Деды и бабушки Германа Карпова жили в одной и той же деревне недалеко от Пскова. Семья его матери была небогатой, а вот семья отца было достаточно зажиточной. Отец Германа родился хромым, одна его нога была короче другой, да и был единственным ребенком в семье. Старик Карпов женился, когда ему было уже за тридцать. Хромого сына Владимира он ещё до начала Первой Мировой войны отправил в Санкт-Петербург учиться, у него было для этого достаточно денег. И Владимир Карпов закончил свое образование уже во время советской власти и стал инженером на заводе, стоявшим на дальней окраине Ленинграда. Жениться Владимир решился только когда ему уже было за тридцать и на девушке, которую ему нашли родители в родной деревне. Долго у них не было детей, но в тридцать пятом году у них родилась дочка, в тридцать седьмом сын Герман, в сороковом ещё одна дочка. Но в начале тридцатых годов отца Владимира раскулачили и отправили в лагеря. Ему пришлось отречься от своих родителей, чтобы самому не попасть под репрессии. Хоть Владимир Карпов и ненавидел советскую власть, состоял в коммунистической партии и регулярно перед ней разоружался на собраниях, позором клеймил недоделки коллег, цитируя Сталина. Потому в семье Карповых был достаток и жили они не в бараке, а занимали две комнаты в коммунальной квартире.
На войну отца Германа не забрали из-за его инвалидности. После мобилизации он даже получил повышение, но завод, на котором он работал, неожиданно оказался захваченным нацистами. Советская армия принялась старательно уничтожать захваченный завод своей артиллерией. Снаряды летели и в рабочий поселок при заводе. Народ в панике побежал прочь с завода и поселка. Немецкий офицер на ломанном русском велел бегущим с завода спрятаться в подземном нефтехранилище. Там жутко воняло, и надо было стоять по колено в какой-то жидкости, нечего было пить, хотелось есть, но наверху невозможно было уцелеть от осколков. Обстрел иногда утихал, но вскоре снова возобновлялся. Пришлось там прятаться больше двенадцати часов. И тогда умерла младшая сестра Германа, никто так и не понял, почему. Гера никак не мог осознать, что сестры больше нет, даже после того, как его отец закопал её у дороги и воткнул в её могилку связанные крестом березовые палки. Ему казалось, что скоро младшую сестру скоро раскопают и она снова будет кричать, как раньше.
После окончания артобстрела немецкий офицер велел заводским идти на Запад, как можно дальше от линии фронта. В толпе беженцев, идущих по направлению к Пскову, были в основном женщины и дети, да старики со старухами. К вечеру первого дня пути, к группе беженцев подъехал отряд немцев верхом на лошадях, с блестящими металлическими пластинками на груди. Они окружили беженцев, некоторые из них спешились, и начали молча вытаскивать из толпы мужчин, которые были или подростками или уже стариками, и толкали их в придорожную канаву. Солдат какое-то время думал, толкать ли в канаву мальчика лет двенадцати, но оставил его на дороге. Отца Германа тоже столкнули в канаву. А потом мужчин расстреляли из автоматов. Старшая сестра Германа и его мама упали на колени и взвыли во время этого, а сам он не понял, что произошло. Ему казалось, что взрослые играют в какую-то странную игру. Солдаты сели на своих больших лошадей, построились, запели песню и поехали дальше, а беженцы начали сучьями рыть могилы для убитых. Мать Германа вытащила из кармана мужа, пробитую пулей, залитую кровью стопку документов. А потом она вместе с детьми и какой-то старушкой засыпала неглубокую могилу влажной после дождя землей.
Толпа беженцев по мере отдаления от Ленинграда становилась меньше, некоторые отставали, некоторые сворачивали по направлению к своим деревням. Мать Германа просила у жителей в деревнях поесть, и мало кто им что-то давал, а некоторые даже гнали со двора палками, крича, что самим есть нечего. Вскоре их подобрал немецкий солдат на военном грузовике, посадил их к себе в кабину и что-то оживленно говорил, по-немецки, показывал, отверстие от пули в лобовом стекле и в своей кепке. Довезти до самой деревни он Карповых не мог, высадил их на развилке дорог и указал на избу, стоявшую неподалеку от перекрестка, жестами показал, что там можно переночевать. Ночью уже были заморозки, потому спать где-то в лесу или полях стало невозможно, особенно без теплой одежды.
