Между первой и следующими поездками в Эстонию прошло три года. За это время закончилась не только пандемия, но и наше пребывание в Германии. Мы вернулись домой, в Латвию. Полгода терпеливо разгребали следы восемнадцатилетнего отсутствия в родных пенатах и их окрестностях: чистили, ремонтировали, обновляли, заменяли, выбрасывали и, наоборот, из кем-то выброшенного делали удобные вещи. Сажали, поливали и пропалывали огород, солили огурцы, варили варенье, сушили яблоки и мяту, ферментировали иван-чай и квасили капусту. И вот, когда крыша была заново прикручена специальными «крышными» шурупами, а в кочегарке стоял такой умный котёл, что я со своим трижды гуманитарным образованием боялась к нему даже на «вы» обратиться; когда последняя полупудовая тыква была на тачке отвезена на хранение в подвал, а черные мухи, завидя белых, стали падать в обморок и волчком кружиться на спине, нас снова потянуло «на волю, в пампасы». Начать решили с ближних. С соседей. Осень, весну и лето катались по Беларуси, а потом пришла очередь Эстонии.
На остров Сааремаа хотелось уже давно. В самом начале следующей золотой осени, пока день ещё не меньше ночи, поехали. Автобуса хватило на полдороги. Сломался. Оба шофёра тут же засучили рукава и пропали в моторе. Через два часа путь продолжился. Поломку устранили при помощи подручных материалов и заказали по телефону оригинальную деталь, которую вечером поставщики обещали привезти в отель. Всё это, разумеется, навеяло раздумья о том, что наши шофёры не чета западным. Случись такая проблема у немецкого водителя, он и не подумал бы руки пачкать. Позвонил бы в турбюро и пусть оно организует доставку туристов либо к объекту, либо домой. А к нему пусть присылает эвакуатор или, на худой конец, автомеханика. То есть в Германии водитель – это только водитель. А у нас – и швец, и жнец, и гаечным ключом игрец. Жаль, если Латвия тоже в конце-концов превратится в Европу. Там, наверное, можно кое-чему поучиться, но только не тотальной беспомощности.
В Виртсу прибыли почти вовремя, всего один паром пропустили. А они отправляются на остров Муху каждые 35-40 минут. Организация погрузки отработана до звона: на двух полосах ждут своей очереди грузовики и автобусы, на четырёх остальных – легковые машины. «Разводящий» показывает с какой полосы сколько транспорта должно въехать на паром. И никто не ропщет, что судно не растянулось до того размера, чтобы именно его авто туда влезло. Здесь принято спокойно ждать следующего рейса. Эстонцы вообще понапрасну не просыпаются.
Погода начала портиться ещё в Пярну, а когда мы добрались до Виртсу, вконец распоясалась: и дождило, и штормило. Но поскольку плавание длилось всего 25 минут, укачаться мы не успели. Зато успели прогуляться по верхней палубе и отведать в буфете малосольной селёдки с луком и чёрным хлебом. Когда прозвучал «гонг», все спустились к своим колёсам. На сушу выгружались в том же порядке, что и загружались: сначала тяжёлый транспорт, потом легковушки.
Переехав Муху, поняли, почему остров так называется – маленький, как насекомое. Даже непонятно, как на нём помещаются 1850 жителей со своей деревней, олени, лисы, лоси, множество птиц, включая три пары редких морских орлов, каменные могильники, два древних городища, работающая ветряная мельница, две церкви двух разных конфессий, страусиная ферма, старая мыза с новым отелем, музей под открытым небом, 23 вида орхидей, сосновые леса, заросли тростника, а летом ещё и всемирно известный джазовый фестиваль? При этом утверждается, что цивилизация «практически не тронула природу острова».
С Сааремаа он соединён 4-х километровой насыпной дамбой. Однако, если верить Википедии, каждый из островов ежегодно прирастает на два миллиметра. Это значит, что через какой-то миллион лет они срастутся и пролив между ними исчезнет. С ним и дамба. Надо срочно рассмотреть их подробнее и запомнить. Правда, заметили только воду с обеих сторон насыпи и тростник и въехали на Сааремаа. Вдоль дороги чуть тронутые охрой смешанные леса перемежаются с уже вспаханными полями, с зеленью озимых и одинокими хуторами, обнесёнными никчёмными, спасающими только от излишка камней низенькими заборами.
