День побега намечать заранее мы не стали. Да и можно ли было определить его? Все зависело от множества самых разных факторов, среди которых главное место и роль отводились ее величеству погоде. А небесной канцелярии указывать, как известно, не принято.
Над «Олимпом» вторую неделю подряд лоскутами, похожими на обрывки гигантских мокрых газет, висели тучи. С севера дул пронизывающе холодный сырой ветер. Мы ждали. Ждали, когда наступит перелом и установятся теплые солнечные дни.
По причине моего отвратительнейшего настроения я чаще всего просил, а иногда и заставлял Вита играть на флейте. С некоторых пор в нашем невероятном плане один из пунктов отводился и ей. Но ничего не помогало. На меня навалилась депрессия, приправляющая беспокойными видениями сон. Мрачные мысли днем также не добавляли энтузиазма. В благополучный исход задуманного нами дела верилось с трудом.
Мы условились, что все решения, в том числе по дате и времени суток побега, буду принимать я. Тем не менее, Вит по-юношески забывал о данном обещании не подгонять меня, да и терпением не отличался. Практически каждый день он задавал один и тот же вопрос: когда? Но жизнь не кино, в котором годы и события проносятся за мгновения. Приходилось ждать.
И вот, в третьей декаде июня, уже утром на землю брызнуло расплавленным золотом солнце. Я тысячу раз представлял себе этот рассвет, но достаточно было его один раз увидеть, чтобы все воображаемые картины мгновенно рассеялись в свете яркого горения восходящего светила. Утро, ворвавшееся через зарешеченное окно в холл на четвертом этаже многоэтажного «Олимпа», ошеломило меня праздничностью, обласкало нежностью скудные предметы казенной обстановки, оставленные в неприкосновенности с той, доэкспериментальной эпохи. Они, как молчаливые свидетели наших судеб, давно смирились с неумолимой поступью нового времени, разрушившего все прежние представления людей о добре и зле. Гневно сжимая кулаки от осознания необходимости восстать против безразличного течения времени, я чувствовал в ослепительном солнечном свете источник невероятной силы, которая должна была сегодня разрушить этот «идеальный мир», созданный для поисков счастья больной фантазией престарелого шизофреника.
– Григорий! – крикнул я неожиданно громко даже для возбужденного меня.
– Что стряслось у нашего диссертанта? – не преминул откликнуться вездевисящий фигляр.
– Может ли никогда не ошибающийся искусственный интеллект сообщить мне прогноз погоды на сегодня?
Гриша как будто задумался на несколько секунд, что мне, разумеется, не понравилось. В это время в голове пронеслось сразу несколько версий этой странной заминки: мой вопрос выглядит подозрительным; молчание – от изумления: прогноз оказался совсем другим по сравнению с тем, что предвещало утро; «всезнайка» не запрограммирован, чтобы отвечать на бытовые и праздные вопросы, никак не связанные с целями эксперимента!
Но искусственный интеллект интеллигентно кашлянул и спокойно сказал:
– Днем сорок три градуса в тени. Безоблачно, безветренно. Влажность воздуха – девяносто один процент. – Гриша помолчал. – И что, – продолжил он, – наш диссертант собрался загорать?
– Посмотрим! – уклончиво ответил я. – Может, и загорать!
Мне нестерпимо захотелось увидеть моего юного друга. На колкости и насмешки информатора ни желания, ни времени отвечать не было. Выйдя из холла в коридор, я, в надежде встретить Вита где-то около столовой, почти побежал. Но возле лифта на втором этаже меня остановил профессор. Создавалось впечатление, что ждал он меня намеренно.
– Куда это вы так спешите? – начал экспериментатор, вцепившись в мою руку. – Уж не за второй ли порцией тушеной капустки? – он, как всегда, оголил свои пожелтевшие зубы.
– Спасибо, капустой сыт по горло.
– Рад, что порции вам достаточно и что излишки не заставляют страдать от ожирения. Но, кажется, это вам, как и мне, не грозит, – и профессор захохотал, икая, как от переедания.
Когда припадок смеха вперемежку с икотой прекратился, он уставился на меня немигающими рыбьими глазами.
– Кто вы такой?
Вопрос меня покоробил, но я все же ответил:
– Наверное, один из соискателей счастья.
– Кто вы такой? Я вас спрашиваю! – не по-доброму шипя, повторил свой вопрос конструктор человеческих отношений. – Почему вы собрались писать диссертацию, не посоветовавшись со мной, даже не поставив меня в известность?