Мама Геры постучалась и толкнула дверь, та была не заперта. Посреди избы старуха мыла голову в тазу, и заорала на гостей, явившихся без приглашения, что они напустили холода в избу, велела им убираться, и плеснула в них воду из таза. Облитые грязной водой Карповы пошли обратно к дороге, и тут увидели, что немецкий водитель никуда не уехал. Он выскочил из своего грузовика, выхватил из кобуры пистолет и повел их обратно в избу, где стащил с печки бородатого деда и ударил его наотмашь пистолетом по челюсти. Злая старуха спряталась за занавеску, пока водитель кричал на её мужа, показывал на свои часы, на себя, описывал пистолетом круг в воздухе, объясняя, что скоро он вернется и проверит, как приняли его попутчиков. Когда сердобольный солдат ушел, старуха снова начала ворчать, но тут дед велел ей заткнуться, теребя окровавленную седую бороду, и вытащил из печи чугунок с картошкой для гостей.
В родной деревне матери Германа, их ждала неприятная новость. Отца матери забили до смерти партизаны. Он пришли к нему за продуктами, потребовали ещё самогона. Пришлось ему отдать всё, что у него было, но им показалось, что он что-то от них утаил, и начали его бить, разгоряченные выпитым самогоном. Наутро старик умер, а его жена после этого перестала есть и вскоре тоже умерла. Опустевшая изба через неделю почему-то сгорела. Но зато другой дед Германа после начала войны бежал из лагерей и благополучно добрался до родной деревни. Немецкая власть назначила его старостой, зная о его ненависти к коммунистам. Правда со здоровьем у старика Карпова было уже совсем плохо. В лагере он заболел туберкулезом, врач говорил, что протянет он только пару лет. Узнав о том, как погиб его сын старик процедил сквозь зубы, что если бы не коммунисты, то не было бы никакой войны, и сын его был бы жив. Ему очень хотелось верить в справедливость новой власти, хотя он знал, что ей пошли служить далеко не самые лучшие его односельчане, и ни сколько из-за жалования, ни из идейных соображений, а чтобы отомстить другим односельчанам за старые обиды. Знал он и то, что нацистская пропаганда считает всех не немцев рабами для себя.
Герман запомнил, как через деревню проходили части испанской Голубой дивизии, с перьями на шапках и ярко голубыми петлицами. Некоторых мальчишек, бежавших рядом с ними, они угостили чем-то съестным. Немцы смотрели на испанцев недовольно, покачивали головами и махали на них рукой, жестами показывали, что воюют они совсем плохо. Сами немцы активно общались с жителями, чтобы выменять у них на что-то табак. Сигарет им давали очень мало, и они были плохого качества, а деревенские выращивали крепкий табак. Герман начал ходить в школу и быстро осваивал немецкий язык и со временем начал помогать своему деду общаться с начальством. Чем дальше, тем хуже становилось у немцев с продовольствием, и всё больше они забирали его у сельчан, прикрывая свой грабеж какими-то расписками.
Во время игр в войну с деревенскими мальчишками, Гера хотел быть красноармейцем, но его заставляли «воевать» за немцев. Как-то раз ему приказали ползти на брюхе, как раз там, где были экскременты. Он заметил подвох слишком поздно, когда основательно испачкался. Но он не пожаловался деду и матери, вымылся в реке и, как ни в чем ни бывало вернулся в игру. После этого старшие мальчишки решили доверить ему тайну. Они рассказали, что уже давно прячут на чердаке красноармейца и все, кто носит ему еду, после победы получат по медали. Гера тоже начал воровать из дому еду и носить солдату, жившему, то на одном, то на другом чердаке. И когда он слышал, что советская армия наступает, радовался этому, надеясь получить медаль за свою подпольную работу.