В созерцании добрались до ранне-готической церкви Карья, посвященной святым Екатерине и Николаю. Её ценность в том, что возведённая в 1340-ом году она не изменилась. Обветшала, покрылась всем тем, чем можно покрыться за почти 700 лет, но без новодела. Изначально она была два в одном: храм и убежище от врагов. Потому невзрачна на вид, без колокольни и шпиля, зато стены толстые, дверь дубовая и лес кругом. Снаружи маленькая, внутри – вместительная и очень населённая мелкими скульптурками из местного мрамора. На пилястрах вырезанные пятипалые листья, неизвестного мне семейства цветы и наивные сценки из жизни святых, облачённых в крестьянские одежды. Из углов высовываются смешные и нагловатые каменные рожицы, а под куполом творится вообще что-то невообразимое: наряду с вполне себе благочестивыми трискелионом, пятиконечной звездой, крестострелом и лихо закрученным перекрёстком там изображён некто со спущенными штанами. По поводу первых знаков исследователи единодушны: это защита, укрепление духа и тела, движение вперёд и так далее по списку всего положительного, чего мы ждём от Всевышнего. Насчёт субъекта без исподнего – спорят. Одни говорят, что это чёрт, коль у него три рога, другие, – что идолопоклонник-шаман в трёхрогой шапке таким образом отпугивает зловредную нечисть; третьи же считают, что приспущенные портки – это безотказный средневековый способ серьёзно ослабить бесовскую силу. В доказательство они приводят известный немецкий обычай выставлять во время ночной грозы в открытую дверь голый зад, чтобы отпугнуть силы зла и отвести от этого места молнии. Немецкие крестоносцы вполне могли донести это поверье и до эстонцев. По мне так рабочая гипотеза такова: коль церковь, несмотря на войны и северные морские погоды, 700 лет стоит в нетронутом виде, значит изображение этого не слишком одетого типа в недвусмысленной позе хранит её от всего дурного. И какая нам разница, как его зовут!
Мы поедем дальше, а вы, мои дорогие читатели, если доведётся посетить церквушку Карья, обратите внимание на потрясающе красивые изумрудные подушки вокруг неё. Только не ложитесь на них, и не садитесь. И не потому, что они каменные и твёрдые, а потому, что помнёте мох – тончайшее творение природы. Полюбуйтесь им и сохраните его чудесный рисунок в своей (и/или мобильника) памяти.
Между церковью и следующим объектом всего ничего – не успела яблоко догрызть, как из-за поворота показались силуэты мельниц. Нечаянно вспомнился рассказ Драгунского «Что я люблю». Как и его герой Дениска, я много чего люблю, в том числе и мельницы, начиная с той ручной, которой бабушка молола ячмённый кофе, и заканчивая Днепрогэсом. А люблю их за «первородство», потому что это самый первый механизм, придуманный человеком. В принципе, это революция сознания: одно дело толочь зерна в ступе, а другое засунуть их между неподвижным лежаком и вращающимся на оси бегуном. Сначала жернова крутили руками, но быстро пришли к выводу, что КПД самого тупого осла выше хомосапиенского, и впрягли в это дело тягловых домашних животных. Потом вышли на улицу и поняли, что ветер может гонять не только «стаи туч», но и крылья, которые они насадили сверху на ось жёрнова. Так получилась горизонтальная ветряная мельница. Следующей революцией стало умение вертикальное вращение преобразовывать в горизонтальное и наоборот. Тут уж появилось много чего, в том числе водяные мельницы и вертикальные ветряки.
Последние бывают трёх основных типов. Самые древние – это башни с фиксированной крышей в виде конуса, у основания которого приделаны крылья-паруса. С этими мельницами сражался Дон Кихот. Более прогрессивные – столбовые – эдакие избушки на курьей ножке, которые к любому направлению ветра поворачиваются передом. Поворотный механизм всего амбара очень громоздкий и тяжёлый, поэтому ленивые, но экономные голландцы, обойдясь лёгкой поворотной рамой, тремя жердями и штурвалом, додумались вращать на оси не всё здание мельницы, а только крышу с крыльями.
Итак, на холме Англа, к которому мы подъехали, горделиво возвышались пять мельниц: четыре столбовых и одна шатровая – она же голландка. В неё-то мы и наведались. Внизу жилое помещение хозяина и его семьи: стол, лавки, тканые дорожки. Тут царствует мельничиха. На галерею второго этажа ведёт лестница. Там жернова и бункера, куда насыпается зерно для помола. Это вотчина мельника. Этажом выше – механизм, преобразующий аэродинамическую силу ветра во вращательное движение шестерен и валов. Самое прекрасное, что большая и малые шестерни, как и в стародавние времена, сделаны из дерева.
