Не успел Дмитрий разобрать свои вещи, по приезду в Москву, как его пригласили в посольство США, где проводились тренинги с референтами – помощниками народных депутатов из Межрегиональной группы. Историков набралось не более пятнадцати человек и Майкл Лифшиц разместил их в небольшой комнате, на втором этаже, откуда из окна был виден внутренний двор посольства, где играли в баскетбол морские пехотинцы из охраны. Игра шла в одну «корзину».
«По сути, беспроигрышный вариант», – подумал Дмитрий: «Забрасывают все игроки мяч в одно кольцо с сеткой (корзину), подсчитывая свои очки. Кто наберёт больше очков, тот и лидер. Похоже, американцы с депутатами также играют: кто станет более популярным в народе, того и сделают лидером в стране. Хотя, на словах, Лифшиц, поддерживает реформы Горбачева, но, на деле, предпочтение отдаёт проекту академику Сахарову, который всерьёз нацелился на 6-ю статью Конституции СССР».
Раздумья Дмитрия прервал громкий голос Лифшица, сделавшего акцент на героизации «белого» движения и реанимации гражданской войны в СССР, которая, по его мнению, не завершилась в 1922 году, а была «заморожена». Историкам, которые займутся исправлением «коммунистической» трактовки отечественной истории, обещали правительственные гранты США. Дмитрий, набравшись смелости, задал вопрос Лифшицу о пересмотре Пугачевского бунта, на что сразу получил отрицательный ответ: «Правительство США не интересуют события XVIII столетия», – сказал, как отрезал, Лифшиц: «Нам важно изменить сознание людей относительно вашей истории после октября 1917 года, которая придумана коммунистами».
– Горбачев не видит, что ли, как его реформы срабатывают против него самого? – спросил Дмитрий полковника Сафронова, когда состоялась их очередная встреча на конспиративной квартире. – Американцы на словах его нахваливают, а сами готовят антикоммунистический переворот. Запустили процесс деления на «белых» и «красных», Сталина очерняют, выставляя его бездушным тираном и кровавым диктатором.
– Там, Яковлев и Шеварднадзе всем заправляют! – уныло ответил Сафронов. – Руководство КГБ давно не допускают до Горбачева, для беседы с глаза на глаз. Есть подозрение, что американцы влияют на него через жену. У Раисы Максимовны слабость к дорогим украшениям и одежде…
– Мне работать только с группой академика Сахарова или будут ещё какие указания? – спросил Дмитрий.
– Желательно войти в доверие к экономисту Гавриилу Попову! – сказал полковник. – Он давно к экономическим реформам призывает, а недавно им заинтересовался посол США, Джек Мэтлок…
Несмотря на ненормированный рабочий день, у Дмитрия выдавались свободные часы, которые он снова посвящал изучению «Записок Рунича». Глава XIII, бывшая уже заключительной, начиналась с рассказа, как Рунич добирался из Москвы до Петербурга, затратив на дорогу чуть более двух суток. Приехав в Петербург в 6 часов утра, 18 ноября 1774 года, майор Рунич сразу явился к генерал – адъютанту Григорию Александровичу Потемкину; передал пакеты от графа Панина, с которыми Потемкин тотчас же отправился к императрице Екатерине II. После чего Рунич был приглашен на обед к Г. А. Потемкину, который знал майора по прежней службе в Задунайской армии. Ещё, Рунич ставил в известность своих читателей, что заранее стал величать Г. А. Потёмкина «его сиятельством», хотя, генерал был возведен в графское достоинство, лишь, в первых числах января 1775 года. «Видимо, из большого уважения к этому государственному деятелю Екатерининской эпохи», – подумал Дмитрий.
«Во время обеда (с крайней скромностью) спросил меня его сиятельство о побеге Остафия Трифонова, – писал Рунич, – но о Пугачеве ни слова (а только сказал: «по въезде вашим с Пугачевым в Москву не давали вам верно по улицам проезду»? На сей вопрос я доложил без притворно, что учрежден был от обер – полицмейстера Архарова совершенный порядок по улицам. На сей мой ответ, ни слова не сказано. После обеда его высокопревосходительство изволил сказать мне: «вы останетесь при мне»)».
«Вот и верь после этого Пушкину и Дубровину», – подумал Дмитрий: «Значит, сочинять небылицы о Пугачеве стали ещё до его казни».
«(Находясь с 18 числа ноября, – писал Рунич, – по приезде моем в Петербург, при свите его высокопревосходительства без всякого дела), 28 декабря позван я был, после ужина, в спальню его сиятельства, где он был один.
«Государыня императрица повелеть мне соизволила, – сказал он мне, – отправить тебя курьером к фельдмаршалу, графу Румянцеву. Подите завтра к графу Никите Ивановичу Панину и скажите ему, что вы посылаетесь к фельдмаршалу, то не будет ли и от его с вами какие к фельдмаршалу бумаги?»
Явясь на другой день утром к графу Никите Ивановичу, и доложив о данном мне приказании, граф пригласил меня сей день у его обедать, сказав мне, что после обеда отдаст он мне лично к фельдмаршалу нужные бумаги, кои получив и тот же вечер его сиятельству графу Григорию Александровичу об получении сих бумаг донес, на что изволил мне сказать: «хорошо!»
Наконец (3) 4 числа января 1775 года, пополуночи в 1-м часу, правитель канцелярии его сиятельства, полковник Турчанинов, объявил мне, чтоб я не уезжал домой, но дождался пред спальней приказания; ожидая добрые два часа оного, позван я в спальню в третьем часу пополуночи, а правитель канцелярии остался пред оной.