Вопреки прогнозам врача, дед Германа дожил до наступления советской армии. Бежать на Запад он не захотел, потому и наложил на себя руки. Маму долго допрашивали «органы», а она в основном подробно рассказывала про то, как немцы убили мужа, показывала его простреленный партбилет, утверждала, что про дела свекра ничего не знала, а жила в его доме, потому что больше негде было жить. Медали за укрывательство красноармейца никому не дали. Органы заявили, что этот красноармеец был не героем, а трусом и дезертиром и потому отправиться в лагерь или штрафной батальон. У Геры тоже спрашивали, о том, не знает ли он о чем, говорил его дед с начальством, но он рассказал только о незначительных хозяйственных вопросах, ничего не сказал про передачу информации о партизанах, как ему объяснили мама и бабушка заранее. В итоге бабушку его забрали в лагерь уже после войны. А мама его решила отправиться строить железную дорогу в Латвии. На железную дорогу брали без прописки, но и работать там было тяжело, а жить пришлось в вагончике. Со временем мама устроилась на Рижский Дизельный завод и получила однокомнатную квартиру в старом деревянном доме, в полуподвальном помещении.
Герман быстро подружился с соседскими мальчишками и заговорил по-латышски. В школе он очень хорошо учился, не смотря на плохое поведение. Всё время он с одним бестолковым одноклассником Шнитковым какие-то авантюры. То они собрали буер, на котором по льду Балтийского моря собирались уехать в Швецию или Финляндию, то конструировали самогонный аппарат, то отправились на велосипедах в Ленинград и почти доехали до Пскова. Сашка Шнитков, был потомком белоэмигрантов и по секрету сказал Герману, что у его предков была фамилия Шнитке и они были аристократами. Его мать была действительно хорошо образована и манеры у неё были, как у героев Льва Толстого. Тем не менее антирелигиозная пропаганда Сашке очень понравилась. Наслушавшись её, он изрубил топором икону своей мамы и выбросил щепки от неё в сухой туалет, чего потребовал и от Германа. Гера боялся уничтожать икону, потому что подозревал, что бог всё-таки есть, но ослушаться друга он не смел. И потом он всю жизнь стыдился этого поступка.
И мама, и старшая сестра хотели, чтобы Герман получил высшее образование и стал, если не писателем, то хотя бы журналистом. Его особенно хвалили учителя литературы, говорили, что у него талант, который надо развивать. Закончив десятый класс, Гера уговаривал своего друга поступить в университет вместе с ним. Но Сашка недовольно морщился и говорил, что кроме дурацкой коммунистической пропаганды в университете ничему не научат, потому дальше учиться он не собирался. Гера решил один год поработать на заводе, чтобы справить себе костюм, а сестре модное платье и туфли. На заводе он привык выпивать, а через год его забрали в армию, в пограничные войска в Эстонию. А его друга, забрали в железнодорожные войска.
На границе надо было служить три года, но зато кормили и одевали там намного лучше, чем в пехоте и не было никаких неуставных отношений. Его сразу привлекли к созданию стенгазет. У него прекрасно получалось писать простенькие агитационные стишки к праздникам. Часто его освобождали от разных неприятных обязанностей, чтобы он что-то писал. Вскоре его назначили комсоргом, он закончил учебку и получил звание старшего сержанта. В армии он получил ценные навыки по подготовке служебных собак. Правда, с первой собакой он занимался совсем мало, в основном работал над стенгазетой и в театральном кружке. Пёс был таким же недисциплинированным, как и хозяин. Часто он кидался на маленьких собачек и котов местных жителей и разрывал их в клочья. Местные жаловались его начальству, но то ему всё прощало за занимательные статьи в газете и бойкие стишки.