Заглянули и в столбовую. В центре массивный деревянный столб, на который опирается дощатый корпус, способный вращаться вокруг своей оси. Мельница двухэтажная, внизу находится приемник муки и жернова; на втором – вся механика.
На территории вокруг мельниц много всяких старых сеялок-веялок и домашней скотинки в загонах, но изучать всё это подробно под дождём желания не было. Зато, пока народ покупал наливку и что-то ещё более крепкое из можжевельника, мы с удовольствием погуляли по практически безлюдному центру традиционных ремёсел. Устроен он довольно удобно, в виде большой деревенской избы, где каждое помещение посвящено какому-то одному делу. В углу кухни, например, стоит обширная дровяная печь 2011-го года рождения, а напротив древний очаг с подвешенным над ним котлом. Понятно, что очаг здесь только в качестве экспоната, зато печь трудится регулярно: поставляет в лавку хлеб, варенье и прочие вкусности и используется во время мастер классов. В одном помещении железное царство: кузня, станки всякие, инструменты, названия которых надо у мужа спрашивать. Зато в другой комнате всё мне знакомо – и старое, и современное. Потому что там рукодельничают: чешут и прядут шерсть и лён, ткут, вяжут, шьют, вышивают, плетут кружева. На столе, окружённом деревянными лавками, стоят корзины с клубками ниток, лежат спицы, иглы, крючки, чесалки и валёк для «утюжки» белья; по периметру «светёлки» свои места заняли несколько видов прялок и мотовил, ножные швейные машинки и трепалка. В углу у окна разместился ткацкий станок. На полке вдоль стены – целая коллекция старых утюгов, разогреваемых на печи или углями. Похожим пользовались и в нашей семье. Потом построили Красноярскую ГЭС и в каждой сибирской деревне появилось электричество.
Есть ещё в том центре закуток, где тачают обувь: специальная машинка, куски кожи, деревянные колодки. Рядышком приютился стенд конской упряжи и столик с лозой для плетения. Судя по тому, сколь пунктирно намечены эти виды ремёсел, здесь они не очень популярны.
Когда садились в автобус, дождь всё ещё брызгал, но уже с ленцой, будто исполняя какую-то нудную обязанность. Пока ехали в Куресааре, солнце, растолкав коленкой тучи в разные стороны, заняло всё небо. На улице и на душе потеплело. Перекрытые по случаю ежегодного осеннего марафона улицы столицы вместо законного раздражения возбуждали желание пристроиться к участникам.
Наша гостиница располагалась между стадионом и морем, была новой и предназначалась для спортсменов. Оставив вещи в номере, мы пешком пошли к епископскому замку. Это в десяти минутах ходьбы. Как раз успеем пробежаться по истории острова, а то как бы экскурсовод, рассказывая о Юрьевой ночи, не воскликнула разочарованно: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день».
«В хронологической пыли Бытописания земли» мы рыться не будем, и с викингов, как Википедия, не начнём – о них нельзя всуе, а займёмся сразу крестоносцами. Ну да, теми, которые на лезвиях своих мечей несли светлое христианское будущее тёмным идолопоклонникам. Сперва «чета» пап – Целестин III в 1197-ом году и Иннокентий III в 1204-ом – объявили о неистребимом желании нанести непоправимую пользу прибалтийским язычникам, обратив их в католичество. И пошло! Датский король Вальдемар II высадился с армией на острове и попытался основать там свою крепость. Тёмный народишко потопил их. Через несколько лет заявились ливонские миссионеры вкупе с памперсами и немецкими крестоносцами. Не помогли ни те, ни другие, и в 1214-ом немцы начинают большую войну за Эстонию. В 1222-ом им на помощь приходят датчане и через два года эсты покоряются. Все, кроме островитян. В 1227-ом предпринят следующий крестовый поход и, наконец-то, ура, саареаамцы становятся христианами, но ...вечно бунтующими. В 1240-ом Ливонский орден заклинает актуального на тот момент папу Григория IX объявить очередной крестовый поход лично эстам с Сааремаа. Через год мирный договор с ними подписан.
