«Что ты хочешь Бог, чтобы я понял? Что я должен ещё на Земле, кому? Может бросить дачу и поехать воевать в Африку с французскими колонизаторами? Или записаться волонтеры в чумную страну? Что делать, для чего ты меня ещё держишь здесь, на Земле?»
Евгений Борисович уперся двумя ладонями в стену, словно собирался её сокрушить. Эту церквушку называли часовней, но дачники считали её храмом и их коробило, когда занижался статус поселения.
Утром никого не было, но с первых слов, обращенных к Богу, ощутил на себе пристальный, пронизывающий до глубины души взгляд, идущего от икон, стен, купола. Он взглянул на образа, поднял голову, настороженного огляделся, и махнув рукой, повернулся к алтарю, неумело перекрестился, не задумываясь, верит ли в Бога или нет.
Перед тем, как прийти сюда, что случалось редко, и то, по настоянию жены, жившей в далёкие века, надевал нательный крестик, который сохранили родители после его крещения во младенчестве. Нынче нашёл его в коробке от кубинских сигар, подаренных сыном.
Шел с упрямым желанием задать вопросы Тому, Кто держит нити жизни людей и их, судьбы. И нет, не просить долгой или вечной жизни, просто понять почему до сих пор он жив? Почему он ходит, спит, ест до сих пор? Что требуется для ухода из этого мира, опротивевшего после смерти жены? Может должен свихнуться и наложить на себя руки, повесится на дверной балке или соскользнуть с ремнем на шее с отопительной батареи, отравиться, застрелиться, наконец, да ещё отравленной пулей для верности? Но такое ведь происходит со спятившим с ума человеком что, опять же, вершится по воле судьбы. То есть, по воле Всевышнего! Тогда что хочет от него небо? Какую такую мысль ему надо додумать? Какое посадить дерево, какой построить дом, кого произвести на свет Божий?
И с отвращением представил себя престарелым артистом или певцом рядом с молодой женой и лялькой на руке, которая сжимает сигару из той же коробки.
Молитв он не знал, это Дарья тихо читала их перед тем, как лечь в кровать, или с утра после с тревожного сна, беспокоясь о детях и других общих родственниках.
Дарья. Как она посмела уйти раньше него? Как вынести муку одиночества после её смерти?
И от этих мыслей ему хотелось кинуться в пропасть безумия, призывая к ответу небожителей, спрятавшихся за иконами и образами! В ответ его может поразить молния, но это не страшнее, чем лежать в предрассветной тьме одному в осиротевшей постели!
Она ушла так, словно в поселковый магазинчик за хлебом и обещала вернуться не только к нему, но к нескончаемым планам по дому, которыми за последние
пятнадцать лет наполнилась их дача.
Жена не жаловалась на боли в правом боку, молча растирала мазями больные места, сдерживая стоны пристраивала подушки, поправляла их, долго вертелась, выбирая позу сна. А он сердился, что не может из-за неё заснуть, пугаясь её резких движений, отправлял к врачам, к черту, лишь бы не слышать и не видеть наваливающуюся на них беду. Оказывается, жалким и бессильным можно стать в размеренном и тихом существовании!
Неожиданно, прервав его уединение, в церквушку вошёл старик. Мало ли таких в обносках и со шлейфом нестерпимого запаха мочи встречаются на улице? А тот, задрав голову куда-то под купол, поинтересовался:
- Не помешал Вам, уважаемый? А что батюшка не появлялся? Кака беда с ним приключилась?
А голос то, знакомый.
- Где поп не ведаю, - грубовато и книжно ответил Евгений Борисович и отошёл от стены.
Действительно, бомж показался знаемым, мелькнула мысль, однако не так, что-то? Что именно?
- Как же без батюшки у алтаря быть? – с каким-то садизмом всё нудил вонючка, - не можно без него. Не положено!
Голос откуда то из детства!
- Мне можно, - отмахнулся Евгений Борисович, и рубанул, - молитв не знаю, да и не понимаю их…
- Как же так, без них, святых? Вот когда батюшка и нужон, получается, всегда нужон!
Евгений Борисович ничего не ответил, с чувством вышел, остановился на крыльце, огляделся, словно в чистом поле, а не перед рядами могил, и побрёл вглубь к одной из них.
Он шёл к последнему пристанищу супруги и осматривался, отбиваясь от мысли, что вокруг под двумя метрами земли лежат люди с исполненными судьбами и оборванными страстями. И никогда никто толком и не скажет, что их волновало, что воодушевляло, что бесило?
Увы, конец один.
Но застонал не от этой мысли. После смерти жены его существование превратилось в бесконечную череду повторяющихся дней и дел перед сном, и с рассветом, когда не поймёшь спал или нет, всегда ожидая женского силуэта на фоне уже давно никем не стиранных занавесей окна.
