и между прочим, спросил про Андрея. Ведь Коля, как отсидевший срок, был для меня экспертом в мире, состоящим из дубаков, пацанов, мужиков, кумовьев, тихушников.
- А что ты будешь делать, если в нашей компании окажется дубак?
- Перекрещусь, - мгновенно ответил Коля.
- Нет, на самом деле, - и я рассказал ему как было.
- Ты-то сам хочешь его видеть? – спросил Коля.
- Не знаю, - сказал я, - парень он вроде нормальный, где-то даже симпатичный.
- Дело твое, ты хозяин, - сказал Коля, - но те, что встречались мне – поганые люди. Они друг друга продают. Когда этап едет поездом, у них можно купить водку, чай, бабу.
- Бабу?
- Да, женщин ведь тоже везут в том же вагоне.
- И как это происходит?
- Заводят в туалет на пять минут. Это стоит 25 рублей.
- А если женщина не согласна?
- Они знают как уговорить. Если какая-то женщина сама желает, то деньги берут и с нее. Двери в туалет не закрывают. Они следят, чтобы чего-нибудь не произошло.
Я ждал звонка Андрея с чувством неловкости. Мне уже не хотелось бы его видеть. Я не мог решить, что ему ответить, но к моему облегчению, он не позвонил.
Утку я завернул в фольгу, обваляв в нарубленной траве: диком луке-долгунце, петрушке и джусае, начинив нарезанными яблоками и сливами, и закопал в угли. Получилось неплохо. Но Колина подруга отказалась ее есть.
- Как ты мог стрелять в живое существо? Тебе не было ее жалко?
- А ты думаешь, она бы меня пожалела, если бы могла...- попытался парировать я, но она развивала эту тему.
- Жила себе красивая, свободная, летала где хотела, никого не трогала...
Я отшучивался. Было бесполезно ссылаться на авторитет певцов охоты Тургенева, Толстого, Аксакова, да хотя бы Хемингуэя – она их не читала. Другие девочки, глядя на нее, старались есть незаметно. Настроение за столом было слегка подпорчено на какое-то время, но потом восстановилось.
Однако это все навело меня на мысль: каковы причины предубеждения, направленные против профессии, подобной профессии Андрея. В кровавые исторические времена, когда население целых городов и стран просто бесследно стиралось, профессия палача тем не менее считалась презренной. С ним никто не знался, своих дочерей за него не выдавали, и хоронили его за кладбищенской оградой. А между тем на руках иного ландскнехта было не меньше крови, и не только вражеской, ведь мирное население тоже не щадили: резали, грабили, насиловали. А вот поди ж ты, один герой, другой – изгой.
Что такого есть в этой профессии, что вызывает наше неприятие?
Впрочем, такое было раньше. Как сейчас - не знаю.