И снег её лица…
А. Пушкин
Он задержался на работе. Когда вышел на улицу, фонари уже лили мутновато-красный цвет на озябшую мостовую. В городе вовсю хозяйничала осень. Сырой стынью веяло от тротуаров. В темноте вечера бежали троллейбусы, из-за ярко освещённого салона похожие на подсвеченные аквариумы, только наполненые не рыбками, а людьми. В один из них Виктор сел. Огляделся и вдруг наткнулся глазами на девичий затылок с туго заплетенным полукругом светлых косичек, которые немного прикрывали шею. Сердце дрогнуло, и вспомнил он – Жанна! Она так же заплетала косу… Рядом с девушкой, приобняв её, сидел парень. А давно ли моя рука покойно лежала на твоих плечах, Жанна?!
Всё началось весной, когда оттаявшая изумрудно-зелёная Ангара понесла выглядывающие из воды, похожие этим на крокодилов, льдины. Белокурый, с густыми бровями и светлым пушком волос над верхней губой, Пашка, сосед Витьки по комнате в общежитии, еще не отслуживший в армии, в отличии от Виктора, втюрился первый. И не в кого-нибудь, а в Жанну! Но, видимо, так же, как понюхавшие уже порох парни из 222 комнаты, девчонки, поступившие в университет сразу после школы, чувствовали его зелёную восторженную неспелость.
После безнадежных пашкиных вздохов Витька пригляделся к Жанне. Она ему то ли стала нравиться, то ли не поймёшь что? Странно, почему зимой он её не замечал? Нет, он помнил Новый год, когда она пришла на кухню, уклонившись, как перед этим и Витька, от неудавшейся компании. Ну, пришла, подсела – что в этом особенного? На ранней электричке они возвращались с праздника. Жанна вновь оказалась рядом и, приклонив голову, задремала на его плече. И Витьке было приятно – всё-таки красивая девчонка, да и отвык он за армейские годы от таких нежностей.
А, может, всё дело в том, что сердце хотело любить, и только оказалась поблизости более-менее симпатичная девчонка, Витька не устоял. Весёлые студенческие сборища, вечера, пирушки - везде вместе.
Однажды, когда они остались вдвоём в аудитории, Витька, не зная, как начать, и понимая, что начать надо, подхлёстывало и тщеславие – ему предпочтение, а не Пашке! - с трудом выговорил:
-Жанна, мне кажется, что ты мне нравишься…
-Только кажется?- её зелено-синие глаза вопросительно просветлели.
-Ну, может, не кажется,- подыскивал он слова, мучительно двигаясь наощупь в разговоре, - а как-то я себя не пойму.
-Если не поймешь, тогда, наверное, не надо,- вздохнула она.
-Что не надо?
-Всё…
-Нет, я думаю, что всё-таки надо,- не хотел он терять её и не мог понять: любит или нет? И, если любит, то так ли, как надо?
-Я не знаю, что такое любовь. Может быть, вот это и есть любовь? Я давно не любил и не знаю, как это происходит.
Жанна молчала, слушала, опустив голову, изредка взглядывая на него.
-А вдруг это любовь, а мы сейчас разойдёмся? А потом будем переживать, что прошли мимо друг друга… Жанна,- он осторожно коснулся ладонью её щеки, провел по ней пальцами.
Она не отпрянула, не отвела руки. Смелея, Витька потянулся губами к щеке, тронул прохладное, бело-розовое, невыразимо-приятное. Она всё молчала, доверяясь ему, чему-то внимая в себе. Виктор попробовал перевести губы к её губам. Жанна отстранилась.
На звуки, на свет, на влажно вливающийся в грудь весенний воздух они вышли, держась за руки. И всё покатилось легче – цветы, маленькие розы, которые Витька покупал на центральной улице города, белая до слёз зависть подруг по комнате, когда их дарил, прозревший и сразу поникший Пашка.
С утра спешили на занятия, потом переглядывались в читальном зале, а вечером, когда небо сияло звездами, она выходило в атласной зелёной блузке, джинсах, точно и общигающе остро обрисовывающих её фигурку. И длились часы любви, оправленные в светлые весенние мгновения.