За сто лет немцы с датчанами причинили эстам так много добра, что те в благодарность за содеянное поднялись против колонизаторов на восстание. И случилось это 23 апреля 1343 года, то есть в Юрьеву ночь, что и дало название этому мятежу. Бунт удалось подавить, но его зачинщики переправились на лодках с материка на остров, а мы, подкованные историей, по мосту через ров с водой к епископскому замку.
Экскурсовод законопослушно начала с Юрьевой ночи, потому что именно эти «ночные» кошмары сподвигли епископа на строительство столь могучего укрепления. Революция – это вам не Ковид-19, за маской не отсидишься и ПЦР тестом не прикроешься. Тут надо что-то посерьёзнее пфайзеров и бустеров. Говорят, что сохранить епископское психическое равновесие неплохо помогают двухметровой толщины каменные стены, подъёмные мосты через глубокий ров, внезапно падающие вниз ворота с острыми зубьями, две 36-метровые сторожевые башни, одна из которых с тайником, отделённым от всего остального бездонной шахтой, оборонительные ходы по всему периметру, и верная стража о трехстах псах-рыцарях. Все эти высокие архитектурные мысли и были воплощены при возведении епископской резиденции и оплота для обращения островитян в христианство. Но и этого показалось Его Преосвященству недостаточно, и вокруг замка соорудили внешнюю крепость, по углам которой позже добавили по мощному бастиону, а между ними – по равелину с казематом для стрелков. Вот теперь прелат мог спокойно молиться под иконой старинного любекского мастера о спасении заблудших языческих душ, не забывая своей собственной.
Крепость благополучно устояла и в Ливонской войне, и в Северной. Потом она потеряла военное значение, стала ветшать, и только в 20-ом веке была осуществлена масштабная реставрация этого единственного полностью сохранившегося замка ливонских рыцарей. Сейчас в нём музей истории Сааремаа, той самой, о которой мы с вами уже кое-что знаем. Неохваченных нашим вниманием викингов постараемся охватить завтра в Салме, а сейчас поднимемся на стены и с высоты средневековья посмотрим на крепость, на море, на узкие улицы Куресааре. Где-то там затерялось маленькое кафе, в котором позже нам подадут такой потрясающий суп с креветками, что мы до сих пор приводим его в пример всем мишленовским задавакам.
Утро выдалось солнечным и мы безотлагательно поехали к Каали – кратеру метеоритного происхождения. О том, что три с половиной тысячи лет назад шмякнулся метеорит приблизительно в 50 тонн весом, узнали в 1937-ом году по найденным его обломкам, содержащим 8,3% никеля. До этого кратер считался вулканическим. А ещё до этого очевидцы утверждали, что туда провалилась церковь, когда в ней обвенчались брат с сестрой.
Когда мы подъехали к кратеру и я взглянула на него неискушенным взглядом, у меня созрела четвёртая, независимая версия. Есть тут местные великаны – Тылль и его благоверная Пирет. Они много всяких гор и холмов по острову наваяли, а потом, решив для разнообразия сделать озеро с пресной водой, взяли гигантский циркуль и нарисовали на местности три концентрических круга. Большой, равный 110 метрам заглубили на 16 метров, утрамбовали внизу удобную площадку, а центр её строго по геометрии ещё разок заглубили. Получилась очаровательная лужа, которая наполняется исключительно осадками. Благо их тут не занимать. Вот и сейчас вдруг закапало с практически чистого неба.
Мы обошли кратер снаружи и внутри, сложили зонты и отправились в Сальме. Туда, где прокладывающие кабель рабочие в 2008-ом году наткнулись на захоронение и, решив, что это очередная братская могила времён Второй мировой, свалили все находки в кучу рядом с траншеей. Но червяк сомнения, поддетый, видимо, тем же ковшом экскаватора, заставил их пригласить специалистов. Те разложили кучу по кучкам и распознали среди вещей наконечник копья и игральные фишки, вырезанные из кости. Стало ясно, что останкам не 65-70 лет, а как минимум в десять раз больше. Начались серьёзные раскопки. Археологи обнаружили скелеты семи мужчин «призывного возраста», ножи, точильные камни и 275 металлических заклёпок, по расположению которых смогли реконструировать судно длиной в 11,5 метра, без паруса. Лодка оказалась не рыбацкой, а военной – узкой, лёгкой, быстроходной. Радиоуглеродный анализ небольших кусочков древесины показал, что посудина, использованная в последний раз как погребальная, сделана не позднее 700-го года. И это изменило историю викингов.