Граф дал мне три пакета к фельдмаршалу: два от государыни императрицы и один от его сиятельства, сказав мне: «государыне угодно, чтоб ты наедине, лично, объяснил графу Петру Александровичу со всею подробностью все происшествия Пугачевского возмущения, и если граф тебе скажет на оное, то, по возвращении твоем, мне дай знать». Примолвил при том: «тебя там будут (многие) о многом расспрашивать, ты говори: «все наше и рыло в крови». Позван после сказанного Турчанинов, которого граф спросил: «сколько ты дашь ему прогонов?» – «Сколько приказать изволите выдать». – «Выдай ему на 12 лошадей!» (Кои мне и выданы). Турчанинов в удивлении остановился, думая, что граф шутит; но его сиятельство сказал ему: «Что ж ты остановился? Поди, отправляй его и давай деньги на 12 лошадей. Да не забудь с ним отправить к генерал – поручику Текелию, что нужно».
Дмитрий хорошо знал биографию генерала Текели, Петра Абрамовича, серба по рождению, давно бывшего на русской службе и участвовавшего в Турецкой войне. В декабре 1774 года, генерал – поручик был награжден орденом св. Георгия 3-й степени. Желая положить конец своеволию запорожских казаков, в мае 1775 года, императрица Екатерина II повелела ему ликвидировать Запорожскую Сечь. Благодаря дипломатическому такту и выдержке генерала Текели, дело завершилось без пролития крови. Казаки преклонились пред волей императрицы, а Текели был пожалован орденом св. Александра Невского. В 1786 году ему пожалован чин генерал – аншефа. «С Текели понятно», – подумал Дмитрий: «А вот, что означало выражение: «все наше и рыло в крови», предстоит поломать голову. Похоже, чем – то, на поговорку: «Хоть рыло в крови, да наша взяла», которая указывала на победу над противником. Однако здесь, в этом выражении было сокрыто, что – то другое, но что? Даже, Валентин Пикуль в своём романе «Фаворит» не смог дать ответ на этот вопрос».
«Отправясь часа через два из Петербурга в свой путь и не останавливаясь в Москве при комиссии, – писал Рунич, – в назначенное для курьеров время приехал в Могилев, что на Днестре…
Подав фельдмаршалу пакеты на его имя, кои приняв, его сиятельство ту минуту спросил о здравии государыни императрицы и фамилии императорской.
Донес его сиятельству, что я оставил и государыню и фамилию царскую в совершенном здоровье; граф с пакетами один удалился в свою спальню, в коей оставался почти два часа…
«Вы имеете повеление наедине нечто мне пересказать», и приказал мне идти за собой в его спальню…
Поняв, что фельдмаршалу дано было знать, что мне приказано лично ему объяснить о происшествии яицкого возмущения, почему, со всей подробностью, доносил я его сиятельству о всех обстоятельствах, происшествиях и окончании оного; но ни по одному случаю означенного возмущения граф не сказал ни своего замечания, ни своего мнения; но когда коснулся истории Остафия Трифонова, то граф, улыбнувшись, сказал: «поверите ли вы мне, что я сему негодяю прорекал, что он будет повешен».
Сей неожиданный вопрос так меня удивил, что я стоял безмолвным».
«Пожалуй, потеряешь дар речи, когда жизнь и смерть лежат на одних весах, которые могут качнуться в любую сторону», – подумал Дмитрий: «По сути, Рунич, став невольным свидетелем большой государственной тайны, был вежливо удалён подальше от её трагической развязки».
«Граф, заметя мое замешательство, – писал Рунич, – изволил мне сказать: «не удивляйтесь моему вопросу: быв полковником Воронежского пехотного полка, я квартировал в Ржеве – Володимирове в доме отца сего Остафия Трифонова, который был тогда лет 14-ти или 15-ти, но такой хитрый и пронырливый наглец, ибо, что ни делалось в доме, (и даже) в полку и в городе, то он первый о том узнавал. Дознавшись о таковым его пронырстве, я часто говаривал его отцу: «береги ты своего сына, Остатку, ибо, по его затейливому уму, попадет он на виселицу», но отец радовался и веселился, что сынок его так умен и давал ему всю волю делать, что он ни задумает. Я также скажу вам, что меня крайне удивляет, что как в Петербурге не мог никто узнать сего дерзновенного человека, отважившегося дойти до самой императрицы, когда он был в Петербурге винным откупщиком и, сделавшись банкротом, не более тому назад лет 6 или 7, скрылся, о чем я узнал, находясь в Глухове, быв правителем Малороссии.
Слушая с душевным глубоко – вниманием, что изволил мне пересказать граф об Остафье Трифонове, я удивлялся редкой памяти сего великого мужа; да кто и не подивится тому, что чрез 40 лет и более, поступки негодяя мальчика не были забыты в памяти у человека, знаменитейшего деяниями внутри государства и вне оного!
На четвертый день приезда моего в Могилев, просил я его сиятельство г. генерал – фельдмаршала приказать отправить меня обратно, и на другой день выехал из Могилева».
Дмитрий, ещё в начале исследования «Записок Рунича», подозревал, что Остафий Трифонов не тот человек, за которого себя выдавал. И вот, прочитав эти откровения графа Румянцева, он окончательно убедился в правильности своих подозрений и догадок. Дмитрий решил заглянуть в монографию Н. Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники», где обнаружил объяснения историка, как Остафию Трифонову (Долгополову) удалось обмануть правительство:
«В девятом часу вечера Долгополов возвратился в Петербург, – писал Дубровин, – был помещен в отдельных покоях и скоро опять призван к кн. Орлову.
– Завтра или послезавтра, сказал князь, с капитаном гвардии ты отправишься в путь; поди с Богом. Если желаешь или имеешь надобность с кем – нибудь видится в городе, то поди куда тебе угодно, ибо ты свободен.