Однажды своей компанией выехали на природу. В электричке пели песни, шумели.
Вышли на станции и задохнулись от сладкого пьянящего запаха земли. И, словно резвые козлики, одурев от свободы, вприпрыжку пустились в лес. Он ещё не расцвел, лишь готовился к цветению. Жухлая прошлогодняя трава чмокала под ногами, но лобные места уже сухо желтели. Бурая речка у небольшого обрывчика, где остановились, несла вешнюю муть. Разбили палатку, развели костёр, вскипятили чай, сели обедать. Когда пошли мыть посуду, раздалось:
-Ой, подснежники!- кто-то из девчонок заметил на противоположном берегу цветы. На круто вздымавшейся в небо сопке, обогретой солнцем, и впрямь ютились возле редких сосен на полянке нежные первенцы весны. Витька, не долго думая, закатал штанины.
-Я тоже хочу туда,- стояла над ним у обрыва и просительно улыбалась Жанна. Блики солнца, отражённого в воде, играли на её красивом лице. Витька потрогал ногой реку.
-Ничего… Иди ко мне,- он подхватил ступившую с обрыва в его объятия Жанну и вошёл в воду. Через секунду она обожгла ноги, свела холодом. Глинистое дно было скользким, но он нёс на руках доверившуюся ему девчонку, был благодарен ей за это всей душой, осязал молодую телесную красоту и считал себя в этот миг самым счастливым человеком на земле! На том берегу она, радуясь, побежала к подснежникам. Срывала их и, счастливая, показывала Витьке.
-Она сама похожа на этот юный синий цветок, нежно-бархатный, с доверчивой желтинкой внутри,- думал Витька.
Девчонки, оставшиеся на другом берегу, завидовали. Особенно когда он принёс её с подснежниками. В электричке на обратном пути цветы завяли. Жанна говорила, что поставит их в стакан с водой, и они отойдут. А Витька всё вспоминал, с каким блаженством нёс её через реку!
В мае её подруги уезжали на праздники по домам. Она оставалась в городе. Витька сказал:
-Я приду к тебе, и мы всю ночь будем вместе!
-Нет, не надо!
-Да не бойся, я ничего с тобой не сделаю.
В сердце Витьки не было и малой доли намерения воспользоваться её неопытностью. Он так и решил – не заходить дальше поцелуев. Лишь бы быть с ней! С замиранием сердца спешил парень поздним вечером по набережной, где, отражаясь, кровавила чёрную воду светящаяся надпись на гостинице.
Постучался. Жанна открыла и тотчас замкнула дверь. И теперь была его! Жар поцелуев, разговоры и вдруг… слёзы.
-Ты что?
-А ты вот воспользуешься этой ночью, скажешь, что она к себе и ночью пускает. Значит, она такая, значит, с ней всё можно.
Жанна сидела на кровати, уткнув заплаканное лицо в ладони.
-Совсем не так,- Витька опустился перед нею на колени. – Если бы я этого хотел, если б я этого добивался,- успокаивал он её, поглаживая волосы, колени, пальцами стирая слёзы, выкатывающиеся из-под рук. – Я же по-хорошему, по чистому к тебе. Я и жениться могу.
-Все парни так говорят, а потом бросают. Я знаю же. Вон у меня у подружки так получилось.
-Все да не все.
-Я знаю, ты не такой. А всё-таки…
-Да не верь ты подругам, верь мне!
-Ты же не сможешь ждать три года?!
-Почему три?
-Мне мама сказала, что раньше, чем на четвёртом курсе, чтобы не выходила замуж.
-Да-а.?! А почему?
-Учиться нужно.
-Так можно учиться женатым.
-Нет, ты не знаешь, как это трудно. Сколько, как замуж выходят, учиться бросают. А я хочу доучиться.
Витьку задела эта отсрочка, планирование жизни, но он подавил в себе несогласие.
-Но почему ты думаешь, что я не смогу ждать три года, если уж так надо,- вздохнул он.
