"Кукушкины слёзки"
Ох, и жара! От этой неимоверной жары куда-то спряталось всё живое. Горячий воздух обдал худое тело полусонного Лерки, стоявшего в одних шортиках у входа в пустынное одноэтажное здание. Только что, невзирая на строжайший вчерашний перед сном наказ матери оставаться на месте до её возвращения, он всё же выполз из крохотной комнаты в совершенно незнакомый ему двор и свыкался с новой обстановкой. Любопытство вытолкнуло его наружу поздно, свою первую ночь на новом месте он ворочался в духоте на скрипучей железной кровати. Как оказалось, выполз он в самый полдень. В самое пекло. После тёмного помещения яркое солнце ослепило мальчугана, и он сколько-то времени простоял остолбенев у открытой двери. Вскоре фиолетовые круги и лёгкое головокружение исчезли, и он смог разглядеть безрадостный двор какого-то медицинского учреждения. Это была психлечебница, о чём расскажет ему мать позже, но сейчас, как понимал в свои пять лет Лерка, это была новая обстановка и их новое совместное с матерью пристанище, а уж хорошее или плохое – откуда ему было знать?
В пустынном дворе стояли две машины с красными крестами, от серых крыш которых волнистыми струйками поднимался нагретый воздух. Тёплые струи лениво вились и над выщербленной асфальтовой дорожкой, ведущей к двери корпуса напротив с какой-то непонятной вывеской со змеёй. Такая же змея извивалась над большой бетонной чашей с клумбой, на которой не было ни одной живой травинки. Во всём обширном квадратном дворе из живого было только три куста караганы, но ни стрекоз, ни ос над их цветами- желторотиками не было, зной прогнал и их. Когда стало понятно, что ничего интересного во дворе больше нет и, скорее всего, и не предвидится, мальчик вернулся в свою крохотную комнату с двумя кроватями напротив, крохотным окном и старой, высотой под самый подоконник серой тумбочкой. Лерка вспомнил, что он уже просыпался утром, когда мать, выходя, захлопнула за собой дверь. Возможно, проснуться утром помог ему не только стук, но и голод, который преследовал его уже целую неделю. Мальчик обратил внимание на тумбочку у окна и потянул на себя верхний ящик, где, как он помнил, с вечера оставался кусочек серого хлеба. Но хлеба почему-то не было. Вместо него испуганными глазками-бусинками на Лерку смотрела маленькая мышь с длинным забавным хвостиком. Хвостик дёрнулся в глубь тумбочки- ищи-свищи! Мальчик протёр глаза- не померещилось ли? –и попробовал для себя решить, вставать или не вставать с постели? Сон всё-таки одолел его и он проспал уже до полудня, до этого выхода наружу.
Жара вернула мальчика в комнату. В непривычной обстановке Лерка несколько потерялся. Он то подходил к окну с незатейливой занавеской белой ткани, что-то пытался выглядеть, то возвращался к своей скрипучей кровати, несколько минут обводил комнату взглядом. Наконец, детское сознание обратило его к труднейшему вопросу для ребёнка, оставшемуся без игрушек, друзей и забав: чем бы можно было занять себя? На радость Лерке вернулась мать. В руках её был большой поднос. Запах пищи -это был обед из столовой -перебил мысли Лерки и он тут же забыл о своём желании непременно рассказать маме про встречу с мышкой. Обед был важнее.
-А руки? Пушкин? – попробовала увещевать его мать, невысокая молодая женщина с простым крестьянским лицом и таким же простым именем Мария.
Мальчуган пропустил замечание мимо ушей и набросился на алюминиевую миску. Он ел торопливо, неаккуратно и как будто не обращал внимания на то, что мать беспрерывно гладила его по голове и всё сокрушалась: “не покормила моего малыша утром”.
Для Лерки это был первый полноценный обед за долгую неделю. Даже не так - после завтраков, полдников и ужинов, обыкновенно состоящих из толстых посыпанных солью и реже -сахаром- кусков хлеба, обед из больничной миски был праздником. Мать продолжала гладить сына и дважды или трижды проговорила:
-Ешь, маленький, ешь! Ты уж извини, что мы как на паперти. Твоя мама устроилась на работу медсестрой, теперь и питаться будем хорошо. Книжек тебе принесу скоро. А через два часа я освобожусь и мы пойдём с тобой гулять на природу, - обрадовала Мария сына перспективой неожиданной прогулки.