– Я в Петербурге никого не имею знакомых, отвечал притворно Долгополов, ибо я во всю жизнь мою в нем не бывал.
Обман удался вполне; он дорого стоил правительству, но из сохранившегося чернового наброска письма императрицы к князю Волконскому видно, что Екатерина, под первым впечатлением свидания с Долгополовым, находила необходимым исполнить все мнимые требования яицких казаков.
Когда первые впечатления уступили место холодному рассудку, императрица… отправила в тот же день князю Волконскому рескрипт следующего содержания *):
«Сего утра явился к князю Григорию Григорьевичу Орлову яицкий казак Евстафий Трифонов с письмом от казака же яицкого Перфильева с товарищи, всего триста двадцать четыре человека, которого письма при сем прилагаю копию. Вы из оного усмотрите, что они берутся вора и злодея Пугачева сюда доставить. Я сего дня посланного от них с паспортом за рукою князя Григория Григорьевича Орлова с ответом к ним же приказала отправить, которого казака вы прикажите нигде не задерживать. Князь Орлов к ним доставит волю мою, которая в том состоит, чтоб они злодея самозванца привезли к гвардии Преображенского полку капитану Галахову, которого сегодня для того нарочно отправляю к генерал – майору Чорбе. Сей, когда казаки привезут злодея и в том нужда будет, Галахова снабдить достаточной командой, дабы Галахов мог колодника привезти в целости к вам в Москву; а вы возьмите все меры без всякой огласки преждевременной, дабы они содержаны были, как важность дела требует. Я к графу Петру Ивановичу (Панину) пишу о сем и сего дня же, и вы с ним условитесь и сделайте так, чтоб успех сего дела нигде остановке подвержен не был. Капитана же Галахова как в подводах, так в деньгах и в кормовых и во всем снабдите изобильно, дабы ни зачем не стало» (Дубровин. Т. 3. С. 160 – 161).
В тексте письма Екатерины II, Дмитрий усмотрел незнакомое имя, генерал Чорба, информацию о котором ему удалось заполучить в Киеве, в словаре Половцова:
«Чорба, Федор Арсеньевич, генерал – майор, происходил из сербских дворян… В 1774 году Федор Арсеньевич был отправлен в Москву для усмирения волнений, возникших в народе под влиянием пугачевского бунта. Кн. Волконский дал в ведение Чорбы несколько конных полков, поручив ему не допускать злодейского покушения по всем дорогам, идущим между реками Клязьмой и Москвой. Вскоре по прибытии, Чорба покинул Москву и направился для поимки Пугачева по направлению к Шацку» (Русский биографический словарь А. А. Половцова. Т. 22. – СПб., 1905, с. 438 – 439).
Дмитрия, как помощника народного депутата СССР, послали в качестве гостя на учредительный съезд Народного руха Украины за перестройку, проходившего с 8 по 10 сентября 1989 года, в конференц – зале Киевского политехнического института. Более 1100 делегатов из всех областей Украины съехались для поддержки перестройки и реформ, которые провозгласил М. С. Горбачев. Это была официальная подоплёка, чтобы КГБ не совался в дела съезда. В реальности, на Украине давно оформился протестный потенциал, в первую очередь в писательской среде, представивших свои программные доклады. Некоторые делегаты открыто высказывались за будущую Украину, как независимое, демократическое государство, другие же, хотели больше суверенитета в составе союза. Народные депутаты СССР от Украины, члены Межрегиональной депутатской группы (МДГ), образовали республиканский депутатский клуб, который подготовил альтернативный проект закона о выборах.
Первые два дня стояла тёплая осенняя погода, с переменной малой облачностью и небольшими дуновениями ветра. Зато третий день отметился сильным дождём, лившим с малыми остановками с утра до вечера. Выйдя из здания политехнического института, Дмитрий спрятался под козырёк, чтобы переждать ливень и случайно разговорился со школьным учителем истории, делегатом из Винницы, сидевшим вблизи него на заседаниях съезда.
– Як вам Кыив? – спросил учитель, перейдя на украинскую мову (язык).
– Киев, как мать городов русских, просто великолепен! – ответил Дмитрий. – Жаль, вывесок на русском языке очень мало…
– Настанет время, когда ничего русского не только в Киеве, а в Украине не останется! – на русском языке, серьёзно проговорил учитель. – Украина – это Европа! Всё, что восточнее Украины – Азия!
– Граница между Европой и Азией проходит по Уралу! – попытался возразить Дмитрий. – Что же, по – вашему, Москва тоже в Азии находится?
– Европейцы считали Московию азиатским государством с населяющими его азиатскими дикарями! – гордо ответил учитель истории.
– Мифы о дикой Московии активно навязывали британцы! – попытался убедить случайного собеседника доктор исторических наук. – Это, ещё со времён царя Ивана Грозного повелось!
– Московия и до Ивана Грозного считалась татарской провинцией! – не унимался учитель. – А при нём, и вовсе, двинулась на Восток…
– Иван Грозный и на Западе с поляками воевал! – возразил Дмитрий. – Был такой король Стефан Баторий…
– Украинцы вместе с ляхами Европу от москалей спасали…
– Так, польские ляхи украинцев угнетали! – заметил Дмитрий. – Тарас Бульба, по замыслу Гоголя, стал символом борьбы с ляхами…
– Тарас Бульба – это байка для детей! – заявил учитель. – Для украинца лучше перед ляхом спину гнуть, чем под москалём жить…
Дождь прекратился, и Дмитрий поспешил к остановке скоростного трамвая, не став дослушивать бредовые измышления украинца. «Дурак не заметит, а умный промолчит», – подумал Дмитрий: «Неизвестно, что на уме у этого, вполне, неглупого школьного учителя истории, но так замороченного националистической пропагандой. Похоже, что советская украинизация, о которой рассказывал профессор Кушнарь, была «цветочками», по сравнению с теперешний и грядущей».