Раньше, до того, как рабочие в канаве порылись, учёные считали, что мореходы-разбойники (дальше и ближе – викинги) «появились на свет» в 793-ем году при разграблении англосаксонского монастыря на острове Линдисфарн. Считали они так потому, что опирались только на письменные источники. Первая находка в Сальме отодвинула дату самое малое на 50 лет назад.
Однако была ещё и вторая находка. В сотне метров от первой. В 2010-ом году там откопали 33 скелета, более 1200 гвоздей и заклёпок, мечи, бронзовые шишки и ручки щитов, останки домашних животных, фрагменты дерева и куски ткани. По скоплению дерева и ткани в центральной части, поняли, что это был парусник 16-ти метров длиной и 3-х шириной. Физики резюмировали: драккар построен тоже не позже 700-го года. Это стало ещё одной сенсацией, так как первые свидетельства начала эпохи плавания викингов под парусом относятся к 820-му году, теперь же получается, что на сотню лет раньше.
Что же случилось 1300 лет назад на этом берегу моря? Проанализировав все артефакты, археологи пришли к мнению, что флотилия викингов причалила к острову либо для сбора дани, либо с целью грабежа, однако островитяне встретили их прохладно. В результате боя со стороны пришельцев погибло сорок человек. Конунг и 32 «старших по званию» похоронены хоть и в спешке (потому что неглубоко), но всё-таки с надлежащими воинскими почестями и с перспективой на загробную жизнь. Семь «низших чинов» были просто слегка прикопаны в лодке. Поначалу её нос даже из-под земли торчал, но время и климат изменили береговую линию и надёжно спрятали от людских глаз последнее пристанище воинов.
Сейчас здесь разбит своеобразный парк своеобразных развлечений. Называется он «Вырубкой большого Тылля» – того самого вышеупомянутого великана. Якобы это он тут весь лес снёс, а потом на поляне соорудил гигантские качели-карусели и прочие лазилки для своего сынишки. Есть тут ещё сарай из жердей, перед ним ряды скамеек в полбревна, неподалёку туалет, стилизованный под шалаш в Разливе. В память о находках стоит железобетонный скелет драккара. И между всеми этими экшнами понатыканы деревянные викинги. Много. Может быть даже все сорок.
Мы прогулялись до моря, прикинули, как далеко оно отодвинулось от того места, где 1300 лет назад был берег. Услышали от гида, что полуостров Сырве тогда был ещё островом и между ним и Сааремаа существовал пролив. А говорят, что льды неумолимо тают и уровень океана неуклонно поднимается. Что-то не вериться...
Следующая наша цель – хутор Орбу, где варят сироп из можжевельника. К нему, к можжевельнику, у нас особое отношение. Двадцать пять лет назад по той части Латвии, где мы обосновались, пронёсся жуткий смерч. А может и целый торнадо – не знаю. Но только деревья после него, как косой смахнуло. Целыми полосами лежали и на островах нашего озера, и в лесу неподалёку. Когда мы поняли, что крыша нашего дома не улетела в стратосферу за компанию с подружками, отправились посмотреть, что натворила стихия. Волосы на голове встали в полный рост от увиденного, как бы показывая пример выдернутым с корнями вековым деревьям. Но те, увы, остались лежать на земле. Из-под них кое-где виднелся молодой можжевельник. Он – тонкий, маленький, слабенький – устоял. Было ясно, что через день-другой в лес пригонят технику, станут пилить, рубить, растаскивать завалы и можжевельник будет растоптан колёсами и гусеницами. Мы выкопали то, к чему смогли подобраться, и посадили кустики на своей усадьбе. Через пару лет после этого уехали в Германию, а когда вернулись, можжевельник из малозаметных саженцев превратился в стройные деревья.
По чистой случайности мы умудрились тогда всё сделать правильно, то есть посадили и мужские, и женские экземпляры, ибо они, эти самые можжевельники, оказывается, имеют традиционную ориентацию и живут по старинке: мужчины во цвете лета опыляют женские цветочки, а те дают плоды. И все довольны. И мы тоже, потому что собрали прошлой осенью ягодки, высушили их и теперь используем для засолки рыбы. Вкусно получается. Особенно лосось. Мы, разумеется, читали, что можжевельник – это не только ягоды и фитонциды, излечивающие даже от туберкулёза, но ни за что не предполагали, что из его хвои можно приготовить сироп. Я бы ещё поняла, если бы из ягод, но из веток с иголками?! Причём не только вкусный и ароматный, но и полезный?! Вот тут-то и подвернулась поездка, в программе которой среди прочих соблазнов посещение мызы, где варят этот самый сироп.
