Пожар уже потушили, но обломки упавшей в воронку бывшего зрительного зал кровли ещё исходили белыми клубами удушливого дыма.
Вокруг суетились какие-то люди в форменной одежде и одетые по-гражданке.
У многих на рукавах имелись красные повязки, а у тех, что в форме - круглые шевроны с какими-то, плохо различимыми на расстоянии эмблемами и уж совсем непонятными буквами.
Пожарные в огромных шлемах и грубой боевой одежде проливали из брандспойтов развалины.
В чёрно-синем небе, подсвеченном далёкими огнями города и близким сиянием аварийных осветительных установок, с рокотом завис вертолёт.
В луче его прожектора струи воды из ручных пожарных стволов вдруг засверкали, неуместным здесь и сейчас, серебряным сиянием.
Они стояли двумя молчаливыми шеренгами прямо посреди всеобщего движения.
Ни стона, ни слова, ни хрипа, ни звука.
Одна шеренга была совсем короткая и состояла она из одних детей.
Во второй, длинной шеренге, было не меньше сотни взрослых.
Почти все они выглядели очень нехорошо.
У них были бледные, как мел, лица.
У многих, поверх этого мела, были видны потёки свернувшейся крови, некоторые лица были обожжены огнём.
Одежда на них была рваная, грязная, у многих, опять же, вся в тёмных пятнах.
Это у тех, в кого попали пули автоматных очередей.
Перед обеими шеренгами прохаживались двое.
Эти двое, оба высокого роста, не меньше, чем два-десять, были одеты в одноразовые защитные комбинезоны на молнии с капюшоном.
Совсем такие, какие можно заказать на ОЗОНе, самые дешёвые, рублей за двести...
Комбинезоны на них были разного цвета.
У того, высокого, со строгим и прекрасным лицом как у "Атланта, что держит небо на каменных плечах" на входе в Новый Эрмитаж, комбинезон был белый.
У того, высокого, с лицом глумливым и порочным, как у "Отдыхающего Сатира" из того же Эрмитажа, комбинезон был чёрного цвета.
Что характерно, у обоих под комбинезоном имелся горб, такой, как если бы у каждого за плечами висел большой рюкзак.
-Внимание, вновь прибывшие! -громко, перекрывая шум вокруг, произнёс тот, что в чёрном комбинезоне, обращаясь к длинной шеренге. -Внимание! Сейчас вы разойдётесь. Сбор через двое суток на Кожевнической, у вокзала! Явка обязательна! В ваших же интересах. Со всем разберётесь сами, не маленькие. Всё! Свободны пока!
Шеренга взрослых, немного потоптавшись на месте, стала молча расходиться.
Тот, что в чёрном комбинезоне, поводя плечами, так как будто плечи замлели под тяжестью рюкзака, подошёл к тому, что в белом комбинезоне и встал рядом с ним.
Тот, что в белом, подняв ладони рук на уровень своих угловатых плеч, что-то говорил детям.
Слов его слышно не было, но на лицах детей появились первые робкие улыбки.
Петров, в нерешительности немного потоптался на месте, потом повернулся и побрёл к выходу.
Часа три назад, в него попало три автоматных пули.
Одна вошла в большую грудную мышцу, вторая - в прямую мышцу живота, обе - с левой стороны тела.
Третья пуля перебила запястье правой руки и, в общем-то, это уже была просто статистика...
Сначала было очень больно, потом пришла спасительная темнота забытья.
Разбудил Петрова тот, в чёрном комбинезоне.
На краю пробудившегося сознания (или памяти) у Петрова зацепились слова.
Вроде бы, что-то такое: -Поднимись и иди!(с)
А, может быть, и такое: -Drum links, zwei, drei! Drum links, zwei, drei! Wo dein Platz, Genosse, ist?(с)
А, скорее всего: -Руки сложив на живот, третий день не ест и не пьёт, ... лежит и хип-хоп танцевать не идёт. Только мёртвый ... хип-хоп танцевать не идёт...(с)
Вот Петров и встал. И пошёл... А, куда теперь, деваться?
Хип-хоп, не хип-хоп, а:
Хо - хей-хо, хо - хей-хо!
Если вдруг погас твой свет,
То твой ответ - ;;мне дела нет".
Волноваться смысла нет!
Хо - хей-хо, хо - хей-хо!
Волноваться смысла нет!
Спешка нам нужна сто лет!