Случались в его веселой армейской службе и неприятности. Первой из них была, когда ночью их подняли по тревоге и отправили на маяк на берегу моря. Сказали, что там высадились какие-то диверсанты, среди которых советский разведчик. Офицер пограничник кинулся в атаку, но его застрелили вместе с парой рядовых и матросов с маяка. Оставшиеся пограничники окружили группу диверсантов и вызвали подкрепление, среди которого оказался и Герман со своим служебным псом. Прибыв на место, он залег в ожидании приказаний. Один из диверсантов по-русски просил не стрелять, кричал, что он советский разведчик. После этого кричавший поднялся и двинулся к залегшим пограничникам. Диверсанты начали стрелять по разведчику, убили его, пограничники начали беспорядочную стрельбу по диверсантам. Пес Германа испугался звуков выстрелов, побежал прямо на линию огня. Собаку надо было постоянно водить на стрельбища, чтобы она не боялась звуков выстрелов, а Гера этого не делал. Сам он тоже перепугался до смерти во время этой перестрелки. Уткнувшись лицом в землю, он принялся стрелять, не глядя, прося у бога прощения за изрубленную мамину икону. Когда диверсантов закидали гранатами, и все закончилось, он понял, что стрелял в две сосны перед валуном, за которым он залег. Ему было стыдно за свой страх и жаль погибшего дурного пса.
Второй раз его и его сослуживцев подняли по тревоге, чтобы срочно отвезти на границу с Финляндией. Ему дали уже нового пса, хорошо обученного, умного и послушного. Через границу должен был перейти какой-то опасный шпион. Гера получил карабин с оптическим прицелом, всего несколько патронов и приказ стрелять сразу на поражение. Продуктов ему выдали на неделю вперед для него и для собаки. До места засады надо было долго идти пешком двадцать километров по мягкому мху, перебираясь через поваленные деревья. И Герман решил накормить собаку впрок, да и половину своих продуктов просто спрятал под мох, чтобы не тащить такую тяжесть. Пес объелся так, что не мог идти, и пришлось его нести. В шпиона он тоже решил не стрелять, ни в коем случае. Ему казалось, что операция закончится через сутки, но она затянулась на пять дней. Причем им то и дело приказывали переходить с места на место. Герман не знал, что было ужасно сидеть в засаде, наблюдая за местностью в оптический прицел и украдкой есть ягоды, мучаясь от голода или во время перемены места дислокации тащить на себе обессилевшего от голода пса. Пес не хотел есть ни ягоды, ни грибы, как Герман. Наконец, пришел офицер и сказал, что операция окончена, сообщил, что шпиона всё-таки взяли живым. У дороги была полевая кухня, у которой необъятный повар, нагружал пограничникам кашу в котелки. Котелок свой Герман спрятал вместе с продуктами. Повар начал допрашивать его, куда он дел свой котелок и велел ему подставить для каши пилотку, если такой разгильдяй, что даже котелок потерял. И Герман послушно подставил пилотку, сияя от радости, вызванной перспективой наконец-то поесть. Окружающие захохотали, а потом подошел офицер и велел повару выдать комсоргу новый котелок.
Один раз в столовую, где обедал Герман явился генерал, спросил, кто написал в стенгазете эпиграмму на толстого повара и его жидкие щи. Герман отрапортовал, что эпиграмма его, и генерал сел рядом с ним. Еле двигавшийся из-за лишнего веса повар подскочил к генералу с большой миской жирного супа. Генерал молча оглядел повара, потом поковырялся ложкой в поданной большой миске борща, взял тарелку Германа, а ему отдал свою.
- Поешь генеральского борща! – серьезно сказал Герману генерал. – А я попробую солдатского. Я уже и забыл, как солдаты питаются…
Генерал, не поморщившись доел баланду Германа, поблагодарил, стоявшего рядом повара и удалился. Герман с удовольствием съел борщ по спецзаказу. На следующий день толстого повара на кухне уже не было, его заменили тощим и в супе появилось больше компонентов, даже мясо. Но уже через пару месяцев тощий повар начал заметно прибавлять в весе, а качество питания становилось всё хуже.
