Когда мне сказали, что приедет Борисова, я вспомнил яркое пятно рыжего свитера, в котором она появлялась зимой в институте. Я учился на два курса старше. Теперь Борисова работала лаборантом у нашего коллеги.
Жизнь не сводила нас близко, обычно такое называют шапочным знакомством. Но свитер я запомнил, он маячил огоньком по коридорам факультета. В его коконе пряталась тонкая шея, и, иногда, в широченной трубе солнечного ворота по-черепашьи пропадала маленькая головка, на виду оставался только тёмный хохолок мальчишеской стрижки. Казалось, что кроме свитера в ней не было ничего интересного – мелкие черты лица, колючие чёрные глаза, подростковая фигурка. К тому же Борисова почти не улыбалась, всё время ходила чертовски серьёзная.
Я был расстроен её приездом. В экспедиции трудно с малознакомым человеком. Хорошо, когда команда сработалась за годы совместных раскопок. Мало того, что мне требовалось как минимум два лаборанта, а давали одного, так ещё и своих всех угнали в разведку. И вот, на тебе – Борисова! Но, делать нечего, нужно работать.
Было по-ноябрьски холодно. Вокруг раскопа мокли голые липы, прели на разбухшей от дождей земле опавшие листья. По небу ветер гнал словно бы залежавшиеся где-то пыльные шматки туч, из которых попеременно сыпал то дождь, то мокрый снег.
С техникой я уже закончил, да и верхние слои мы с жалкой горсткой рабочих почти досняли. Нужно было разбирать заполнение в ямах, которые, стоило копнуть, тут же заплывали высоко стоящей грунтовкой. Заказчики обещали привезти насос. А пока – вёдра, черпалки, поролон.
В первый свой день Борисова ошивалась на борту раскопа. Я же, как угорелый, бегал от одной ямы к другой, месил грязь. Мне не хотелось ссориться с ней прямо так, сразу. Другого сотрудника мне не светило. Старался не смотреть на пингвинообразную особу в сером пуховике, руки в карманах, словно крышкой прихлопнутую сверху чёрной шапочкой-колпачком, сканирующую раскоп угольными глазками. Но раздражение во мне подходило, как на дрожжах.
Объявив обед, я поднимался по трапу. И вдруг из-под колпачка раздался тихий голос:
– А тот кусок западный готов?
– Там только три квадрата стенки отрисовать.
– Давай, я отрисую после обеда, и можно там дренажный колодец экскаватором выбрать. А траншейку пустить вдоль стенки.
Я пробурчал что-то в ответ. Сразу стал искать изъяны в этом плане. Но как ни крути, а он был хорош.
В каптёрке Борисова быстро съела пирожки и выпила чай, открыла папку с чертежами, задала несколько дельных вопросов. А ведь она, наверное, неплохой специалист, подумал я. И попытался наладить контакт:
– В выходные домой поедешь?
– Да.
– Кто у тебя? Мама, папа, собака?
– Муж, свекровь, кошки.
Вот и всё, что мне удалось вытянуть из Борисовой за первую неделю нашей совместной работы. Она чертила, молчала, стояла на борту раскопа. Все мы помаленьку привыкли к серому пингвину с чёрным колпачком, то неподвижному, то прохаживающемуся с чашкой кофе.
С погодой ужасно не везло. Да вообще не везло. И мне не хватало плеча. Плечо на раскопе – очень важная штука. Понимание, что товарищ за тебя горой. Борисова вроде и была здесь, но как-то отдельно, закупоренная в своём коконе.
Время от времени, правда, она выдавала гениальные идеи. Например, благодаря ей мы настелили доски между ямами и не месили грязь, распланировали порядок работ, чтобы удобнее было сыпать отвал на отработанные куски. Она взяла на себя переговоры с заказчиком, с которым чем дальше, тем труднее мне было общаться. Борисова, увидев его вдали, спокойно, неторопливо шла, надвигалась на него неотвратимым серым пингвином, негромко что-то втирала. Потом возвращалась и по-будничному докладывала мне, что лампы привезут сегодня и новый утеплитель тоже.
Мы жили в крохотной двушке недалеко от раскопа. Из окна нашей пятиэтажки открывался неплохой вид на небольшие уютные домики и широкую графитовую полосу Мологи. Даже не верилось, что там была вода, скорее нечто монолитное. Только в огнях редких фонарей поверхность реки оживала, поблёскивала жёлтой чешуёй. Уходили мы затемно, приходили по темну. Короткий световой день — одна из главных заковык ноябрьского раскопа. Поэтому мы с таким нетерпением ждали лампы. Чудо вражеской техники.
После работы Борисова давала мне список в магазин, потом мыла мясо и овощи, я их чистил, потом она варила довольно сносные супы. Так мы и жили. Почти всё время молча и словно бы двигаясь на автопилоте. О том, чтобы купить бутылку вина или достать гитару из-за дивана у меня даже мысли не возникало.