Чтобы успокоить нервы от услышанного, придя в гостиницу, Дмитрий окунулся в чтение «Записок Рунича», которые, как на грех, заканчивались:
«А как 1775 г. января 10, учинена в Москве казнь Пугачеву, Перфильеву и прочим с ними злодеям, – писал Рунич, – то двор 25 января и выехал в Москву, где с донесениями и явился к графу Григорию Александровичу и остался при свите его сиятельства.
Наконец в 4-й день моего возвращения из Могилева, последовало высочайшее повеление о всемилостивейшем пожаловании в вечное и потомственное владение находившемся в комиссии: гвардии капитану Галахову – 300 душ крестьян в Полоцкой губернии, мне – 286, приставам капитанам: Карташеву – 200 и Повало – Швейковскому – 200, поручикам Кутузову – 150 и Ершову – 150, а затем и кончилась комиссия, о коей упомянуто выше в своем месте».
В Москве, на встрече с полковником Сафроновым, из головы Дмитрия никак не выходил разговор с винницким учителем, мозг которого был явно поражен национализмом. Историк не мог понять, как такое могло случится в республике, где активно подавляли всяких диссидентов, под запретом были националистическая идеология и греко – католичество.
– Пожалуй, ошибкой руководства Украины было чрезмерное увлечение украинской культурой! – заметил Сафронов. – Щербицкий довёл до 60% число украиноязычных школ, не говоря уж, про высшие учебные заведения.
– Обидно, что историю молодому поколению преподают в искаженном виде! – с сожалением, произнёс Дмитрий. – На съезде, известный доктор исторических наук на полном серьёзе рассказывал коллегам, как древние укры копали Чёрное море! Многие смеялись, слушая этот бред…
– Это сегодня им смешно, а завтра поступит команда сверху и уверуют в этот бред, как в истину последней инстанции! – заметил Сафронов. – После ухода Андропова, в «конторе» такие перестановки произошли, что верить никому нельзя. Пишу тревожные доклады своему начальству, а меры не принимаются. Пока жареный петух не клюнет в задницу, как в Алма – Ате или в Тбилиси было, только тогда начинаются какие – то шевеления…
– Прав ты, Юрий Михайлович, душить надо в зародыше! – подчеркнул Дмитрий. – Иначе, профукаем страну и глазом не успеем моргнуть…
– Беда в том, Дмитрий Иванович, что от нас с тобой мало, что зависит! – невесело заметил полковник. – Чуть, что и как Нину Андрееву **) уволят…
– Не хотелось бы, – промямлил Дмитрий. – Однако, закрывать глаза на те безобразия, которые под лозунгами перестройки творятся, как - то не по – людски…
– Щербицкий, будучи в составе советской делегации, также встречался с американским президентом Рейганом, – как бы между прочим подметил Сафронов. – Главное, Дмитрий, на рожон не лезь…
Владимир Васильевич Щербицкий, проработав 15 лет на посту первого секретаря ЦК Компартии Украины, 28 сентября 1989 года, по настоянию М. С. Горбачева ушёл в отставку. Его место занял Владимир Ивашко, которого, вскоре, тоже сменили, но уже в угоду местной элите…
В комментариях к «Запискам Рунича», Дмитрий натолкнулся на небольшое упоминание об Остафии Трифонове:
«В сентенции о наказании Пугачева и его сообщников (Полн. Собр. Зак. т. ХХ № 14233) сказано об Остафие Трифонове (Долгополов тож) следующее: «Ржевский же купец Долгополов, разными лжесоставленными вымыслами приводил простых и легкомысленных людей в вящее ослепление так, что и Канзофер Усаев (мещерятский сотник), утвердясь больше на его уверениях, прилепился вторично к злодею. Долгополова велено высечь кнутом, поставить знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу и содержать в оковах». – прим. Ред.».
За комментариями следовали Приложения, куда редакция поместила некоторые отрывочные заметки автора, не идущие к общему рассказу:
«Неизвестно за что, – писал Рунич, – но только в царствование царя Михаила Феодоровича 150 человек яицких удальцов явилось в Москву с повинною к царю пред Грановитой палатой с плахой и топором на оной для наказания. Царь Михаил Феодорович, по великодушию своему, простил сих наглых пограничных удальцов: повелеть соизволил всех их послать на поселение в Ржев – Володимиров, где навсегда и поселены (Замечание. Не из сего ли корня произошел Ржева – Володимирова купец, упоминаемый в сей записи, хитрец Остафий Трифонов, который по потомству и называл себя яицким казаком? – прим. П. С. Рунича). С сего – то времени от царей и государей всея России дано право яицким казакам на ловлю по Яику до самых затонов в Каспийском море рыбы, делание клею, икры и прочего в собственность их. Первый царь, Михаил Федорович, в знак своего благоволения к яицким пограничным казакам, соизволил послать в дар серебряный с позолотой ковш со своим изображением к атаману, чтоб в память его хранился дар сей с прочими знаками его царской милости. От сего времени до вступления на престол государыни императрицы Екатерины II таковые ковши посылались на Яик к атаманам; из сих ковшей в царские дни пьют за здравие государей и всей царской фамилии, из коих несколько раз, по случаю бытия моего в дни сии в Уральске, имел и я счастье также пить за здравие государей и всей императорской фамилии».
«Значит, действительно, по приказу императора Павла I, побывал в Уральске Павел Рунич», – подумал Дмитрий: «Но по каким конкретно делам, так и останется загадкой. Сам он, об этой поездке, свидетельств не оставил, а уральские казаки также хранили молчание. Даже, в преданиях Железнова о Руниче не упоминается, в отличие от серебряных ковшей с изображением русских царей».