Все неприятности Германа в армии в итоге хорошо кончались. Он был очень хорошим наездником, натренировался в детстве в деревне, потому часто ему доверяли возить на лошади пакеты с одной заставы на другую. И один раз конюх не затянул нормально подпругу, чтобы лошадке больно не было. Гера этого не почувствовал, потому что запрыгнул на лошадь с валуна. Подпруга лопнула, когда он мчался по центральной, мощенной булыжником, площади небольшого городка. Упал он с лошади очень неудачно, сломал бедренную кость, да ещё и раскололся его пистолет Стечкина. И местное население не скрывало своего злорадства по поводу падения старшего сержанта, пес которого растерзал много их собак и кошек. Герману показалось, что эта наказание свыше и жалобно просил у собравшихся жителей городка помощи и прощения. Когда его доставили на заставу, офицер матерился, разглядывая расколовшийся пополам пистолет, говорил, что давно советскую армию так не позорили.
С переломом он попал во флотский госпиталь, где всех веселил своими шутками и круглыми сутками рассказывал истории. Вокруг его кровати всегда сидела целая орава скучающих пациентов. Иногда приходили его послушать и медсестры. Герман очень стыдился того, что ему было уже за двадцать, а он был ещё девственником. Он был несколько не уверен в своем обаянии, потому начал ухаживать за самой старшей медсестрой. Он делал ей комплименты, посвятил пару лирических по-детски наивных стишков. Той медсестре было уже за тридцать, она сильно хромала, у неё были кривые пожелтевшие зубы и редкие волосы, но зато все знали, что она незамужняя и никто из мужчин на неё не обращает внимания. Когда Германа выписали, она пригласила его к себе в гости. Сердце его бешено колотилось, когда он вошел к ней в крохотную комнату в коммунальной квартире. Она была босая в ночной рубашке, пригласила его за стол, на котором была жареная картошка с салом и бутылка водки. Во рту у него от волнения пересохло, картошка не лезла в горло, руки дрожали, когда он наливал себе водки в стакан. Женщина молча улыбалась и смотрела на него. А когда он выпил и все съел, легла на железную кровать, над которой на стене висело покрывало с двумя лебедями. Гера вскочил из-за стола, расстегивал штаны так, что пуговицы полетели по полу. В глазах его все померкло, когда он навалился на лежавшую на спине женщину, задравшую ночную рубаху. Но стоило ему несколько раз дернуться, как эйфория быстро прошла и ему стало стыдно. Он попытался подняться и убежать, но женщина обхватила его ногами и крепко обняла, шептала, что такое бывает в первый раз. Просила его зайти к ней после демобилизации. Он обещал вернуться и жениться на ней, увезти её в Ригу, а сам решил после такого позора больше с ней не видеться.
В конце службы он в основном сидел в лодках эстонских рыбаков, чтобы они даже и не думали сбежать в Финляндию, а строили светлое социалистическое будущее. Один раз рыбак предложил ему бежать вместе с ними на Запад, рассказывал, как там хорошо живется, говорил, что если усердно трудиться, то лет за пять можно накопить на автомобиль, а за десять на свой домик на берегу озера. Герман должен был по крайней мере донести на этого рыбака, но он этого не делал, только молча слушал его рассказы о его родственнике, который убежал в Финляндию. И наконец согласился бежать, но рыбак только посмеялся, сказал, что у него жена и дети, которых он не хочет бросать. А потом он добавил, что все русские сначала болтают про коммунизм и самопожертвование, но только у них появляется возможность убежать, как они бросают все и бегут без оглядки от светлого будущего и готовы бросить родных и близких, у которых после побега близкого человека могут как-то репрессировать.
Герман после демобилизации стал прапорщиком КГБ запаса. За взятку он узнал у писаря о том, что в случае начала войны, его отправят охранять стратегические объекты в тылу, а не на передовую, и это его утешило. Ему было неприятно иметь отношение к страшному ведомству, он с ужасом думал о том, что было бы с его дедом, если бы он узнал, что его внук стал прапорщиком в том ведомстве, которое его арестовало, допрашивало и потом отправило медленно умирать в лагере. Но деда уже не было в живых, и начиналась хрущевская оттепель, а через двадцать лет обещали полный социализм.