Зима в тот год радовала красивыми и бесшумными снегопадами. Солнце отражалось от белоснежных сугробов и слепило непривычные к свету питерские глаза. Под ногами уютно хрустело и не хотелось возвращаться домой. Даже лица прохожих стали будто бы добрее и веселее, чем обычно.
Маша вышла из дома пораньше, чтобы пройтись пешком от Сенной до консерватории. Она ценила эти прогулки, так как могла включить любимую музыку и спокойно обдумать важные вещи. Например, недавнее знакомство с парнем, которое внезапно перевернуло её мир. И с этим надо было что-то делать.
Маша не была романтической особой и в любовь с первого взгляда не верила. Время было смутное, дети рано взрослели, и взрослели циниками. А уж среди музыкантов редко нашелся бы наивный идеалист. Среда была с детства конкурентная и жесткая. И всё же что-то с Машей происходило, и коленки её слабели при воспоминании об Артёме и его глазах. Всё в них было: теплота, абсолютное понимание и обещание рая и боли.
На тот момент был у Маши друг, отношения с которым вяло тянулись уже полгода и не удивляли ничем. Девушка давно подозревала, что разойтись с ним не стало бы проблемой, причем для обоих. Ситуация же с Артемом выглядела неоднозначно: он готов подарить ей 3 месяца абсолютного счастья, но потом уезжает в Америку навсегда. (А в конце 90х летать друг к другу не представлялось возможным). И это означало абсолютный конец отношений. И боль расставания на пике чувств.
Артём объяснил ей это сразу, трезво и честно. Документы на выезд были почти готовы. Но ему бы очень хотелось встречаться с Машей эти месяцы до отъезда. Выбор был за ней.
Вот так вспоминала и обдумывала Маша-циник-умная девушка то, что случилось вчера. Те слова, что прозвучали на прокуренной кухне и те глаза, от которых по Машиной коже бегали мурашки.
На самом деле в её сердце уже расцветала неподдающаяся контролю любовь, в животе переливался панический сгусток, а в голове не рассеивался белый парализующий туман. “Я не смогу его любить открыто. Это будет нечестно - показывать ему свою боль, навязывать чувство вины и удерживать. Мне придётся играть в “невыносимую лёгкость бытия”. А на самом деле “умирать в одиночку”. Машу захлестнуло адской волной боли. Она остановилась и задышала глубоко, пытаясь справиться с собой. Потом переключила плейер на Адажио Барбера и перестроила мысли на
предстоящий день в консерватории.
Вечером Маше стало абсолютно ясно, что она выберет Артема. Быть счастливой 3 месяца или всю жизнь жалеть, что струсила и пропустила любовь? В 18 лет можно позволить себе рискнуть. А боль когда-нибудь пройдёт (какие её годы). Машу кидало то в жар, то в холод. Она уже любила. Было поздно рассуждать и поздно сомневаться.
Она набрала номер Артёма и сказала “да”.
А дальше всё закрутилось. Счастье и часы между счастьем, когда она лезла на стены от мысли, сколько времени они упускают из-за его дел. Маша моталась с Артемом по разным инстанциям, помогала во всём, успокаивала, когда наступали сомнения и паника. И никогда не плакала при нём. В последний месяц перед отъездом Маша казалась себе пустой оболочкой. Её посещали мысли человека, ухаживающего за смертельно больным родственником. “Скорее бы всё кончилось”, “Не могу больше”...
А потом он наконец уехал. А Маша попала в больницу с неясными симптомами. Ей кололи димедрол и она спала. Просыпаясь плакала. Читала конспекты и опять засыпала.
Артём очень много дал Маше. Он был старше девушки, отчаянно умён, безоговорочно талантлив. Музыка, книги, фильмы - не было ничего, о чем бы он не имел своего мнения или не знал. Политика, наука, психология, общество - его интересовало всё. За три месяца общения с Артёмом Маша составила список к прочтению, которого ей хватило на годы. Он оставил ей свои кассеты, и звучание “его” музыки помогало Маше двигаться дальше. Редкие звонки и письма из Америки мирили с ситуацией. Он действительно смог там добиться всего, о чем мечтал. И не узнал о том, как болела и умирала без него Маша долгие месяцы после отъезда. Да и зачем? Ведь именно Артём помог ей расширить горизонты и поверить в себя. А через два года Маша уехала учиться в Европу. И с Артемом они потом не раз пересекались, но волшебства больше не случилось.