-Нет, ты, наверное, сможешь, - она, успокоившись, обняла его и улыбнулась.
Он подхватил Жанну, пронёс, прокрутившись, по комнате и бережно положил на кровать. И целовал, целовал так, что белоснежное лицо разгоралось, глаза её туманились, роскошные светло-золотистые волосы рассыпались по подушке. Всё томящее о последнем, блаженном, высшем соединении изливалось в этих изнурительно-напряжённых лобзаниях. Засыпали, забываясь. Выйдя из мягкого качающего забытья, опять целовались. На рассвете он ушёл, оставив её с губами, опухшими от поцелуев. При расставании благодарно сказал:
-Сегодня ты была для меня всем – и дочерью, и матерью, и женой, и сестрой, и любимой!
Днём они ходили по улочкам, попадая при прохладном ветре в приятное тепло, исходившее от нагретых майским солнцем старых бревенчатых домов. Ангара была мутно-зелёной, ершилась на ветру, вспыхивала белыми барашками волн. Витька глядел в любящие глаза Жанны и с изумлением обнаруживал, что в них тоже плещется, рябит зелёная река с золотистыми, карими и синими искорками. Затем, как первоклашки, взявшись за руки, шли на фильм, и он, отставая, жал руки попавшим навстречу знакомым парням, что оценивающе смотрели Жанне вслед:
-О-о-о… Ничего!
Витька улыбался: ещё бы – ничего! Она прекрасна в синем платье с узорчатыми рукавами!
Накануне она спрашивала:
-Тебе какое платье больше нравится, синее или розовое?
-Оба,- отвечал он.
-Нет, ну, всё-таки,- настаивала Жанна.- Какое больше?
Витька выбрал:
-Синее.
-Хорошо, я в нём домой поеду,- улыбнулась она. Жанна собиралась перед сессией навестить родителей.
-Нет, - протестовал Витька.- Я хочу, чтобы в нём ты была только со мной.
Перед её отъездом он тоже «слетал» домой, и Жанна провожала его до вокзала.
-Я не хочу, чтобы ты меня провожала,- куражился Витька.
-А я хочу,- настаивала Жанна.
-Всего-то на сутки уеду.
-Для меня и сутки много.
-Вот возьму и не поеду,- уже хотел остаться Витька.
А домой было ехать необходимо, сыновний долг – проведать родителей.
-Тебе надо, Витя.
-Не поеду.
-Тогда я не выйду вечером!
-Ну и не надо...
-Колючка, - ласково обиделась она.
-Да, моя любовь – роза, она с колючками,- оттаял он под лаской, произнося, как думал, умные и красивые слова.
Они помирились, и Витька ехал, всю дорогу перебирая её слова, вспоминая глаза, губы, отчего по сердцу прокатывалась сладкая-сладкая волна. Дома дядя его спрашивал:
-Есть у тебя девка?
Витьке лестно было ответить:
-Есть.
-Красивая?
-Во!
Пришёл день её отъезда. Витька провожал Жанну. На вокзале нервничал – зачем она взяла подруг? Ни поцеловаться как следует, ни попрощаться. Пятачок, огороженный кассовыми аппаратами, был их приютом. Только когда подружки отлучились на минуту, он успел поймать её ускользающие – неудобно на виду – губы.
Уехала она, и в сердце поселилось томящее одиночество. Сам не свой бродил Витька по городу, шагами избывая грусть. На воздухе, среди людей и улиц, её переносить было легче. Без неё зацвели, вспыхнули белым цветом яблони и черёмуха… А он переживал: не вдыхают они вместе горьковато-душистый аромат, не бродят по опавшим лепесткам. Подходили к концу десять дней разлуки. Она наказывала ему учиться, он же почти не притронулся к учебникам. С черёмухи сильнее полетел белый снег, и Витька ещё горше вздыхал.
Она приехала. Он, полуотвыкший уже, кинулся к ней, смущённый, окрылённый, с розами. Но что это? Она как бы отдалена, не даёт поцеловать сразу.
-Нельзя,- и загадочно улыбается.
