Мир между IX и X вв.
Оглавление
Распространение западноевропейского и византийского христианства
Западная Европа на рубеже IX-X вв.
Гамлет, не ведающий сомнений
Ситуация между Балтикой, Чёрным морем и Волгой
Кимакский каганат
Распространение западноевропейского
и византийского христианства
Формально в IX-X вв. христианская церковь Средиземноморья (за исключением периферийных общин несториан, монофизитов, монофелитов и пр.) оставалась единой, православной (ортодоксальной) и всемирной (католической). Однако реально она давно уже распалась на католическую западноевропейскую и православную восточную (византийскую).
В отличие от католичества, объединённого вокруг Рима, у православия не существовало организационного единства. Четыре восточные патриархии – Константинопольскую, Иерусалимскую, Антиохийскую и Александрийскую объединяло только неприятие римского католицизма и канонической власти римских пап.
«В сравнении с Западом православие не стремилось расширению своих границ за счёт европейских варваров. После ранней и, очевидно, неудачной попытки своей миссионерской активности в Западной Иллирии VII в. в последующие века православные игнорировали язычников Балканского полуострова. Обращение в православие Болгарии произошло в 864 г. Западное христианство к тому времени прибрало к рукам не только все европейские земли, ранее принадлежавшие Риму, но и распространило своё влияние вплоть до Эльбы. Это явное неравенство особенно впечатляет, если вспомнить, с каким равнодушием православие относилось к западной миссионерской деятельности. На Западе безоговорочно считали, что латынь является единственным и всеобщим языком литургии. В этом вопросе западные священники были неколебимы, даже несмотря на риск утраты доверия со стороны неофитов (новообращённых. – А.А.). Разительным контрастом этой латинской тирании выглядит удивительный либерализм православных. Они не предприняли ни одной попытки придать греческому языку статус монопольного. И, конечно, нет сомнений, что политика, допускающая перевод литургии на местные языки, давала православным заметное преимущество перед Западом в миссионерской деятельности. Учитывая это обстоятельство, реальный успех западного христианства в области миссионерской деятельности, намного превзошедшей успехи православия, кажется более чем парадоксальным. Однако парадокс сей легко разрешить предположением, что, с точки зрения язычников, у православия был какой-то существенный недостаток, перекрывающий достоинство литургии на местном языке. И надо признать, что недостаток этот вполне очевиден.
Миссионерская деятельность православной церкви затруднялась подчинением вселенского патриарха мирской власти. Подчинение православной церкви государственной машине Византии ставило предполагаемых неофитов православной веры перед болезненной дилеммой. Оказавшись в руках вселенского патриарха, они тем самым подпадали под его духовную юрисдикцию, но приняв юрисдикцию вселенского патриарха, они одновременно оказывались и в политической зависимости. Иными словами, они должны были выбирать между сохранением традиционного язычества и принятием христианства с неизбежной утратой политической
независимости. Естественно, они выбирали первое. Но перед варварами не стояло этой дилеммы, когда их обращали миссионеры западной церкви, ибо принятие церковной юрисдикции Рима не влекло за собой политической зависимости» [40].
Западная Европа на рубеже IX-X вв.
Жизнь Западной Европы в IX в. представляла собой сочетание римских, кельтских и германских традиций с новыми реальностями.
Ирландия – северо-западный оплот христианской веры и христианской учёности, под ударами викингов пришла в упадок; её монастыри были разрушены, учёность угасла. Рим остался единственным церковным центром Западной Европы. Учёные люди писали в основном на латыни, которая оставалась языком церкви Христовой. «В традиции, идущей от св. Иеронима, которой в неравной степени следовали во Франкском королевстве, любовь к письменности и стремление к Богу соединялись в одно целое» [112]. Сохранение в какой-то мере этой традиции оказало сильное влияние на последующий прогресс европейского Запада. Некоторые епископы, аббаты, приоры изучают римских авторов и накапливают их сочинения в своих библиотеках. Около 829 г. аббат Луп Феррьерский просит Эйнгарда, сподвижника и биографа Карла Великого, прислать ему трактат Цицерона о риторике, так как его собственный список, сверенный с другим экземпляром, как оказалось, содержит массу ошибок.
Образованные европейцы продолжают использовать названия римских и греческих мер веса и объёма (талант, либра, драхма, модий и т.д.), единицы измерения времени (календы, ноны и иды), римские титулы (патриций, всадник, консул), названия воинских частей (легионы, когорты). Даже собственные страны они ещё называют на римский манер: Галлия, Кельтика (к северу от Гаронны), Бельгика (к востоку от Сены), Италия, Германия. Но рядом с латинским языком и римской терминологией всё чаще используются местные романские и германские наречия. По утверждению Л. Тейса, «первый текст на романском языке, которым мы располагаем – это Секвенция святой Евлалии, литургический текст, состоящий примерно из тридцати стихов на пикардском, – диалект романского языка. Сам текст написан около 880 года в аббатстве Сент-Аман…» [112]. Напомним, однако, что то же самое утверждается относительно Страсбургской клятвы западно-франкского короля Карла II Лысого и его брата, восточно-франкского короля Людвига II Немецкого, датируемой 14 февраля 842 г. на языках галло-романском (протофранцузском) и рейнско-франкском (тевтонском, древневерхненемецком). Возможно, Тейс не берёт в расчёт Страсбургскую клятву, так как она представляла собой запись устной речи.