Последние пояснения немного успокоили, тем не менее, я не понимал, чего добивался престарелый маразматик.
– А что, диссертации у нас под запретом?
– Не под запретом, а под строгим запретом! Во всяком случае, такие диссертации, какую задумали вы. «Воображение как инструмент трансформации личности в процессе поиска профессии»… Надо же было нафантазировать! И кто вам сказал, что профориентация – это главное, чем я тут с вами занимаюсь? А может, вы собираетесь мне помочь? Ну, что же… готов вас выслушать! Говорите, я слушаю! Излагайте свои гениальные идеи… как трансформировать личность! – и он изобразил руками, как будто сдавливал с разных сторон что-то аморфное.
Велико же было мое удивление: откуда профессору известно даже то, что я успел забыть? И тут мне вспомнился Гриша, которому, избегая подозрений в злом умысле или хитром плане, пришлось выдать первое, что пришло в голову.
– Мне казалось, что…
– Когда кажется, креститься надо! – оборвал меня экспериментатор. – Вы ведь, наверное, верите еще в вашего христианского бога?
Он жег меня холодной сталью белесых глаз. Не понимая, к чему весь этот бессвязный разговор, я молчал.
– Верите. Конечно, верите, – продолжил он. – А напрасно! Бог давным-давно умер! Об этом сказал еще Ницше. Вы мальчик уже большой, вы должны это знать! Человека надо освободить от христианской морали и засилья церкви. Богоугодный идеал слабого и подавленного человека нужно заменить идеалом Античности и эпохи Возрождения – сильной свободной творческой личностью. На смену рабов придет общество сильных, эгоистичных, самодостаточных сверхчеловеков, избранное меньшинство тех, которым все позволено! Готовы стать одним из них? Согласитесь, это ведь гораздо приятнее, чем довольствоваться жалкими подачками судьбы.
– Что-то не очень видно среди обитателей вашего Олимпа этих обласканных вами сверхчеловеков! – возразил я.
– Вы слишком торопитесь и понимаете все буквально! Ницше был первым, кто коснулся столь глобальной темы. Но после его смерти она не залеживалась, ее подхватывали то там, то здесь… – профессор показал крючковатым пальцем себе под ноги, – развивали и дополняли. И вот мы уже знаем, что на одних мифах Древней Греции далеко не уедешь, нужно брать в пристяжные науку. Мы уже знаем, что без религии нам не обойтись, – он повысил голос. – Да, не обойтись! Но религия эта будет совершенно другая. И напишет ее искусственный интеллект. Не тот, который треплется здесь день и ночь от нечего делать, а другой, нормальный интеллект, который с интеллектом! Вместе с этой новой религией повсеместно будут рождаться и новые люди!
Экспериментатор замолчал. Где-то под потолком кашлянул Гриша, и вокруг стало совсем тихо.
– Так вот, вернемся к вашей гениальной диссертации, – встрепенулся профессор. – Вы, наверное, хотели сделать мне приятное? Не нуждаюсь! Запомните: право заниматься научной деятельностью здесь принадлежит исключительно мне. Можете считать, что я его монополизировал.
Я хотел что-то сказать, но перебить вершителя человеческих судеб было сложно.
– Так вот, докладываю вам, молодой человек… – продолжал он. – Программа, в которой вы участвуете, это только первая часть моего грандиозного проекта. Главное, для чего я вас тут кормлю, впереди. А все, что было, лишь прелюдия к увертюре. Или, если сказать по-другому, щадящий вашу психику способ привыкнуть к различным вариантам и способам существования. Скоро вы снимете свою форму, потому что в вашу голову вживят маленькую волосатую пластинку. И тогда не нужно будет никаких нагрудных номеров. Не нужно станет постоянно считать всех, как цыплят. И эти «развлекашки» насчет реализации мечты, приобретения новой профессии уже не потребуются. Вы будете делать то, о чем вас вежливо попросят. Делать с неведомой ранее силой. Вот эту самую силу и желание работать дам вам я! Я! Я!
Экспериментатор смерил меня взглядом и распорядился:
– Сегодня прослушаете лекцию о том, что вас ждет. Вы и еще девятнадцать человек будете первыми, кто познает настоящее счастье. В двенадцать часов жду вас в конференц-зале. И благодарите судьбу, что вас любезно оповещают о предстоящих революционных изменениях вашего тела. Могло, однако, быть совсем по-другому!