Тоже отвыкла?
-Почему?
-Пойдём на набережную…
По дороге молчали. Она отнимала руку, которую он пытался взять. Витька недоумевал. На горячей, сверкающей липким молодым листом набережной все скамейки были заняты. Нашли укромную под сиреневым кустом. Он, как присели, потянулся к ней.
-Не надо, Витя.
-Но почему?!- Десять дней не видеться и по приезде – ни одного поцелуя!
-Я хочу тебе рассказать, что у меня дома случилось.
-Что?- бесхитростный Витька не видел на лице Жанны выражения действительного горя.
-Я встретила своего бывшего парня. Помнишь, я тебе о нём говорила?
-Ты говорила, что он тебе пишет, и всё,- вспомнил Витька разговор в начале весны, когда он сомневался в своей любви. И Жанна, может, чтобы подтолкнуть его к большему чувству, рассказала о пишущем ей парне. Тогда он спросил:
-А ты как к нему относишься?
-Никак.
И Витька, эгоистично защищая сои права, предложил:
-Ну не пиши ему, не отвечай. Или напиши, что…
-Подожди, я потом ему напишу, ладно?
Витька, снисходительный, выигравший схватку у соперника, разрешил…
-Понимаешь,- гладкий чистый лобик Жанны сосредоточенно морщился. - Я приехала и узнала, что он в больнице.
-И ты пошла к нему?!- в душе у Витьки родились ревность и негодование.
-Да, - в её голосе послышались оправдательные нотки. – Мне друзья его сказали, что он не выздоровеет без меня. А если я приду, он быстрее вылечится.
-Ну и что?- кипел в Витьке огонь, который он усилием сдерживал.
-Понимаешь. Я увидела его, и мне стало жалко. Он меня так встретил, так говорил!
-Но ты же не любишь его!
-Не знаю…- глаза Жанны наполнились слезами.
-Как не знаешь?!- обомлел Витька и почувствовал, как в него, помимо воли, втекает что-то горькое-горькое.
-Да нет, ты ничего не думай,- смахнув слезу, ласково улыбнулась она и, утешая, погладила его по слегка задрожавшей руке.
-Я не могу не думать,- всё тяжелее и глубже погружался в себя Витька. - Так, видно, устроен,- едва продохнул он тяжесть, начинавшую давить на грудь.
-Я сама ничего не знаю, я запуталась после этой поездки,- быстро заговорила Жанна. – Мне надо разобраться в себе. Только ты не рви, не торопись, не мешай мне, - попросила она, вдохновляя его просиявшими глазами.
Такую он её ещё больше любил.
-Ну, ладно, - медленно выходил Витька из мрачного погружения. И потянулся поцеловать её.
Но Жанна не позволила.
-Подожди маленько, дай мне разобраться,- извинительно улыбалась она.
Витьке стало ещё горше.
-Сколько?- не сдержался он. – Неделю, месяц, десять дней?
-Не знаю, - белый лобик опять страдальчески наморщился. – Я так и думала, что так будет, что ты не выдержишь. Не надо было тебе рассказывать, лучше самой всё решить, - готова была снова заплакать она.
Витька сжалился, ведь он её очень и очень любил – только сейчас это понял.
-Ну, хорошо, ты не плачь. Я готов ждать. Только ты скажи, сразу скажи, когда решишь, с кем ты, чтобы я не мучался, не переживал. Чтобы, если всё, то сразу, мне так легче будет.
-Вот видишь, ты меня неправильно понял,- умоляюще смотрела она. – Пусть будет так, как всё было. Только без поцелуев. И не торопи меня. Ладно?!
-Ладно, - сокрушённо продохнул Витька.
-Ой, - она взглянула на часы. – Мне же в библиотеку. Ты посиди тут, подожди, - Жанна погладила его ладошкой по понуренной голове, - а я схожу, быстро, - и, увернувшись от ответного поглаживания, улыбнувшись, заспешила по аллейке, махнув ещё раз рукой:
-Подожди!