Мария хотела что-то добавить к сказанному, но поддалась эмоциям- залюбовалась сыном. Её умиляло, когда её привередливый ребёнок доедал обед полностью, что было редкостью.
С едой (ни мать, ни сын не могли бы сказать, чем это было - обедом, завтраком или полдником) было покончено, мальчик поставил стакан из-под компота на тумбочку и выдохнул.
-Какой ты у меня молодец!
Мать забрала поднос и посуду и вышла по своим сестринским делам. Вернулась она, действительно, скоро и с каким-то большим цилиндрическим предметом из блестящего металла.
-Вот какую штуку мне дали, только ты не трогай её никогда без мамы. Тут лекарства. Брать их нельзя - отравишься и всё, умрёшь.
Само собой, Лерка бесчисленное число раз снимал с полки над кроватью матери за тонкую складную ручку бикс - почему-то так мать называла цилиндр - чуть ли не каждую неделю открывал его, но никаких лекарств никогда не находил, в него мать укладывала только какие-то пинцеты, жгуты, бинты, шприцы в плоской такой же блестящей металлической коробке и что-то совсем замысловатое. Назначение некоторых штуковин было загадкой для мальчика и при всей своей пытливости и догадливости никакой роли им придумать он не мог. Иногда в цилиндре оказывались и пузырьки с прозрачной жидкостью. Пузырьки любопытный мальчуган тоже пару раз открывал – там оба раза оказывалась жидкость с запахом водки, а что это что-то очень нехорошее Лерка в его пятилетнем возрасте уже знал. Он знал, что из-за той самой водки мать и рассталась с его отцом.
Сын, только сын и нескладные обстоятельства составляли сейчас всю жизнь Марии. Размышлять о том, не совершает ли она ошибку, всё больше и больше отдаляясь от родных и друзей, от родной деревни и ставшего второй родиной Орска она не стала- всё равно уже мало что поправишь, да и зачем тратить себя на размышления? Силы ещё пригодятся, дай Бог, хватило бы. И сейчас на неё смотрели глаза её ребёнка, её чада, замкнувшего на себя всю радость этого мира.
Мария подошла к Лерке, скрестила руки, пристально вгляделась в его худое лицо и произнесла:
-Пойдём посмотрим местную степь. Ты же не был никогда в степи.
Далеко идти не пришлось. Их больничный комплекс находился у степи на самой окраине Курашасая, дальнего пригорода большого города, название которого -Актюбинск- Лерка уже знал.
Они шли взявшись за руки по пыльной обочине шоссе. Машин почти не было, но мать сердилась, когда сын норовил направить их путь на середину большака – там было куда удобнее ступать в тонких сандалиях и наблюдать за тем, как на возвышенных участках шоссе возникают миражи. Миражей Валерка ещё никогда не видал.
Но вот мать свернула с шоссе с противным запахом плавящегося асфальта вниз, на степную дорогу. Запахло полынью и какой-то особой пылью. Впереди, насколько хватало глаз, была серая полынная степь с выжженной травой и островками серебристого ковыля. Очарованный невиданным прежде им растением Лерка бросился собирать его длинные шелковистые перья. Только он наклонился к вееру белых нитей как из под самых его ног с шумом выпорхнула птица.
-Мама, что это за серые птички с такой причёской? – не без лёгкого испуга и с восторгом спросил Лерка.
-Та, что мы вспугнули? -как будто не птица испугала сына, - жаворонок. Вон, смотри как прямо над нами порхает на одном месте, слушай как заливается, поёт свою песню -это тоже он.
В ещё горячем воздухе песня жаворонка перебивала повсеместный стрёкот саранчи.
Лерка прислушался - действительно, красиво поёт этот жаворонок.
-Твоя мама, когда была такая как ты, ранней весной в деревне со своими сестрёнками и твоим дядей Мишей выходила с печёными жаворонками - а пекли мы их на соломе в уличной печи-мазанке- и вместе со всеми пела песню. Так мы их звали прилететь к нам из далёких краёв.
Она начала тонким голосом:
-Жаворонушки, прилетайте к нам…
-А это кто, - перебил сын, указывая на серую в жёлтых узорах ящерицу.
-Ну, кто? Ящерка. Они не кусаются. А если возьмёшь в руки, она сама убежит, а тебе оставит один хвост.
