На жизнь я зарабатываю рекламой. На плечах висит рекламный щит, на нём изображена сосиска в тесте, которую я и таскаю на себе по бесконечным городским улицам. Совпадении души и роли не случайно, это поклон системе Станиславского.
Я разбираюсь в искусстве и живу сценической правдой, которая никогда не подменялась пустым актерским кривлянием, а являлась живой дышащей материей, придуманной моим художественным воображением и вытканной моей реальной жизнью.
Я не актер и никогда им не был, но эта роль сосиски в тесте абсолютно отвечает моим представлениям о самом себе, о дразнящем аромате гриля и моём месте на противне среди дружелюбных гамбургеров и лепешек.
Шизофренией страдает около одного процента населения земного шара и мой порядковый номер в этом списке - семьдесят пять миллионов восемьсот тридцать четыре тысячи четыреста восьмой – не так уж и трудно запомнить. Особенно, если вы ясно мыслите и не раздвоены собственным сознанием.
Известно, что шизофрению лечат нейролептиками и диетой. Нейролептики вызывают у меня улыбку, потому что за всю жизнь я не встретил ни одного шизофреника, мечтавшего выглядеть таблеткой арипипразола или капсулой зипрасидона. А вот диета – это в точку, ведь я вижу людей как отчетливые кулинарные образы. Неужели вам не бросается в глаза, что все мы так похожи на бессчётную гастрономическую снедь: на гуляш с паприкой, грибной паштет, тефтели с томатным соусом, блинчики с повидлом, бифштексы с кровью, пельмени ручной лепки, травяные салаты, зельц с горчицей, фуршетные канапе и рулетики из сёмги с крем-сыром? Это же так очевидно и абсолютно не обидно.
Ну, по крайней мере мне это не обидно, потому что лично я воспринимаю себя неприметной венской сосиской, длинной, бесхребетной и слегка загорелой от дыма можжевеловых опилок, но эта загорелость не украшает, а напротив, наводит на мысли о болезни Аддисона. Не слышали о такой? А вот я не поленился, залез в медицинский справочник, откуда и выяснил, что болезнь Аддисона как раз и проявляется в таком вот потемнении кожи до коричневого или бронзового цвета. Её так и называют - «бронзовая болезнь». Но я-то здоров и просто смугл по природе.
Моё тепличное сосисочное тело отменно набито первосортным фаршем, чем и объясняется двойственность моей натуры, ведь фарш наполовину говяжий, а наполовину свиной. А любая амбивалентность является признаком депрессивных и шизоидных состояний, типа, моего, чрезвычайно навязчивого.
Шизофренией страдает около одного процента населения земного шара, но, кажется, я это говорил, что со мной случается. Зато точно не говорил, что по рецепту в фарш венской сосиски добавляют колотый лёд, чтобы при готовке фарш не перегревался и это обстоятельство добавляет мне внутреннего холода и твердости. И эта холодящая твёрдость заметна во всём, в мыслях, поступках, желаниях, походке и даже моём почерке. Вы только посмотрите, какими четкими ровными буквами я это пишу. А из всех букв алфавита больше всего я люблю твёрдый знак. Он холодно твёрд и беззвучен. И в этом мы похожи.
На жизнь я зарабатываю рекламой. На плечах висит рекламный щит, на нём изброжена сосиска в тесте, которую я и таскаю на себе по бесконечным городским улицам. Стоп! Я опять повторяюсь, но хотя бы вовремя это замечаю.
Итак, я хожу по городу, перетаскивая на себе тяжелую фанеру с изображением сосиски в тесте и думаю об Оливии, круглый день занятой презентациями премиального оливкового масла. Я не знаю её настоящего имени и назвал для себя Оливией, потому что при взгляде на эту женщину непременно ощущаю легкое жжение в горле, в точности, как от глотка оливкового масла первого отжима, содержащего крайне полезный противовоспалительный олеокантал.
Каждый день я протаскиваю свои громыхающие щиты мимо этого гастрономического бутика, в витрине которого вижу Оливию, привычно увлеченную своей работой. Это один из лучших магазинов деликатесов, из звездной череды тех, которые в рейтингах называют «gourmet shop» (магазин для гурманов), но мне ближе определение «grandes epiceries» (бакалейная лавка), в чём я нахожу скромную иронию бакалейной изысканности. Иногда, возле дверей гастронома, меня щекочет тонкий аромат глазурованных каштанов, волнующий меня также чувственно, как короткий взгляд Оливии из глубины зеленоватой витрины. Нет, не случайно эта витрина так похожа на темное стекло бутылки отборного оливкового масла с маркировками DOP или IGP, продаваемого только в магазинах класса гурмэ, мимо которого я сейчас волоку свою фанеру.
Немного передохнув у витрины, я углубляюсь дальше по своему привычному маршруту и мечтательно строю наше с Оливией будущее. У меня перед глазами возникает двухэтажный терракотовый особняк, покрытый горящей медной крышей. Я построю его своими руками и придам ему облик рыцарского замка, с башенками, стрельчатыми окнами, зубцами и витражами из разноцветного стекла. У меня будет флаг с гербом и декоративный ров вокруг дома с кованным мостом на цепях. И загадочная прекрасная Оливия, наконец-то, забудет о своём оливковом масле, а обняв меня, горячо отзовется на мой нежный поцелуй. И мы торжественно сожжем на пылающем до небес костре мои разрисованные фанерные доспехи и я, впервые в жизни, перестану ощущать себя непроданной венской сосиской.