Он глазами проводил её стройную фигурку и остался среди солнечного дня, у брызжущей слепящим серебром Ангары размыкивать горе, свалившееся с голубых прекрасных небес с лёгкими светлыми облачками столь внезапно. То Витьке казалось, что ничего страшного не произошло, что она здесь, рядом, сейчас придёт, а тот, соперник, далеко. То, наоборот, полагал, что всё, ему её уже не вернуть, и судил себя: зачем отпустил Жанну на эти десять дней?! Жанны долго не было. Он вставал, порывался, когда думал – всё кончено, уйти, убежать от скамейки с вырезанными на ней инициалами, сделавшей его несчастным. Но любовь, которую, как кровью, переполнялось сердце, удерживала. Теперь Витька не мог простить себе начала весны: люблю – не люблю.
-Господи, да, конечно, люблю больше всего на свете!
Когда, изнурённый жгучей борьбой, происходившей в сердце, устал взглядывать на аллею, Жанна пришла.
-Дождался!- улыбнулась она.
Витька проводил её до комнаты в общежитии, не смея больше приставать, ни о чём спрашивать. У двери задержались.
-Ты иди, сессия, надо же готовиться, - Жанна быстро чмокнула его в щеку и, мелькнув голубым краем юбки, скрылась за дверью.
С этого дня начался Витькин «мильон терзаний». Он пытался чаще быть с Жанной, она же не удаляла и не приближала к себе, иногда одаривая поцелуем. Витька спрашивал в такие минуты:
-Разобралась?
Она отвечала:
-Нет ещё.
Почтовый ящик в общежитии сделался полем борьбы. Он точно гипнотизировал парня на ячейке, с которой начиналась её фамилия. Сбегая рано поутру в буфет, Витька взглядывал: есть ли ей письмо? И однажды увидел конверт с твёрдым мужским почерком.
-От него, - догадался Витька, и сердце облилось кровью.
-Ну и что он тебе пишет?- не выдержав, спросил он, встретив днём Жанну.
-А ты откуда знаешь?!- улыбнулась-удивилась она.
-Знаю, и всё…
-Ничего, выздоровел,- как-то легко относилась она к происходящему.
Витька даже стал сомневаться: действительно ли мучается Жанна, разрешая вопрос, с кем быть? Или с её стороны идёт игра? Испытывая это, он уехал, не предупредив Жанну, домой. Виктор готов был, стиснув зубы, кидаться с кулаками на побеленные стены в родительском дому, сопротивляясь её власти над ним. Но хватило его лишь на сутки, и через день он ехал в Иркутск. Встретились. Она бросилась к нему в объятия, и Витька жадно целовал глаза, волосы, губы, по которым истосковался.
-Почему ты уехал, ничего не сказав?- упрекала она. – Мне сразу так тяжело стало, когда я зашла к вам и парни сказали, что тебя нет.
Витька радовался её словам: значит, любит! А через день Жанна охладела, стала ровной, спокойной. И Виктор, назначая встречи, получал отказы. То у неё в планах была читалка, сессия в разгаре, то пикник с подругами на природе. А у Витьки в сердце были ревность и боль, когда он представлял, как она развлекается на природе, и на неё, полуобнажённую в купальнике, глазеют мужики. В приступах нервной лихорадки начал писать ей палящие сердце письма, хотя между их комнатами в общежитии было всего десять шагов. В горящих строках он кричал:
-Я не выдержу! Решай скорее!
В минуты особого нервного напряжения, когда в душе штормит, что не знаешь, куда себя деть, Витька написал как-то стихи:
Когда навалится, придёт
Тупая давящая боль,
Мне в клочья сердце разорвёт:
Теперь весь мир – безличный ноль.
Лишь, сжатая в тиски душа,
Тоскует, думает одно,
И бесится, внутри дыша:
-Мне всё равно, да, нет, да, но…
Порою мысли разомкнут
Упрямый безысходный круг –
Где ты, с кем ты, как ты? Иль лгут?
Затем опять идёт волна
Одна другой страшней, сильней.
Застонет, взмолится душа,
И рвутся нервы струн больней.