Лерке сразу захотелось убедиться, так ли это, но мать повелела спуститься в балку. В небольшом овраге на всю его ширину лежала тень и идти стало прохладнее.
-А вот, посмотри, какие цветы растут, -мать по-ребячьи бросилась к тоненьким зелёным стебелькам с копной бордовых колокольчиков. -У нас в деревне в Оренбургской области, где ты родился, их называли «кукушкины слёзки». Правда, забавные?
Колокольчики и впрямь были интересны, но мальчику уже не хотелось соглашаться с матерью, и он пробурчал:
- Не знаю.
Мария бережно собрала несколько веточек бордовых цветов в букет и позвала сына.
-Идём, сынок. Нам ещё обживаться с тобой нужно и ужин приготовить.
Уходить не хотелось. Мальчику нравилось всё: первозданная природа, где не было места людской сутолоке, но была особая гармония звуков, от забавного свиста сусликов до монотонного треска кузнечиков, где был безбрежный простор и загадочная паутина просёлочных дорог, идущих неизвестно откуда в неизвестно куда, где была мама, которой он не знал прежде.
В комнате мать поставила букет на единственную тумбочку в пустой стакан к самой стене, убедилась, что цветы были принесены не зря и что яркий солнечный свет у стены не доберётся до них, и тут же передала стакан сыну.
- Валера, не хочешь помочь маме налить водички для цветов?
-Да пусть так стоят, - заленился сын.
-Совсем не хочешь помочь? Помоги, сыночек. Если ты не поможешь мне- никто не поможет.
Сын с явным неудовольствием взял стакан и с видом вселенского мученика пошёл к умывальнику, идти до которого было целых семь шагов.
***
Вчерашняя неудачливая абитуриентка мединститута Мария Князева была неудачлива и в замужестве. Молодой супруг хоть и выпивал редко, но когда доводилось, отводил душу, что называется, по полной. Пьянки, ссоры, крики по ночам вконец расстроили совместную жизнь молодых, когда малышу исполнился год. Разошлись мирно. Николай уехал с друзьями в Кушку на лёгкие заработки, Мария осталась одна, без подруг и знакомых. Своего жилья в чужом городе она не имела, возвращаться в деревню к брату боялась- в их роду все жили под знаком домостроя, да и позор в деревню с собой тащить -горе множить. Вот и решилась Мария попытать счастья- поступить на врача в ближайшем к Орску казахстанском городе в медицинский институт, да не вышло.
Так и началась её трудная собственная жизнь без городских радостей, без друзей и прежнего деревенского умиротворения.
Не привыкать было Марии к трудной жизни- с детства без отца и матери с самой войны, да большой семьёй – пятеро детей. И прошла та жизнь как большое колесо челкарской арбы по сухой степи -то ровно, а то по выбоинам.
Вот ведь как бывает – человек десятилетиями живёт в немыслимом моему современнику режиме - график на полторы ставки – тридцать шесть часов кряду с перерывом на день с редкой радостью оказаться на крошечном садовом участке. И детей одна подняла, и другим помогала.
И я, и брат видели мать реже других детей. Воспитывали нас улица, степь, позже - книги. Днём гоняли босиком по улице – обувь давалась на поход в центр города или куда ещё, не вспомнить, вечером слушали пластинки, а когда в дом возвращалась мама –весь тебе родительский диапазон, от нагоняя до ласки. Была ли воспитанием редкая трёпка? Наверное была, раз помню. Но помню и светлые дни, разве их не было? Плохое куда-то испарилось, а хорошее и даже смешное…
Ну да, как не рассказать…
Ну вот, хотя бы это. Ночи в Казахстане тёмные, но не бархатные. Спать старались на балконе -откуда тогда кондиционеры. Уместились на балконе вдвоём, тогда он казался достаточно большим. Мама вроде бы и засыпает, да я всё мешаю- икота одолела. А вроде метеоры в небе собрался считать. А у меня всё одна забота: да когда же эта напасть пройдёт. И тут строгий голос вроде бы заснувшей уже мамы:
-Сынок! А ты чего это сегодня Алёшеньку головой уронил об асфальт, а мне ничего не сказал?
-?!!
-Да, ладно уж, спи.
-Когда, - обомлев от ужаса просипел я в ночи.
Алёшке было чуть больше года, за него доставалось мне с завидной регулярностью.
-Да спи, спи! – уже совсем мягко повторила мама, не открывая глаз и по привычке сложив обе руки под голову.