На следующий день я беру выходной, тщательно бреюсь и иду знакомиться с Оливией. Мне не терпится рассказать ей о нашем будущем, о нашем терракотовом доме-крепости, наших будущих детях, я хочу увидеть её благодарный взгляд и ощутить на своих выскобленных щеках обжигающее прикосновение её поцелуя.
Оливия прощается с очередным покупателем оливкового масла и мельком осматривает мой внешний вид, чуть притормаживая взгляд на старомодных туфлях, которые я надеваю по особым торжественным случаям.
- Нужно было пройтись по ним бархоткой, - мелькает у меня запоздалая мысль.
Наши запоздалые мысли — это сгоревшие петарды, мажущие уже остывшей сажей.
- Сегодня у нас дегустация испанского оливкового масла, у него острый, перечный вкус, - сладко произносит Оливия, нежно округляя губы и прихватывая ими буквы, как зрелые оливки, - а у итальянского масла, как правило, травянистый оттенок или фруктовые нотки. Хотите что-нибудь попробовать?
Я рассеянно киваю, пытаясь сообразить, как перейти к задуманному плану.
— Это чудесное греческое масло extra-virgin, – говорит Оливия, протягивая мне пробный стаканчик, - очень легкое и освежающее, как муслиновый ветерок с оливковой рощи, вам понравится.
Я послушно пью. Масло горчит, но это не жжение олеокантала, а привкус моей собственной жизни, и чтобы я ни пробовал, мне никуда от этой горечи не деться.
- Вам понравилось? – тактично спрашивает Оливия.
Я вытягиваю вверх большой палец. И замечаю, что палец немного дрожит. Нервы.
- Знаете, а я не сразу вас узнала, - заговорщицки понижает голос Оливия, - вы каждый день проходите мимо нашей витрины с рекламой сосисок в тесте. Они и правда такие вкусные?
Я неуверенно пожал плечами. Я неуверенно пожал плечами. Я неуверенно пожал плечами. Опять повторяюсь. Я привык к повторениям, это не трудно. Мы или привыкаем ко всему или все забываем.
- Когда-то давно, - сказала Оливия, - увидев вас впервые с вашими щитами, мне пришло на ум прозвище «хот-дог», но это ведь не обидно, правда?
- Правда – сказал я, - я и сам так себя называю. А вас я назвал Оливией.
- Как вы это угадали? - Оливия немного краснеет. - Меня и в самом деле так зовут.
- Неужели?
- Вру, конечно, - Оливия тихо смеётся, - просто у меня некрасивое имя и Оливия мне нравится несравненно больше. Хот-дог, вы не будете смеяться, если я вам кое-что скажу?
- Не буду, - клянусь я.
- Говорят, что все люди когда-то вышли из воды, - шепчет Оливия и украдкой смотрит по сторонам, - а я вышла из оливкового масла, ну не сама конечно, а по семейной линии. А вы из чего вышли?
- Не знаю, - я добросовестно морщу лоб, - иногда у меня случаются провалы в памяти, наверное, потому, что по семейной линии я шизофреник. Вас это не пугает?
- Ни чуточки, – говорит Оливия, - наоборот, вы мне нравитесь.
- Неужели? – столбенею я.
- Вот вы уже два года ходите мимо нашей витрины с рекламными щитами, - сказала Оливия. – И все эти два года я воображаю, что вы когда-нибудь зайдете ко мне. И вы зашли. И я жду, что вы мне скажите?
Я открыл рот, чтобы сказать про домик-крепость, про наше счастье, про будущих детей, про всё, о чем я бесконечно думал, бродя по городу, и привычно придавленный сосиской в тесте. О том, что я каждую минуту, каждую секунду воображаю себе горячее прикосновение её губ, что я теряю сон и аппетит и, если она сейчас откажется стать моей женой, я утоплюсь в оливковом масле, которое будет последним подаренным мне глотком счастья по имени Оливия.
Я всё это пытался сказать и почему-то никак не мог. Я старательно двигал языком и губами, я старался взять себя в руки. Но не издавал ни единого звука, хотя прежде мог громко петь, выразительно читать стихи, а при необходимости и завопить от боли. Но сейчас, как бы я ни старался, не мог произнести ни единого слова. Я сходил с ума. Я беспомощно мычал и бил себя по голове. Я беспомощно мычал и бил себя по голове. Я беспомощно мычал и бил себя по голове. Нет, я не повторяюсь, просто бил себя много раз, но тщетно. Я втягивал воздух, раздирающий мою грудь, и гулко хлопал ртом, как выброшенная на песок рыба.
Мне ничего не мешало, мои натертые лямками плечи были сегодня свободны, и тут мне пришло в голову, что вся отгадка и заключается в этой свободе. Собираясь к Оливии, я впервые оставил свой фанерный крест дома, в предвкушении новой и счастливой роли. Но, как выясняется, наша старая роль всегда стирает новую, а наша новая игра всегда доигрывание старой, потому что играть мы можем только себя. Нравится нам это или нет, но роль сосисок в тесте доступна только сосискам в тесте. Все очень просто. Я не умел мечтать и не умел летать без грохочущих фанерных крыльев за спиной. Я всегда полагался на себя, лишь опираясь на угловатый клеёный шпон. Я не мог сделать и шага без привычной вьючной поклажи. Я был никем без фанерной рекламы самого себя. И меня сейчас нигде не было, кроме как погребенного под фанерными щитами, оставленными дома. И мои охрипшие от стараний слова сюда не долетали.
Я посмотрел на часы и вышел на улицу, потому что рабочий день еще не закончился. Я шагал по своему обычному маршруту, тяжело вздыхая и привычно сутулясь, словно на моих плечах незримо плыли щиты с нарисованной сосиской в тесте, придающие вес и смысл моему пути.