В твоих руках сейчас тиски,
Зажавшие до боли грудь.
Стучат минуты мне в виски,
О, Боже мой, скорей б уснуть!
Как страшно больно, вдруг взглянув
На фотографию твою,
Понять, что всё, я нем, я глух,
Я под мечом судьбы стою.
Когда прочитал их Жанне при встрече, она удивилась:
-Это ты написал?! - Ей было лестно, что из-за неё так страдают.
Отдушину парень находил в разговорах с дядей, который успокаивал:
-Ничего, не уйдёт.
Да с Виталькой, жёстким черноволосым бурятом-дембелем, другом по комнате.
-Ну, сказала бы с кем. А то ни да, ни нет. Не понимаю,- злился Виталька.
Когда боль разрывала Витьку, он спешил по улицам к Ангаре. И там, на воле, на просторе она успокаивалась, немного отпускала. Лето случилось дождливое. Цветущая сирень стояла в светлых слёзах, благоухала. А они только раз прошлись после дождя, вдыхая свежесть земли, дымящегося асфальта, под сияющей капельками дождя сиренью.
-Выходи за меня замуж,- шёл на последнее измученный, опустошённый борьбой Витька. Он сам верил и не верил в возможность женитьбы сейчас. Жанна это почувствовала и не ответила. Сдали экзамены. Пришла пора разъезжаться. Витку ждала путина, стройотряд. Если бы она сказала: « Останься!», он бы остался, плюнул на всё ради неё. Жанна говорила:
-Езжай. Ты там нужен.
И Витька думал: чтобы разобраться с ней, с собой, надо ехать. И она пока решит, с кем будет.
Жанна провожала его и подружек в отряд. Подруги мешали: из-за них они не смогли хорошо поговорить. Даже не поцеловались напоследок. Когда поезд тронулся, Витька ещё раз нашёл глазами её зелёную блузку.
Ему стало и легче, и труднее без неё. Теперь он жил воспоминаниями, анализируя их, пытаясь понять смысл каждого разговора, каждого сказанного за последние месяцы слова. Казалось, тогда он поймёт суть происходящего, определится, как действовать дальше и победить. Но смысл, находясь, почему-то ускользал снова.
Дорога, товарищи отвлекали. Но сердце, он понимал, осталось в Иркутске. Он ревновал Жанну к первокурсникам, которые сейчас заселяют общагу, и она с ними общается. Играя на гитаре, изливал боль, грусть, душу. Его песни внимательно слушали подруги Жанны. Наверное, они чувствовали, что тут выговаривается. Им тоже хотелось любви большой, светлой, сильной. На корабле, отплывшем из Владивостока, он начал писать Жанне письмо, как ни силился, как ни крепился его отложить, чтобы она чувствовала: он не полностью в её власти.
«…Всё прекрасное, что я видел, связано с тобой. И бархатная, влажно-густая июльская ночь в поезде под Хабаровском, ворвавшаяся в опущенное окно тамбура, когда я вышел подышать. И колючие, улетающие от бега поезда звёзды. И искры-угольки, как звёзды, из трубы тепловоза, гаснущие на скором ветру. А потом были золотые шары фонарей в бухте Золотого Рога, притихший, незнакомый таинственностью ночной Владивосток. И утренний океан, который, распахнув руки, хотелось обнять… Видя это, я хотел, чтобы ты была со мной, и мы бы пережили всю красоту вместе…»
Письмо было большое, и заканчивалось словами:
«Я люблю тебя, слышишь? И не могу жить без тебя. Может быть, если расстанемся, мы и найдём ещё другую любовь, другое счастье. Но всё будет уже не так, пойми! Чем больше рук и губ проходим, тем меньше чувства остается в нас и больше привычки. Пиши. Целую! Жду ответа».
В ответ получил краткое, сдержанное:
«Витя! Нам надо отдохнуть друг от друга. Ты измучил меня и себя за последний месяц. Я устала, запуталась, изнервничалась. Прости, что, может быть, пишу не так. Но это правда. Жду писем, целую. Жанна».