Денис Елчин, по просьбе Дмитрия, отыскал в архиве древних актов запись показаний Е. И. Пугачева на предварительном допросе в Московском отделении Тайной экспедиции Сената, от 4 ноября 1774 года, где были такие любопытные сведения, которые, в немалой степени противоречили тем же запискам П. С. Рунича:
«1774 года ноября 4 дня пополуночи в 10-м часу в Тайную экспедицию прибыл господин генерал – аншеф, сенатор и кавалер князь Михаила Никитич Волконский, и в судейскую камору привезенный сего числа из Синбирска злодей Пугачев его сиятельству представлен.
Злодей без всякого спроса пал на колени и сказал: «Виноват пред Богом и пред государынею».
Потом его сиятельство уличал его, злодея, бесчеловечными зверскими злодеяниями.
Оной злодей сказал: «Мой грех, подбили меня люди. Да уже таперь виноват». Людей же изъяснял точно самых тех, о коих у графа Петра Ивановича Панина показывал, не прибавляя никого больше. Наконец сказал, что: «Я уж сам был этому не рад, да яицкие казаки делали што хотели».
Потом его сиятельство с сим извергом исторически говорил с начала: коим образом, где и когда сие содеянное им злодеяние в скверное свое сердце посеял, и кто ему первые были в сем зле пособники, даже и во все время кто его и чем подкреплял.
На что он, злодей, говорил точно так, как и у графа Петра Ивановича Панина в допросе показал, хотя оный ему был здесь и не читан.
После сего он, злодей, спрашиван о знаме.
Злодей говорил, что де во многих крепостях браны были знамена, а какие они, – он не знает, потому что брали и к нему приносили яицкие казаки, но ис которой крепости имянно взято, – он не знает, только того знамя кроме казаков из других мест не привозил.
Потом злодей спрашиван о Долгополове, ржевском купце.
Злодей сказал, что у него такого не бывало, а привез к нему подарки подлинно купец Иван Иванов.
А Долгополов говорил, что он никогда Иваном Ивановым не назывался.
После сего его сиятельству представлена первая жена его Софья. Оная о злодее сказала: «Чорт его знает, што он это наделал. А я о злодействе его прежде никогда от него не слыхивала, и он меня бросил уже три года» (ЦГАДА, ф. Госархив, разряд 17, д. 512, ч. 1, лл. 32 – 33. Подлинник).
Самое большое противоречие с записками Рунича, на которое обратил внимание Дмитрий, было в дате привоза Пугачева в Москву. «Рунич писал, что комиссия с Пугачевым выехала из Симбирска 5 ноября 1774 года», – рассуждал Дмитрий: «Возможно, этот допрос проводился в Симбирске, а позже, в документах, оформлен уже, как – будто в Москве. Однако смущают здесь и показания первой жены Софьи. Тот же, историк Дубровин, красочно описывал, как Софья с детьми следовала в обозе с Пугачевым от Казани до Сенниковой ватаги, где самозванец был окончательно разбит. Не видеть те злодеяния, которые совершал Пугачев в пути, жена просто не могла, если только Софья видела во главе войска бунтовщиков не своего мужа, а другого человека, называвшего себя императором Петром III. Ещё одна нестыковка: Пугачев называет себя виноватым пред Богом и государыней, а в записках Рунича, злодей упоминает «Бога и государя». 8 или 9 ноября 1774 года, как утверждал Рунич, Пугачев тяжело заболел недалеко от Арзамаса, и, лишь 15 ноября был привезён в Москву. Эту же дату Рунич называл и в той записи, которую Редакция «Русской старины» поместила в приложениях».
«… ибо мне известны совершенно все оного происшествия по случаю тому, – писал Рунич, – что (Пугачев), главный злодей сего возмущения, до самого его в Москву привоза, 1774 года ноября 15-го дня, поручен был под мой присмотр от графа Петра Ив. Панина, по предписанию коего, со всеми его сиятельства донесениями, из Москвы отправился в Петербург».
И тут, Дмитрий вспомнил предания о Пугачеве, записанные уральским писателем Иоасафом Игнатьевичем Железновым, которые на фоне записок Рунича, казались довольно достоверными, по сравнению с официально принятой историей Пугачевского бунта. Уже в первом из них, в «Рассказе монахини», был приведён простой и убедительный довод, почему яицкие казаки считали Пугачева не самозванцем, а настоящим императором Петром Фёдоровичем:
«Отец моего свекора как взглянул на него, – рассказывала монахиня Железнову, – так с первого же раза и признал его, нашего батюшку, и поверил в него. А признал его потому, что в Питере его видал, когда он был еще наследником. И не один отец свекора, а и иные многие казаки, что в Питер с царским кусом езжали, признавали его. А он и сам многих признавал. Бывало, достанет из кармана бумагу и читает: «в таком – то году, вот тот – то приезжал; того – то вот тем – то, а того – то вот тем – то дарил». И все выходила правда. Значит, и был он настоящий царь…» (Железнов. Т. 3. С. 151).
«Допустим, что приближенные Пугачева писали самозванцу на бумаге, о чем нужно было говорить доверчивым казакам», – рассуждал Дмитрий: «Но, беда в том, что самозванец Пугачев не умел ни читать, ни писать, как о нём говорилось в официальных документах. Другое дело, если во главе бунта стоял настоящий царь! Как говорит Марина: «Дуб – мочало, начинай сначала». К сожалению, копаться и дальше в Пугачевском бунте, у меня нет уже ни сил, ни времени, да и обстановка в стране не способствует этому».
Вторая конференция Межрегиональной депутатской группы прошла в московском Доме Кино 23 – 24 сентября 1989 года. На ней была принята Платформа МДГ, где среди основных требований была отмена 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС, введения демократической избирательной системы, демократического закона о печати, закона о земле и собственности, нового союзного договора.
