"Профессор",- так называли его почти все, в том числе и он сам величал себя так и имел на это полное право. Ходил в белом халате, и на верстаке его обязательно лежала дежурная библиотечная книга дореволюционного издания с ятями. Виски его гордо посаженной головы были тронуты, как пишут в дамских романах, благородной сединой, и даже начальство мастерской уважительно раскланивалось с ним в коридоре.
Не буду оценивать его успехи в профессии, это совсем не обязательно. Вот только скажу, если бы кому-то пришлось писать очерк или передовицу о повседневном подвиге реставратора, то лучше персонаж трудно себе представить. Наверное, в этом и была тайна его фантастических гонораров. Ну, во-первых, очередь на его услуги состояла из академиков, жен членов политбюро, генералитета, маститых писателей и артистов. Других заказчиков у него просто не было. Во-вторых, он был в то время одним из немногих, кто о существовании метро и наземного транспорта знал только понаслышке из кино и телевизора, так как обычно после работы за ним присылали персональную «Волгу» очередного заказчика. А как же иначе? Начиналось это все обычно так: передаваемого из рук в руки дорогого гостя усаживали за стол, накрытый в полном соответствии с книгой "О вкусной и здоровой пище. Блюда все сплошь из раздела «деликатесы», выбор напитков такой, что даже не стыдно угостить кого-либо из глав соседних государств.
Его усаживали на почетное место во главе стола, и начиналась неспешная трапеза с тремя переменами и подачей десерта. За столом плавно лилась беседа, носящая исключительно интеллигентнейший характер, на темы сохранения культурного наследия и консервации аутентичных предметов истории. Затем, согласно протоколу, плавно переходили в кабинет академика, где дымился свежезаваренный в джезге кофе, а маслянистый особо выдержанный коньяк из спецподвалов настраивал на философский лад. Тот коньяк выдерживался не менее двадцати лет и не уступал французским, слегка щекотал ноздри своим неповторимым ароматом. Поэтому светская беседа сначала касалась тонкостей коньячного производства, а уж затем присутствующие переходили к основным тезисам эклизиаста…
А когда хозяин, как бы извиняясь, робко напоминал о цели визита, "маэстро" спускался с Олимпа, разрешал подвести себя к увечному предмету. Начинался профессорский осмотр. Из потертого кожаного саквояжа появлялись последовательно: старинная линза, оправленная в благородную бронзу с рукояткой из слоновой кости, скальпель, которому мог позавидовать Николай Васильевич Склифосовский,- и начиналось действо. Нет, это нельзя было назвать осмотром, скорее, это был акт великого искусства пантомимы. Руки мастера нежно ощупывали боковину шкафчика, и, казалось, еще немного и шкафчик оживет и мир услышит чудесные звуки дерева, лишь по нелепой случайности не ставшего скрипкой или арфой, ну на худой конец - клавесином. Потом обычно следовала пауза, не многие даже из великих артистов могут держать такую, особенно эффектно это смотрелось, если "профессор" закрывал глаза левой рукой, имитируя полную отрешенность от всего земного. Хозяева, уже давно не дышавшие, обездвиженные трагическим видом маэстро, ждали последнего приговора. И приговор звучал.
Он заставлял академика чувствовать себя третьеклассником, который, случайно просунув голову в дверь десятого класса, попал на лекцию по тригонометрии. Синусы, косинусы и котангенсы показались бы маминой колыбельной, после той речи, которая обычно вводила в ступор и доводила очередную жертву до полуобморочного состояния. Даже столь уважаемые персоны чувствовали себя бесконечно отсталыми и малообразованными, если из всей речи "профессора" более-менее понятным были слова: «капилярная адгезия» и «шеллак». После этого обсуждать сумму гонорара было делом бессмысленным. На чашу весов был поставлен вопрос не только сохранения памятника культуры, но и самое главное: вопрос нашей ответственности перед будущими поколениями, и не исключено, что и перед представителями межпланетного разума. Чтобы потом не краснеть при появлении инопланетян, большая половина гонорара передавалась сразу.
И на следующий день начинались серые реставраторские будни. С этих пор в квартире очередного академика все подчинялось одному графику и жизнь как бы разделялась на две части: до начала реставрационного процесса и после. А точнее после этого нормальная жизнь прекращалась, а то, что начиналось, было трудно обозначить словом «жизнь». С приходом "авиценны" все, как тени, замирали по своим углам, даже телефон старались накрывать подушкой, опасаясь нарушить священнодействия протекающего процесса. Эта минута молчания затягивалась месяца на два. Божество с потертым саквояжем обычно появлялось в половине шестого, плотно пообедав и запив сытный обед рюмкой доброго коньяка, скрывалось за дверями специально отведенной комнаты.
Секрет того, что происходило за закрытыми дверями, мы узнали совершенно случайно. Сидели, курили, вяло обсуждая текущие проблемы, и заспорили по вопросу: что самое главное, когда работаешь с предметом у клиента на дому. Когда было перечислено почти все, мы услышали: " Да что вы вообще понимаете, салаги, спорите здесь, жалуетесь на гонорары, а самого важного не знаете. Главное - это переворачивать предмет перед уходом. Ни ювелирная подгонка вставок, ни шелковая полировка и правильное тонирование так не успокоят сердце клиента, как вовремя перевёрнутый на другой бок шкаф." Глаза у всех округлились в предчувствии раскрытия главной причины астрономических гонораров "профессора"
" Ведь что я делаю после того, как плотно пообедаю у заказчика? Перед тем как откинуться в кресле и вздремнуть часок другой, каждый день не ленюсь переворачивать шкаф или бюро и обвешивать его струбцинами. И вот только после этого полноценно отдыхаю. И мне хорошо - и клиент доволен: видит, что процесс идет", - в полной тишине завершил он свое повествование. И на вопрос молодого резчика: " Ну а как же заказчик принимает такую работу?".
Спокойно так ответил: "Это у тебя, сынок, он будет принимать да высматривать каждую вставочку и загогулинку, а у меня за месяц-другой так измотается по одной половице ходить, встречать, провожать, угощать "дедушку советской реставрации", что и сам уже не верит в окончание процесса и буквально насильно впихивает остатки денег, уговаривает остановиться, говорит, что качество изумительное и, наверное, превзойти полученный результат уже невозможно. Что-то лепечет про друга-адмирала, который из последних сил ожидает очереди на реставрацию, а не, дай Бог, застрелится из наградного пистолета, не дождавшись починки своего любимого письменного стола, отнятого у германцев в последнюю войну. После этого вызывает служебную «Волгу» и буквально насильно награждает бутылкой двадцатилетнего коньяка, и еще столько же отдал бы, лишь бы вернуться в предыдущую жизнь.
Ну а реставрация…, конечно, я реставрирую, что ж я без совести совсем. Вот у меня в саквояже сургуч всех цветов, гвоздей и шурупов полный комплект, а полировку оливковым маслом натираю, долго предмет блестит потом , недели три. Это вы, молодежь, крепко да хорошо делаете, а что ваши дети-внуки кушать будут? Об этом вы подумали, ведь у начальников свои дети есть, на всех генеральских должностей не хватит".
Опять повисла тишина, запутавшаяся в кольцах табачного дыма.