И это за всю ласку и любовь его писаний? Витька сорвался:
«Жанна, здравствуй! Больше писать не буду. Отдыхай, разбирайся и решай. Не рассматривай это письмо как конец всему. Я жду тебя и готов, чтобы всё продолжалось, но не хочу тебе мешать разобраться во всех отношениях. Я тоже больше не могу, чтобы ты была со мной и как бы с ним. От этого и мучался, и мучил тебя. Когда определишься, ответь. Виктор».
Витька вынес испытание молчанием. Сердце, истончившись от постоянной тихой боли, поднывало. В глазах, глядя в зеркало, Витька видел солнечно-грустные отблески сентября. Необычайная природа острова отвлекала. Карликовые изогнутые на сопках деревья, лопухи, как зонты, под которые можно было войти, не пригнув головы, белые от чаек дикие скалы, нагроможденные причудливо у входа в бухту. Мыс Край Света, за которым только океан, сливающийся с вечностью горизонта. Каждый день он перечитывал письмо Жанны, думал – так ли ответил? – смотрел на её фотографию и спрашивал: «Ну почему ты молчишь, Жанна?!».
Уезжали с Курил в конце августа. Во Владивостоке было ещё тепло, янтарно-солнечно, сухо – начался бархатный сезон.
Иркутск встретил сентябрьской просинью, ржавыми листьями, прибитыми к бордюрам тротуаров. С каждым днём небо обнажалось всё более, и в город, уже не защищённый сверху листвой, хлынула и затопила его голубая прохлада. Теперь Витька ждал её здесь, где она провела без него часть лета. Бродил по любимой набережной, сгребая ногами опавшую листву. И на душу, как в город небо и осень, сходили стихи. Жанна попросила привезти его морские звёзды. Виктор насушил их целую коробочку, больших, малых, светлых, тёмных. Быть может, поймёт, что он не забывал о ней? Привёз и ракушки, бело-розовые, с въедливыми иероглифами от волн Тихого океана.
Она приехала. Виталька сказал, что видел Жанну. Виктор избегал её, не знал, как встретиться и хотел встречи. Как-то он увидел Жанну возле учебного корпуса издалека, занятия ещё не начались, и не решился подойти.
На первой лекции Витька сел за парту у кафедры с Виталькой. Жанна с подружками устроилась позади. Он испытывал чудовищное давление со спины, находясь под её вероятным взглядом. После лекций она болтала, смеялась, кружилась среди подруг. Витька ушёл с парнями. Так продолжалось неделю. Столкнулись в коридоре общежития. Жанна остановилась, осветила его взглядом. Её глаза, когда любили, всегда напоминали Витьке Ангару в солнечный ветрено-синий день.
-Ты избегаешь меня, да, Витя?
Виктор в изнеможении, силы были на исходе, прислонился к стене. С дрожью, с пересохшей в горле болью, выдавил:
-Нет, - и рукою коснулся её щеки. – Ты разобралась?
-В чём? – она опустила глаза… - Ты знаешь, что со мною было? Я падала в обморок, родители скорую вызвали. А ты не писал.
Он потянулся губами к ней. Она остановила:
-Не надо! – и убежала в комнату.
Виктор не понял: да это или нет? И снова потянулись мучительные занятия, когда надо было не допускать случайных встреч с нею, потому что он хотел твёрдого ответа. Иначе опять терзания неопределенности, всё по прежнему кругу. Однажды он заметил – Жанна забыла на парте записку. Когда все вышли, не удержался, развернул. Она писала подружке о далёком сопернике. Боль нахлынула невыносимо. Терять такую красоту? Он видел, как она расцвела за лето. Ещё белоснежнее лицо с пылающим румянцем, оттенённое белой кофточкой. И стать горделиво выказывала себя в сапожках на каблучках.
В ноябре был день её рождения. Витька узнал от девчонок – она собирается отмечать его дома. У него было столько надежд на этот день! Накануне её отъезда Витька купил цветы, белые, как только что выпавший снег. По его нетронутой свежей чистоте он шёл в общежитие. Попросил Витальку передать цветы Жанне. И морские звёзды с ракушками.