Весь октябрь и ноябрь, Дмитрий работал над подготовкой документов для проекта новой Конституции, в частности, статьи 16-й проекта, которая провозглашала, что: «Основополагающим и приоритетным правом каждой нации и республики является право на самоопределение». Академик Андрей Сахаров предлагал конфедерацию, чтобы всем республикам союзным и автономным, автономным областям и округам предоставить равные права. Все они должны получить максимальную степень независимости, а их суверенитет должен быть минимально ограничен. Главный пункт, что во всём остальном, они полностью независимы и на такой основе вступают в отношения союзного договора. Дмитрий понимал, что это была утопия чистейшей воды, но возражать народному депутату Сахарову, он не стал. Полковник Сафронов нацелил внимание на Межрегиональную депутатскую группу, которая перед открытием Съезда народных депутатов обратилась с призывом к всеобщей политической забастовке в поддержку требований отмены 6-й статьи Конституции СССР. Хотя, их призыв не нашёл широкого отклика в массах, но, как говорится: «лиха беда начало».
12 декабря 1989 года, в день открытия II Съезда народных депутатов СССР, на утреннем заседании, академик Сахаров снова предложил включить в повестку дня отмену 6-й статьи Конституции СССР. Андрей Дмитриевич, прямо с маниакальной решимостью, буквально торпедировал руководящую и направляющую роль коммунистической партии Советского Союза, но Михаил Горбачев и большинство народных депутатов его не поддержали. Сахаров возмущался непоследовательностью и половинчатостью реформ Горбачева, однако генеральному секретарю ЦК КПСС удалось уговорить депутатов, вообще, не обсуждать вопрос о 6-й статье. А спустя два дня, после выступления на одном из московских предприятий, академику Сахарову стало плохо, и он скоропостижно скончался.
Смерть академика Сахарова насторожила общественность, поползли слухи, что она не была случайной, а его убили. Некоторые предполагали даже воздействие какого – то отравляющего вещества. Дмитрий тоже не верил в естественность смерти академика Сахарова, не потому что она была неожиданной, а потому что была кстати для его политических оппонентов. Лидерство в МДГ, постепенно стало переходить к Борису Ельцину, имевшему обширные связи в номенклатурном аппарате. На двадцатые числа декабря была намечена общесоюзная стачка шахтеров, которая сильно беспокоила власти, а Сахаров являлся главным инициатором и вдохновителем этой акции протеста. И вот, после смерти академика, она прошла практически незамеченной.
Оставшись без работы, после смерти Сахарова, Дмитрий заметил, что интерес к нему со стороны американца Лифшица также пропал. Видимо, американцы стали подозревать всех из окружения академика или сделали ставку на нового лидера в МДГ. Как бы там ни было, Дмитрий сделал вид, что ему всё равно. Генерал Иванов нашёл ему работу преподавателем истории в московском ВУЗе, и Дмитрий отдалился от политической деятельности МДГ. Однако в столичных ВУЗах накал политических страстей нарастал быстрее, чем в депутатской среде.
4 февраля 1990 года в Москве прошли массовые митинги, на улицы столицы вышли около 200 тысяч человек, в том числе, молодёжь. Это была самая мощная и хорошо организованная акция протеста, главным лозунгом которой стало требование отмены 6-й статьи Конституции СССР.
– Казалось бы, со смертью Сахарова должен был отпасть и лозунг о 6-й статье! – сказал Дмитрий на встрече с полковником Сафроновым. – А тут, с новой силой, да ещё такой мощной…
– В «конторе» тоже в недоумении! – отозвался Сафронов. – Американцы обыгрывают нас на целую голову, а мы связаны по рукам и ногам.
– Думаешь, Горбачев пляшет под их дудку? – спросил Дмитрий. – Все акции протеста под лозунгами перестройки проводятся.
– У меня тоже ощущение, что всё согласовывается наверху! – ответил полковник и спросил, переводя разговор на другую тему. – Как у тебя дела с Пугачевским бунтом?
– Отложил на неопределенное время, – ответил Дмитрий. – Для меня лично, давно всё понятно, а научному сообществу историков сейчас не до Пугачева, они выстроились в очередь за грантами от Фонда Сороса.
– Да, Дмитрий Иванович, реальность дюже печальная…
На другой день, 5 февраля 1990 года, состоялся расширенный пленум ЦК КПСС, на котором генеральный секретарь Михаил Горбачев, вдруг, заявил о назревшей необходимости введения поста президента СССР и установления многопартийной системы. По сути, главный коммунист страны предложил отменить пресловутую 6-ю статью Конституции СССР, о чем мечтал и за что боролся академик Сахаров. Выступавшие на пленуме негативно отнеслись к предложению генсека, клеймили позором так называемых «демократов», говорили о дискредитации коммунистической партии. Однако, когда пришло время принятия окончательного решения, единодушно проголосовали «за».
– Похоже, фонд Сороса не зря потратил деньги, – невесело проговорил Дмитрий, при следующей встрече с Сафроновым. – Скоро не только культура, а и финансы будут зависеть от мнения этого американского миллиардера…
– Он уже отправил в Америку экономиста Явлинского! – подтвердил полковник. – Тихим сапом подминает под себя ключевые рычаги управления государством. Среди генералов растёт недовольство политикой Горбачева…
– Зреет бунт или военный мятеж? – несмело спросил Дмитрий. – Генерал Иванов, в последнее время какой – то озабоченный ходит…
– Скорее всего, дворцовый переворот! – ответил Сафронов. – Беда в том, что нет ещё надёжного человека, которому можно было доверить партию и страну. Горбачев идейных «стариков» разогнал, а за «молодыми» членами Политбюро зорко наблюдает Яковлев – главный идеолог перестройки.