Другому бы ликовать новому дню, радоваться, славословить Небо! А он просит смерти и гневит небо…
Вот она, площадка, наполовину пустая слева, словно отсутствующая нога солдата! Словно укор и напоминание, что его ждут… Только природа, извечная хозяюшка, устилает весной всё вокруг сочной травой.
- Прибыл я, здравствуй! Когда подвинешься на этой «кровати»? Ладно, шучу, спи покойно!
Он рассердился на себя. Жутко представить! Какое «подвинуться»? Уж, действительно, не свихнулся ли он? Огляделся. Никого нет. Один среди множества могил.
Неожиданно вспомнилась картина детства, когда он потерялся на этом же кладбище, у странной могилы. Было, ему лет восемь-девять. Он плаксиво звал отца и сестру, но никто не отзывался. Спотыкаясь, выдергивая ноги из густой травы, пугаясь собственного кряхтения, набрёл на эту могилу с их же фамилией. Кто такие неизвестные Ефросиния Ипатиевна и Маркел Сидорович? Неужели дальние родственники? Не знал он таких! И застыл, испуганно оглядываясь и готовясь зареветь.
- Что, зыбко стало?
Голос раздался сзади.
Женька оглянулся. Древний старичок, опираясь на посох с сучком, смотрел на него немигающим взглядом. На его правом плече сидела черная ворона, а из кармана грязного и рваного халата выглядывала крупная крыса. При появлении старика вокруг стихло, даже ветерок перестал теребить листья деревьев. Всё словно ждало его ответа и от этого страх Бориса выродился в грубый окрик:
- Ты кто такой, и зачем ворона на плече?
Старик как бы не заметил резкости и бросил в ответ:
- А почем тебе чужая могила?
- Потерялся и меня никто не ищет, - пискнул он, - тут фамилия наша! Не знаю кто ето!
- Ишь ты, заблудился. Вот так мы и плутаем в темноте и незнании. Ты их и не должен всех знавать, хотя все на Земле родственники! А ворона подруга моя любезная, за мной таскается! Такая у меня родня...
- Врешь старик, птица не человек, роднёй не может быть…
- И человек не птица, а могила за ним тащится, - загадочно улыбнулся старичок. - Ту тропинку держись, что слева, выйдешь к нынешним родичам, а пока прощевай…
И скрылся за развесистой ивой.
Вот это стариковское «нынешним родичам» и запомнилось с того времени непривычным сочетанием слов.
Женька нашел своих и спросил про похороненных с их фамилией.
- Ты бы лучше не убегал, упадешь в вырытую яму, не докричишься, - отвесила ему подзатыльник сестра, а отец пожал плечами:
- Не знаю таких, наша фамилия не редкая. И на Чукотке встречаются Шуровы. Пошли домой!
Подумал, а ведь и Дарья до встречи не была родной. Она Карноухова из параллельного курса их строительного!
А вот умерла с его фамилией! Хотя, когда сердилась, добиваясь чего-нибудь, спрашивала, не Шкуров ли он случайно?
- Себя вспомни, кто ты!
И теперь снова узнав старик в часовне, подумал, он не состарился даже, а вороны при нём не было.
Евгений Борисович развернулся и почти побежал обратно в церквушку за своим детством. Запыхавшись влетел и устыдился: батюшка, отец Афанасий, который жил на улице напротив, творил молитву и в крещении окучивал дымом кадила, стоящих перед ним прихожан. Это были дачные старушки, неведомо, когда заполнившие часовенку. Только того старичка не было.
Евгений Борисович вышел, присел на стоящую у стен парковую скамью. Наконец, служба закончилась, вышли люди, Евгений Борисович приоткрыл дверь:
- Батюшка…
- Знаю, - остановил его отец Афанасий, - знаю твой грех роптать перед Богом. Я был в ризнице, готовился и слышал все.
Вот как!
- А что это за дед в рубище, что был здесь?
- Не видел, не знаю… А вот требовать смерти - это не христиански, грех! Малодушие, каприз, противно то Богу! Да простит Он тебя! Зайду к Вам, сосед, после вечери, поговорим. Бог с тобой!
И перекрестил.
Евгений Борисович под отпущенным ему крестом, устало побрёл вдоль аллеи к воротам. Обернувшись за скрипящей калиткой, увидел на плите, крайней могилы ворону. Она была той самой, словно вернулась из детства! На мгновение плита представилась плечом, покрытым лохмотьями.
Евгений Борисович, стараясь не вспугнуть птицу, вернулся, побрел, опустив голову, к той могиле. Он увидел на своём пути какую-то палку, нагнулся, чтобы не хрустнула, но сучок подпрыгнул и больно укусил мужчину в запястье!
Евгений Борисович сел на покрытую мелкой галькой землю, голова закружилась от потемневшего в глазах окружающего мира. В нос ударил церковный запах ладана. И пришло понимание, что это всё по нему…