-Ну? – спрашивал он после. – Передал?
-Передал.
-Что она сказала?
-Спасибо. Сразу вся заулыбалась, - разохотился говорить Виталька. Ему тоже было приятно участвовать в даровании. – Спросила: «Это от кого?».
-А ты ей?
-От одного очень хорошего человека. Ты его, Жанна, знаешь, - улыбался Виталька, принявший в Витькиной любви-страдании большое участие, разделивший не одну полночную беседу.
-Взяла?
-Взяла.
-Больше ничего не сказала?
-Нет.
Когда происходил разговор, Жанна уже уехала, оставив горькое одиночество стылого, позднеосеннего Иркутска ему. Вечером, в день её рождения, Витька пошёл на телеграф. В блокноте с весны сохранился телефон её родителей. Трубку взяла Жанна.
-Это Витя. Здравствуй.
-Здравствуй.
-Поздравляю тебя с днём рождения.
-Спасибо.
-Гости, наверное, собрались, - искал Витька, что говорить.
-Да, - односложно отвечала она.
-Весело?
Она молчала. Витька тоже завис на тягостной паузе.
-Извини, мне некогда, - прервала молчание Жанна.
-Ну что ж. До свидания. Желаю хорошего дня рождения…
Пошли звучные гудки. Когда-то сюда он весело провожал Жанну для переговоров с родителями расцветающей весной. Теперь уходил, склонив голову, на исходе тёмной осени, в начале белой зимы. Бежали-чадили машины, горели фонари, лопались и опять надувались бегущим светом зажженные в честь праздника звёзды иллюминации. В сердце Витьки было много боли и лишь маленький лучик надежды. Всё же она приедет, хотя там, быть может, сейчас с ним, счастливым победителем. Виталька в общаге утешал:
-Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.
Но Витька любил не меньше, а всё больше.
После праздников на перемене он заметил на руке Жанны обручальное кольцо, которое она, словно хвастаясь, показывала подругам.
-Может быть, не обручальное? – мелькнуло в голове.
-На каком пальце обручальное кольцо носят? – обратился Витька к Витальке.
Тот показал.
-Обручальное, - понял Витька.
И, зайдя в буфет, понял, что ни есть, ни пить не может. Внутри всё пылало, желудок жгло, как будто душевная горечь пролилась в него. Он вышел на улицу к реке отдышаться. Глаза были сухими, как осень без дождя, и всё вокруг воспринимали чётко, резко, как чёрно-белую фотографию. Он это чувствовал. Пришёл на лекцию, сел за парту, не слушая, не пытаясь понять, что говорит преподаватель. Ощущал только жгучий пламень внутри, жар которого разлился на горячие щёки, пылающие лоб, уши. После лекции рассказал обо всём Витальке.
-Брось ты её, - махнул он в сердцах рукой. – Вышла замуж, значит, туда ей и дорога. Не стоит она тебя.
Легко сказать, трудно сделать. Сжав зубы, Витька погрузился в общественную работу. Внутри в палящем пламени догорали, обугливались, рушились последние белые деревья цветуще-яблоневого сада. Оставалось чёрное выжженное пепелище. Как-то, не выдержав, он написал зелёными чернилами, других под рукой не оказалось, письмо её родителям, умоляя: «Ну, пусть она вернётся. Я же не могу без неё. Повлияйте хоть вы».
Взглянув в зеркало после письма, он увидел сжатое, осунувшееся лицо с плотно сведёнными тугими скулами, сквозь которые едва продавился стон: «За что?». И одинокая слеза скатилась по щеке.
Через два месяца он увидел её с другим парнем на крыльце общежития и понял: кольцо – обман.
Пришло лето, другие заботы, снова отряд. Крутясь среди этого нового, Витька выздоравливал. Осенью подружки Жанны зашли к нему и пригласили в гости, в комнату, где жила она. Витька подумал: « Это предложение начать всё сначала».
И не пошёл. На пепелище души уже зазеленела новая травка, и хрупкий росток иной любви готов был, проклюнуться, пробиться в сердце.