– А среди маршалов, разве нельзя найти лидера? – спросил Дмитрий. – Хотя, опыт Польши показал обратный эффект…
– Когда выбора не останется, то и военная диктатура подойдёт! – ответил полковник. – Главное, не допустить до гражданской войны…
– На окраинах, местами, война уже идёт! – заметил Дмитрий. – Фергана, Сумгаит, а сейчас и в Приднестровье споры начинаются…
– Поэтому, Дмитрий Иванович, есть у меня большое желание, чтобы вывести тебя из нашей «игры»! – произнёс Сафронов. – Пока ни о чём не спрашивай, спокойно работай…
Согласно решения Пленума ЦК КПСС, на III Внеочередном съезде народных депутатов СССР (12 – 15 марта 1990 г.) «в порядке законодательной инициативы» был внесён проект «Закона СССР об изменениях и дополнениях Конституции СССР по вопросам политической системы» (статьи 6 и 7 Конституции СССР). А уже 14 марта 1990 года принят Закон «Об учреждении поста Президента СССР и внесении изменений и дополнений в Конституцию СССР». В порядке исключения, М. С. Горбачева, на том же съезде, народные депутаты избрали первым президентом СССР.
Ещё сама того не осознавая, большая ядерная держава, оставшись без «руководящей и направляющей роли компартии», стала разваливаться буквально на глазах. Рупорами радикальных реформ были журнал «Огонёк», газеты: «Московские новости», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты», которые вытесняли «Правду», «Известия» и «Советскую Россию» из киосков «Союзпечати». Начинался, так называемый «парад суверенитетов», застрельщиками в котором выступали прибалтийские республики, Молдавия и Грузия…
Летом 1990 года, Дмитрий встретился с Сафроновым на конспиративной квартире КГБ, в центре столицы. Полковник был явно не в духе, но быстро взял себя в руки и старался не афишировать переполнявшие его эмоции. Он молча протянул Дмитрию канцелярскую папку и сказал:
– Там, личное дело агента «Протопоп», сожги в камине! – дождавшись, когда все бумаги сгорели и превратились в пепел, Сафронов добавил. – Теперь, Дмитрий Иванович, ты свободен от обязательств, которые давал нашей «конторе», почти пятнадцать лет назад…
– Спасибо, Юрий Михайлович, конечно! – произнёс Дмитрий. – Только с трудом верится, чтобы «контора» так запросто отпустила агента на волю…
– Это не решение «конторы», а моё лично! – подчеркнул полковник. – Я, год назад, затребовал из архива твоё дело, а возвращать не спешил. Недавно пожар случился, журнал учета сгорел и другие документы. А сегодня и само дело ты уничтожил, так что, живи и ни о чём не вспоминай. Нет и никогда не было секретного агента с псевдонимом «Протопоп».
– Спасибо, Юрий Михайлович! – искренне поблагодарил Дмитрий. – Знай, если будет нужна моя помощь, всегда готов помочь старому другу…
– Если только в распитии крепких спиртных напитков! – весело отозвался Сафронов. – Хотя, от тюрьмы и сумы…
12 мая 1991 года, в полдень, Дмитрий получил сообщение из Саратова: «Скоропостижно скончался профессор Кушнарь, Виктор Петрович». Вечером того же дня, он уже летел на авиалайнере Як – 42 в город на Волге, чтобы принять участие в похоронах своего друга. За те годы, что он был знаком со старым филологом, Дмитрий проникся к нему искренней симпатией. Хотя, по некоторым вопросам они имели диаметрально противоположные мнения, но их объединяла настоящая любовь к России, без которой они не мыслили свою жизнь. В последние годы, Виктор Петрович отошёл от диссидентской политической деятельности, посвящая всего себя причудам своей второй половины. Однако, как рассказала вдова, Валентина Ивановна, в апреле к Виктору Петровичу зачастили функционеры отделения «Демократической России», с предложением возглавить первомайскую и 9 мая манифестации, альтернативные официальным мероприятиям. После долгих уговоров старик сдался, согласившись поприсутствовать на манифестациях, но без всяческих речей и призывов. Супруга неотступно следовала за ним как 1, так и 9 мая. В тот день, Кушнарю предложили выпить стопку водки «за Победу!», которую старик одним махом опрокинул в рот и закусил маринованным огурчиком, любезно предложенным одним из манифестантов. Вечером того же дня, Виктору Петровичу стало плохо, но он не велел жене вызывать врачей, а надеялся отлежаться до утра. Однако утром старику не полегчало, и супруга вызвала «Скорую помощь», которая увезла его в больницу, где он скончался 11 мая. Тот день в Саратове выдался очень холодным. С утра, местами, на почве наблюдались заморозки. Патологоанатом, не найдя видимых причин, констатировал смерть от старости.
Похоронили Виктора Петровича на городском кладбище в п. Елшанка, которое прозывалось в народе Жареным бугром. Старожилы болтали, мол, название своё погост получил от того, что кроме выжженной солнцем земли, изначально там ничего не было. Это потом уж, с годами, поднялись деревья, посаженные у могил. Профессор Пугачев выхлопотал для Кушнаря место на территории 9-го участка, где покоились почетные граждане Саратова.
– Эх, такого человека надо бы на Воскресенском кладбище упокоить, да там с 1979 года запретили все захоронения! – в сердцах произнёс Пугачев.