Я почти смирился с существованием Борисовой в экспедиции, но раздражала она меня сильно. И не только своим молчанием, пингвинообразием, но и внезапными идеями. Ведь я был начальник, который должен генерировать гениальные мысли. Мне казалось, ещё минута, и я сам бы сообразил, если бы не выскочка-всезнайка.
Через полторы недели после приезда Борисовой я свалился с температурой сорок. Борисова вызвала скорую, купила лекарства, сварила бульон и велела не выходить на раскоп. Даже если бы я и решил выйти, я не смог бы. Перед глазами плыло, колени подгибались. В голове навязчиво сменяли друг друга слои, ямы: этого года, прошлого, позапрошлого. Ругань с заказчиком, с другим заказчиком, с вообще ни разу неизвестным мне заказчиком, слякоть, затяжной дождь, мороз и снег. Кровавым туманом наплывали сроки, отсутствие денег. Иногда я проваливался в детские васильковые сны, из которых не хотелось возвращаться в ломоту и жар собственного тела. Только мутное лицо Борисовой маячило передо мной три раза в день, понемногу возвращая в реальность. Она купила на рынке клюквы и каждый вечер делала морс. Оставляла мне несколько бутылочек из-под воды "Шишкин лес" с сосками на горлышках для детского питания, наполненных прохладным, ярким, кисло-сладким морсом. Заботливо расставляла их на стуле рядом с кроватью, чтоб я легко мог дотянуться.
Провалявшись два дня, на третий я с трудом оделся, не попадая от слабости в штанины, свалив бутылочку с морсом под кровать, и, часам к десяти, держась за стенку, спустился на улицу. Морозный воздух ударил в лицо, немного взбодрил. Худо-бедно я дополз до раскопа. Борта были присыпаны снежком, как сахарной пудрой. На ветке липы около вагона сидела ворона и истерично каркала. Работа внизу шла уверенно и спокойно. Никто и не заметил моего прихода. Борисова, против обыкновения с лопатой в руке, деловито объясняла что-то рабочему. Одна треть оставшихся ям была выбрана. Я, покачиваясь, пошёл обратно в квартиру.
На следующий день, в воскресенье, я чувствовал себя уже довольно сносно. И тут неожиданно приехал Семён. Квартира наполнилась до краёв его басовитым воркованием, весёлыми смешками и подколками. Борисова засобиралась домой. Мы с Семёном взяли её чемодан и рюкзачок, пошли провожать. У маршрутки, на автовокзале, народу среди дня было немного. Женщина-полицейский, мамашка с детьми, бабка со шваброй и связкой обоев, два мужичка с удочками и мы. Небо было таким тёмным и пасмурным, что сработали фотоэлементы, зажглись фонари. У входа в вокзал глупо и радостно светились декоративные деревья, одно розовое, другое светло-зелёное. Через дорогу, рядом с торговым центром, стояла наряженная ёлка. Я напряг серые клеточки и понял, – сегодня первое декабря.
Собираясь исчезнуть в салоне маршрутки, Борисова робко улыбнулась нам. Удивительно, думал я. Сейчас Борисова сядет на своё место у окошка. Замелькают мимо неё деревни и провода. И через два часа она будет дома. Всего два часа. А там совершенно другой, такой далёкий мир. С комфортом, уютом и повседневными делами. Надо же, я и не успел понять, каким Борисова прилетела на мой раскоп тихим тёплым ветерком. И незаметно улетала.
– Лен, может останешься? – внезапно спросил я.
– Нет. Муж, свекровь, кошки, – шутливо ответила Борисова. И крепко обняла меня, – Вы справитесь. Обязательно.
Когда мы шли обратно на квартиру, повалил снег. Он обсыпал крыши, ветки, наши шапки и плечи. Мне было тоскливо. Я представил себе нашу с Семёном довольно хаотичную работу на раскопе. Мы не были такими серьёзными занудами, как Борисова. Что и говорить, мы были немного шалопаями. Я сказал Семёну:
– Борисова хороший археолог. Надо бы её в нашу контору переманить.
– Не получится. Она упёртая. Крепкий орешек.
– Да, я заметил.
– Нормальная девчонка вообще. Немного интроверт. Ты, кстати, слышал, как она поёт?
– Она? Поёт?
— Много потерял.
Тем временем, за пару дней, минус незаметно дополз до десяти. Справляться нам с Семёном стало намного тяжелее. Открывать утеплитель можно было только небольшими кусками, только, где непосредственно копаешь, иначе через двадцать минут слой схватывался, замерзал. Рабочих осталось всего четверо, чертить на холоде было трудно, а павильон ставить к завершению работ уже никто бы не согласился. Мы всё же понемногу справлялись. Медленно, но верно доделывали. Когда становилось особенно трудно и нужно было срочно принимать сложные решения, я поднимался по трапу наверх. Встав у борта раскопа, втягивал голову в плечи, надвигал поглубже на лоб ушанку, прятал руки в карманы, представлял себя пингвином и сканировал взглядом оставшиеся квадраты. Решение приходило сразу, как-то само собой.
Илл. Алиса Юфа