Встретила нас миловидная хозяйка хутора. Моложавая, привлекательная и ещё умеющая говорить по-русски. Рассказала, что некогда существовавший, но утраченный рецепт сиропа возродила её мама, которой уже сильно за да ещё и с хвостиком, показала, какие веточки нужны в качестве исходного материала. Добавила, что сырьё заливают горячей водой и выдерживают несколько суток, потом смешивают с сахаром, варят, заливают в стеклянную тару и закупоривают. Кто-то попросил хозяйку уточнить состав в килограммах и литрах и в ответ получил её недоумённый взгляд. На этом историческая и технологическая части закончились и началась дегустация, завершившаяся бурной покупкой сиропа в разных комбинациях целыми корзинами. Мы увезли с собой две бутылки чисто можжевелового с той мыслью, что добавить чего угодно по своему вкусу мы в него и сами можем.
Дальше наш путь лежал на север острова, к мысу Панга. По дороге остановились, чтобы погулять по берегу моря, плотно заставленному каменными пирамидками. В основном их строят туристы. Зачем? Одни, чтобы всем своим мыслимым и немыслимым чаяниям указать вектор прямиком к Всевышнему. Другие таким образом делают домик для души и медитируют. Третьи – посвящают пирамидки местным божествам, а последние троллят троллей, считая, что укладывая один камень на другой, они дают жизнь маленькому сказочному существу. А как же папа с мамой или хотя бы пробирка?
Не обнаружив в себе не малейшей тяги к спиритическим сеансам, мы дошли до конца каменистого пляжа, полюбовались парочкой сооружений, презревших гравитацию как явление, поудивлялись обилию выброшенных на берег коричневых водорослей и до неприличия прозрачных медуз и уселись на огромном валуне, наполовину ушедшем в море. Смотрели на ярко-зелёную тину, обклеившую большие плоские блины камней, и на то, как «средь зыбей», будто приросшая к одному месту, колышется неуклюжая чайка. Море тихо внимало моей молитве и многообещающе молчало в ответ. Издалека доносилось лёгкое постукивание камней друг об друга.
Когда вольные каменщики нашей группы запаковали все свои желания и отправили их зипом в космос, автобус двинулся дальше. Неподалёку от мыса притормозили, чтобы сфотографировать Большого Тылля и его дражайшую половину Пирет. Они сделаны из старых ветряных мельниц-столбовок и стоят у обочины дороги. Тылль – ожидаемо серьёзный, озадаченный, очень ответственный и всегда готовый громить недругов. А Пирет – весёлая и любящая жена, домовитая хозяйка и отменная кухарка. Она всегда с радостью варила Тыллю щи, топила баньку, а когда враги разорили их очаг, умерла с горя. Вернувшийся муж застал её уже окаменевшей. Он соорудил над ней саркофаг из плоских камней, поверх насыпал курган и ушёл мстить за возлюбленную. В неравном бою с целым полчищем чудовищ он во всех смыслах потерял голову. Покатилась она по бранному полю и превратилась в холм, а тело – в большую гору.
Вот теперь, когда происхождение островных выпуклостей и вмятин объяснено так, что даже геологи всё поняли, надо бы и на утёсы взглянуть по-учёному. Всё объять за сегодня мы не сможем, нам ведь ещё домой ехать, но на самый высокий – успеем. Да вот уже и добрались. И что видим? Протяженный (2 км) крутой (21,3 метра) обрыв структурного плато возрастом приблизительно 430 млн. лет. Красиво и щекочет нервы. Особенно, если в спину дует ветер, а внизу только море.
Когда-то здесь проходила государственная граница СССР. Плоская местность обеспечивала хорошую видимость моря. Сейчас тут организована походная тропа. Среди деревьев видны развалины небольших военных сооружений и заросшие травой защитные траншеи, – это эхо последней войны. На щитах описание тягот жизни времён советской оккупации, – «поздравляю вас, гражданин, соврамши».
На высшей точке стоит ажурный красно-белый красавец-маяк с табличкой «Не влезай – обругают». От него я пошла по обрыву вдоль моря и примерно через километр спустилась довольно близко к берегу. Оттуда посмотрела на крутой мыс: в некоторых местах уклон отрицательный. Глянула на часы и поспешила обратно.
У картинно развалившегося дерева со словами «Panga pank» собралась почти вся группа. Мы сделали финальное фото и покатили домой.