– Это, на котором похоронены Чернышевский и Вавилов? – спросил Дмитрий, а увидев утвердительный кивок головой Пугачевым, добавил. – Да какая разница, где лежать человеку после смерти, главное, чтобы живые его почаще вспоминали…
12 июня 1991 года состоялись выборы президента РСФСР, на которых убедительную победу одержал Борис Ельцин. Он годом ранее вышел из коммунистической партии и на выборы пошёл, как беспартийный, где его кандидатуру поддержали «Демократическая Россия» и «Демократический Союз». В паре с Ельциным шёл Герой Советского Союза, ветеран афганской войны, лётчик, полковник А. В. Руцкой, который стал вице – президентом. Собственно, благодаря Александру Владимировичу Руцкому, отставной генерал Иванов благосклонно отнёсся к выбору народа, хотя, голосовал за Николая Рыжкова и генерала Бориса Громова, бывших в одной паре, которые шли от КПСС. Однако итоги голосования: Ельцин – 57,3%, Рыжков – 16,85%, говорили о большом отрыве беспартийного кандидата от партийца, занявшего второе место. Большинство населения РСФСР сделало свой выбор в пользу демократов, которые обещали наивным людям «райские кущи» после перехода от планово – командной к свободной, рыночной экономике. Как выглядела эта рыночная экономика, народ понятия не имел, но у всех на устах были рассказы солдат – дембелей из Чехословакии, ГДР и Венгрии, где уже существовали рыночные отношения и, якобы, была «сытая» жизнь. А в стране Советов к тому времени в магазинах было «шаром покати», особенно, в продуктовых, где несмотря на карточки, дефицит ощущался во всём…
В августе, Дмитрий с семьёй отдыхали в Уральске, на загородной даче родителей Марины. Ели вкусные, сочные, сладкие арбузы, которые уральцы называли «тайпакскими», купались в Урале и загорали на жёлтом песке. По вечерам смотрели чёрно – белый телевизор или играли в лото за круглым столом, пока не наступило 18-е число. Прибежала соседка и объявила, что по телевизору с раннего утра показывают балет «Лебединое озеро», который уже порядком надоел. Дмитрий, даже, не сговариваясь с тестем, Василием Кузнецовым, вместе прыгнули в его машину и поехали в город. На проспекте Ленина, возле «золотой» церкви, стояли три «ряженых» уральских казака, а напротив, возле обкома партии и памятника В. И. Ленину, было пусто. Лишь, около здания местного управления КГБ прогуливались три милиционера в форме, да две женщины с детскими колясками сидели на лавочке, в сквере. Ни один из прохожих не мог ответить на вопрос: «что случилось в стране?».
Добравшись до железнодорожного вокзала, Василий Кузнецов узнал от бывших сослуживцев, что в Москве высшие должностные лица образовали Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП) и выступили против проводившейся президентом СССР М. С. Горбачевым политики перестройки. По сути, это был «дворцовый переворот», о котором говорил полковник Сафронов. Против ГКЧП выступил Борис Ельцин, объявив действия членов комитета антиконституционными. Железнодорожники, ещё шепнули Кузнецову, что по Казахстану дали негласный приказ: «соблюдать нейтралитет и никаких митингов не устраивать». Местная партийная и советская элита зашевелилась, лишь, после 21 августа, когда в Москве начались аресты членов ГКЧП и лиц, активно содействующих им. Из Фороса в Москву привезли Горбачева, но судя по его поведению, он уже не обладал реальной властью. Все бразды правления в стране оказались в руках Бориса Ельцина, который на положении победителя диктовал свои условия.
25 августа, Дмитрий позвонил матери, и Клавдия Петровна со слезами рассказывала об ужасе, который творился в столице. Уже шепотом, чтобы, наверно, никто не подслушал, она рассказала об аресте генерала Иванова, и его скорым освобождении, по приказу вице – президента РСФСР, генерал – майора авиации А. В. Руцкого. Дмитрий всячески успокаивал мать, пообещав через два дня прилететь в Москву. Отпуск подходил к концу, да и детям с 1-го сентября нужно было идти в школу.
Дмитрий наблюдал за августовским путчем по телевизору, а потому не мог знать, что происходило в реальности на улицах столицы. Говорили о смелости защитников Белого дома, о троих погибших москвичах и ликующем народе, но опыт историка подсказывал Дмитрию, что победа над ГКЧП была «пирровой». Страна, под названием СССР, сорвалась в пропасть и спасти её от неминуемой гибели, было уже невозможно. Пугачевский бунт, на фоне разыгравшегося путча в Москве, казался Дмитрию «детской» забавой, ведь, при всей кровожадности его предводителя, он не ставил своей целью смену общественно – политического строя в России. Тогда Москва, как сердце всей России, была за рамками Пугачевского бунта, а в нынешней ситуации Москва оказалась в его эпицентре. В отличие от многомиллионной массы советских людей, Дмитрий догадывался кто был «кукловодом» происшедших событий. Если в Пугачевском бунте иностранное влияние доказано не было, то сейчас «уши» американских спецслужб торчали отовсюду, их «агенты влияния» были как с одной, так и с другой стороны противостояния. Этим, можно было объяснить нерешительность действий и нервозность членов ГКЧП, которых показывали по телевидению, в прямом эфире, с трясущимися руками и дрожащим голосом. Арестованных по делу ГКЧП через год выпустили под подписку о невыезде, а начавшийся судебный процесс, завершился ничем. 23 февраля 1994 года все подсудимые по делу ГКЧП были амнистированы. Дмитрий лишь улыбнулся, вспомнив о судьбе яицких казаков, избежавших наказания за участие в Пугачевском бунте. Тогда, только казакам, их Войску и городку сменили название, а сейчас всей стране…
Примечания:
*) От 8 августа 1774 г. Осмнадцатый Век, кн. I, стр. 118 и 119.
**) Нина Александровна Андреева, преподаватель химии Ленинградского технологического института (1972 – 1988), автор статьи «Не могу поступиться принципами», газета «Советская Россия», 13 марта 1988 г., в которой подвергла критике перестройку и реформы М. С. Горбачева.