Пользы нет от дел, лишь вред!(с)
Петров прошёл сквозь суету спасательных работ и вышел на улицу сквозь стену.
Окружающие не обращали внимания на Петрова.
Просто его никто не видел и не ощущал его присутствия.
Выйдя сквозь темноту стены на улицу, он не почувствовал холода, как давно не чувствовал и боли в разорванном теле.
Боль осталась где-то там, позади, в партере, между рядов кресел, на полу.
А запахи он чувствовал - едкий запах гари.
Ещё он слышал. Слышал вой сирен автомобилей-перевозок, колёсный шум проносящихся по эстакаде автомашин, рокот лопастей вертолёта, голоса людей.
Синие и красные вспышки проблесковых фонарей на крышах спецмашин, яркий свет аварийных осветительных колонн и фар поначалу ослепили его, но он продолжал двигаться. Двигаться сквозь машины и людей.
Как ни странно, но он чувствовал под ногами твёрдое.
-Держит меня Мать сыра-земля, -ненужно подумал Петров.
Он не испытывал к себе жалости.
Он не жалел ни тех людей в своей шеренге, ни детей в другой.
Вертелся где-то вдалеке бессмысленный вопрос: -А их-то за что?
Глупый какой-то вопрос. А за что всех?
-Что мне делать эти двое суток? Зачем это всё придумали? И кто придумал? Куда сейчас податься?.
Петров ненужно пожал плечами и побрёл в сторону станции метро.
Пока он шёл, то, сначала с оторопью, а потом с необязательным интересом, обнаружил, что видит совершенно по-другому.
Точнее, он видел не по-другому, а и ещё другое. То, что раньше не мог видеть.
Теперь Петров видел не только те объекты (дома, деревья, кусты, ограды, столбы), которые он видел раньше всегда, но и объекты, которые существовали в прошлом, исчезнув из настоящего, в котором жил Петров.
Причём, через эти, вновь появившиеся объекты (дома, деревья, кусты, ограды, столбы) Петров пройти не мог, так, как он недавно прошёл сквозь машины и людей. Эти новые-старые объекты были для Петрова материальны!
-Во, фигня какая... -подумал Петров и прошел сквозь закрытые стеклянные двери, сквозь людей в форме с короткоствольными автоматами и линию закрытых турникетов на станцию.
Платформа была пустынна. На световом табло над путевым тоннелем светились и менялись цифры.
Из перегонного тоннеля показался поезд.
Синие вагоны пронеслись мимо Петрова. Поезд ещё не затормозил, когда Петров оттолкнулся от платформы обеими ногами и прыгнул вперёд.
Великий Фиг! Какой "конской редьки" (horseradish) Петров вспомнил этот трюк Патрика Суэйзи?!
Но он прыгнул сквозь стену вагона и очутился в проходе между рядами пустых сидений.
Петров даже не покачнулся, когда его ноги оказались на полу вагона.
-Дожили, ...! - тупо подумал Петров. -Даже инерционная сила на меня не действует...
По привычке Петров плюхнулся на сиденье, уже в ходе движения успев испугаться - вдруг провалится сквозь сиденье и пол на дно тоннеля.
Но Великий Ктулху спас его. Никуда Петров не провалился, а уселся, поёрзал и найдя глазами на противоположной от него стене схему метрополитена стал прикидывать как ему добраться до дома, где он жил.
Вагон поезда на остановках постепенно наполнялся людьми.
Наконец свободных мест не осталось и прямо сквозь Петрова на сиденье опустилась относительно молодая барышня.
Петров подался вперёд и высунул из её головы лицо, чтобы не сидеть в темноте и не пропустить пересадку на другую "ветку" метро.
Однако не усидел, встал и отошёл сквозь стоящих пассажиров подальше - от дамы исходил густой запах каких-то турецких или арабских ароматов.
Петров сделал пересадку на свою "ветку".
Он не спеша шёл сквозь толпу спешащих людей, мимолётно ощущая разнообразные, чаще всего не очень приятные для обоняния запахи.
Постепенно его охватывала та самая смертная тоска, о которой так любят упоминать литераторы и (или) беллетристы, не имея никакого представления об этой самой тоске.
-....., .. .... ...., ...... ....... ! -подумал бесполезно Петров. -Когда сами узнают, всё равно не напишут ! Не успеют...
Возле подъезда дома бабулька выгуливала маленькую собачку, одетую в соответствии с собачьей модой в вязаную жилетку и кожаные пинетки.