Какой уж тут сон, какие метеоры! Так и промучался до смены созвездий надо мной. А вот мама спала крепко. Наверное, с хорошими снами.
А почему бы не вспомнить вот эту историю, про самолёт? Как мама «освоила» Ту-154?
Освоила, не освоила, но действительно посадила. Как штурман сам я освоил мало типов. Управлять почти не доводилось. А уж сажать! А вот у мамы здорово получилось. Но, не дай Бог, кому ещё!
А было так. С детства мечтал об авиации. С того самого часа, как оказался в полёте на изумительном для любого мальчишке той поры Як-40 вместе с ребятнёй нашего двора -домоуправление постаралось. И кто скажет, что в советское время государство не заботилось о детях? Тот полёт и запал навсегда в моё сердце, отозвался и мечтой, и профессией.
В шестнадцать получил паспорт и как только получил серпастую книжицу услышал и мамин наказ:
-Бери Лёшеньку, слетай к тёте Ане в Орск.
Лёшеньке на девять меньше, вычитайте.
Аэропорт в Актюбинске большой и самолётов тогда летало много. Вместе с самолётом в Орск объявили посадку на рейс в далёкий Омск. А это уже Сибирь. Ну это я знал, что Омск не Орск, и что туда летит Ту-154Б, а не какой-то наш «кукурузник», Ан-2. А маме откуда знать? она и сама карты по географии не изучала и у меня время от времени- не заучись!- с силой отнимала (наверное, поэтому я и стал навигатором).
С голубенькими билетами в одной руке и рукой братика в другой прошли на лётное поле, помахали маме на прощание.
А вот вернулись, узнали: мама посадила самолёт на Омск. Ну так, показалось ей, что сели мы в большой серебристый лайнер вместо своего биплана.
Кричала-кричала, да где там! - перрон в аэропорту большой, от ограждения на лётное поле да сквозь гул машин… А может и не её это дети, а чужие? Оба воздушных судна давно уже бороздили воздушную стихию, кто ниже, кто выше, а мать всё терзали сомнения. Вот она металась по аэровокзальному компексу, металась и в какой-то момент кольнёт её материнское сердце: это же мои дети улетели в холодную и голодную Сибирь!
Ну, а тут её уже и трактор бы не остановил. Сомнения вмиг обратились в решимость, слёзы, плач, требования к первому же сотруднику аэровокзала исправить вселенскую несправедливость, от него к начальнику смены, к диспетчеру, руководителю полётов, экипажу. Но экипаж нашего маленького «кукурузника» запросов диспетчера не услышал- в те годы связь на малой высоте на местных воздушных линиях была хиленькая, « не вижу, не слышу, управляю»- так говорили диспетчеры МДП. А вот командир «тушки» услышал. Вернулся в Актюбинск, два часа вырабатывал топливо и только потом приземлился с разрешённым весом.
Как сейчас помню её слова:
-Дежурная по посадке бледная как полотно. Стюардессы тоже. Меня водят по первому салону- никого. А во втором -парень с девочкой в такой же голубой курточке, что и у Лёшеньки. Я ему девчачью покупала, только хлястики назад перешила. И тут лётчик и говорит- линяйте-ка, гражданочка, пока не поздно. Я и слиняла.
Такого допуска на посадку «тушки» никому не пожелаешь, хотя забавно.
Историй было много, и смешных, и не смешных. Что там говорить- тогда была своя жизнь, никак не похожая на нынешнюю. Нынешнее поколение много и не поймёт.
И не стал бы обо всём этом, но подумалось: странно как-то оценивают то время взглядом из нынешнего. Мол, и жили не так, как надо, и мечтали не о том. А вот жили же! С природой наедине и книгами. И мечтать умели, и дружить, и любить учились искренне.
Никогда мы с мамой не заводили речь о счастье. Почему?
Если бы мог спросить сейчас, вот в эту минуту, была ли она хоть немного счастливой, предвижу ответ её глаз: «Как же не была? Была, сына, была».
Всё думаю, когда я повзрослел по-настоящему? Наверное, только тогда, когда стал вспоминать жизнь той, что дала мне собственную. И была эта жизнь мало похожей на мою и совсем не похожей на ту, к какой безудержно стремятся мои современники, чуть моложе и много моложе меня.
А при жизни мамы тот наш с нею поход в казахстанскую степь мною так ни разу и не вспомнился.
***
26 марта 2024 г., Московская область.