Когда Петров проходил мимо собачка вдруг повернула голову в сторону Петрова, залилась визгливым лаем и спряталась за старушку, опутав её ноги поводком.
-.....! -вслух выругался Петров. -Дотявкаешься, угодишь в посинтхан(*)!
Но никто его не услышал.
На свой этаж Петров поднимался в лифте вместе с двумя соседями по дому.
Они вышли, поочерёдно, на 14-м и 17-м этаже.
Пока ехали, Петров слушал их реплики относительно случившегося, вдыхал запахи табака, пива, водки и завидовал.
На 17-м Петров вышел из кабины лифта сквозь спину соседа и поднялся по лестничным пролётам к себе на этаж.
-Ох..., -не выдержал Петров навалившейся на него тоски. -Не надо бы мне сюда идти! Как же больно, как тяжело...
Но он уже сделал привычно шаг и прошёл сквозь знакомую дверь.
В прихожей пахло валерьянкой и было полутемно.
В спальне горела настольная лампа.
Абажур лампы был прикрыт с одной стороны раскрытой книгой - так, чтобы свет не падал женщине в лицо.
На кровати, укрытая пледом лежала жена Петрова.
Он взглянул на её измученное горем лицо с синеватыми веками, прикрывшими глаза, наклонился и поцеловал её в лоб...
Хотел поцеловать - губы не ощутили ни тепла не холода.
Петров выпрямился и вышел через дверной проём в коридор.
С порога он заглянул во вторую комнату.
Свет в комнате не горел, но она была слабо освещена светом экрана компьютера.
Перед экраном чернел силуэт сына.
Петров подошёл к нему и погладил ладонью сына по голове.
Хотел погладить...
На экране был какой-то текст.
Петров всмотрелся: ЕСЛИ ГОРЕ СЛУЧИЛОСЬ ДОМА...
Случилось...
Петров подошёл к книжному шкафу.
Даже в полутьме он вспоминал по разномастным корешкам названия книг, которые не успел и теперь, не успеет прочитать.
Вспомнит ли жена, куда он положил конверт с деньгами, которые которые они откладывали, по пятьсот, по тысяче рублей от пенсии на крайний случай.
Вот и случилось.
Петрову здесь было не место.
Он это чувствовал тем, что специально обученные люди любят называть нематериальной субстанцией...
И он ушёл из своего дома.
Смешно, но он поехал на вокзал, тот, что рядом с местом, чей адрес назвал тот, высокий в чёрном комбинезоне на молнии и с горбом за спиной.
На вокзале Петров нашёл компанию бомжей, кочующую из угла в угол, из зала ожидания в сортир, из сортира в колодец теплотрассы в зоне отчуждения железной дороге.
Бомжи пили, курили, ели, дрались, обнимались, горланили песни, любились.
Воняло от них страшно, но Петров дышал запахами нечистот, палёной водки, аптечной настойки, дрянного табака, пота.
Слушал мат, которым они не ругались, а на котором они разговаривали.
А что ещё ему оставалось делать?
Нет, ну конечно, некоторые указали бы ему другой адрес, "где пол не покат и не висят косо образа", где не смрад, а ...
Да, только, не пошёл туда Петров - всё и так объяснится вскорости...
И уже мнилось Петрову, что у того, у чёрного, на спине были написаны большие буквы белой краской АГГЕЛ.
А что там у другого, того, что в белом, Петров не разглядел.
Через два дня Петров вылез из колодца теплотрассы, да пошёл по указанному ранее адресу.
Из трубы чёрного паровоза уже валил в низкое беззвёздное небо чёрный дым.
Из предохранительного клапана периодически с шипением вырывалась струя перегретого пара.
Отъезжающие уже сидели вагонах, уткнув бледные лица с чёрными провалами глаз в окна.
Петров, пройдя мимо тех двоих, высоких, горбатых, одетых в белое и чёрное, одним из последних поднялся по стальным ступеням в тамбур.
Тот, что в чёрном, напротив фамилии Петрова карандашом поставил маленький крестик в своём блокноте с переплётом алого цвета.
Те, двое, поднялись вслед за ним.
Вагонная дверь лязгнула, закрываясь.
Петров сел на свободное место у окна.
Раздался протяжный гудок, вагон дёрнулся.
Петров смотрел в окно.
Губы Петрова шептали: "-Последний поезд на небо отправится в полночь..."(c)
-------
(*) - суп из собаки (корейск.)