«За пределами немногочисленных церковных иерархов уровень образованности и даже простой грамортности оставался плачевным. В V-VIII веках в монастырях Европы простой монах не мог читать всю Библию и понимать её без посторонней помощи. Такого монаха называли идиотом (греческое слово “идиот” означало “простой, обычный” – А. А.). С повышением уровня знаний это название сохранилось для недоумков» [6(Греческое слово «идиот» означало «простой, обычный»).1]. Но это относится к более позднему периоду, а в IX в., особенно в его второй половине, уровень грамотности ещё более снизился. Светская учёность существовала главным образом при дворах королей, герцогов, графов. «Именно при дворе, от капеллана или нотариуса, великосветская знать могла получить образование, необходимое для исполнения своих обязанностей, – то есть читать и изъясняться по-латыни. Конечно, более редкими были случаи, когда дети аристократов посещали монастырскую или церковную школу. Дети учились у своих родителей или у их приближённых, а также при дворе, где находилось несколько молодых людей, тщательно отобранных и готовящихся занять самые высокие светские и церковные посты. Во всяком случае, количество мирян, умеющих писать, похоже, уменьшалось. К последним, кто ещё демонстрировал это умение, относились Нитгард, ближайший родственник короля, и графиня Дуода. Их переписка относится к 840-843 годам» [112]. Дуода была сестрой гасконского принца Санш Санше и женой Бернара Септиманского. Зато в Англии после кризиса середины IX века грамотность (причём не только латинская) делала первые успехи.
В Галлии к середине IX в. в результате слияния франков с галло-римским населением сложились две народности, которые называют северофранцузской и южнофранцузской (провансальской). На севере жизнь строилась по германским
образцам, юг сохранял римские обычаи. «...Вассальная зависимость и бенефиции, развитые на севере Луары, отсутствовали на юге. Их не было ни в Оверни, ни в Гаскони, ни в Каталонии или Лангедоке. Отношения всё больше приобретали формы римского права. В этих краях не так-то просто было стать подданным другого» [112]. Иными словами, только к северу от Луары существовало в чистом виде то, что именуют «феодализмом».
Во франкских королевствах особа короля (rex) считалась священной. Предполагалось, что от его правильного поведения зависит не только порядок в стране, но и плодородие почвы, плодовитость скота и людей. «Необходимо, как всё настойчивее повторяли церковники, чтобы король вёл себя достойно своей миссии. Немыслимый во времена Карла Великого, вопрос этот был поставлен в период правления Людовика Благочестивого в 833 г. Стремление подчинить королевскую власть критериям, выработанным Церковью, то есть контролировать её, всё возрастало» [112]. Король был обязан защищать обиженных и угнетённых, охранять и возвышать Христову церковь.
Реальная власть короля была значительной, но основывалась она во многом на готовности его могущественных вассалов выполнять свои обязанности. Маркизы (графы приграничных областей – марок) уже в начале IX в. превращаются по существу в самостоятельных государей. «Все штрафы и поборы, пополнявшие прежде королевскую казну, шли теперь в карман местным князьям. Они же стали арбитрами в разрешении спорных вопросов между светской и церковной властью» [112].
Строгой иерархии титулов не существовало. «Правитель Фландрии всегда назывался графом, а Нормандии – долго был известен как граф Руанский, тогда как граф Отёнский звался чаще всего герцогом Бургундским. Бургундия считалась королевством, то есть особым образованием графств. То же самое было с Аквитанией, чья территориальная принадлежность оставалась неопределённой; однако и у неё была своя идентичность и традиции. Титул герцога оспаривали графы Клермона, Тулузы и Пуатье, в итоге принявшие его.
Этнографические особенности не очень влияли на образование княжеств. Конечно, Гасконь со своим князем Гарсией Саншем имела национальный характер. Гарсия, внук Санша Митарры, с 871 года был графом Фезенсака» [112]. К 905 г. Гарсия Санш, будучи графом и маркизом, присвоил титул «доминус», возвышавший его до уровня короля.
В Аквитании в начале X в. зародилось движение, направленное на реформацию христианской церкви. Здесь в 910 г. в местечке Клюни аббат Эд (Одо, Оттон) организовал монастырь, устроенный по правилам раннего христианства. «Его монахи не имели личного имущества, питались все вместе и постоянно трудились: обрабатывали землю, писали иконы, переписывали рукописи» [61]. Впоследствии ученики Эда создали подобные монастыри во многих местах Галлии, Германии, Италии.
Бретань, населённая нероманизированными кельтами, говорила на языке, совершенно непонятном остальному населению Галлии. Здесь Алейн Великий, граф Ванна, одно время добивался королевского титула.
Итальянское королевство (в Северной Италии) по Верденскому договору вошло в состав владений Лотаря. Это королевство на всём протяжении IX-X вв. было ареной борьбы различных группировок как местной, так и иноземной феодальной знати. Вновь образованное светское государство пап включало Рим и окружающую территорию, а также Пентаполис (Пятиградье) на Адриатическом побережье к востоку от Тосканы и к северу от герцогства Сполето, и Равеннский экзархат. «В самом начале X века власть в Риме захватило в свои руки семейство бывшего папского казначея, а затем консула по имени Теофилакт. Во времена правления папы Сергия III (904-911) эта семья, главным образом благодаря своим красивейшим женщинам, имела большое влияние на папский престол» [7]. Герцогства Сполето и Беневенто, которые лангобардские короли так и не смогли полностью подчинить себе, признавали вассальную зависимость то от папы, то от Каролингов. Южная Италия (Апулия, Калабрия и Сицилия) оставалась под властью Византии.
Каролинги свои владения в Италии поделили на 20 графств, во главе которых находились представители служилой знати, чаще всего из франков. В пограничных областях были созданы маркграфства (маркизаты). Графы, вместо прежних гастальдов и герцогов, были поставлены и во главе городского управления; гастальды остались управляющими владений короля, будучи зависимыми от графов. Графам принадлежали судебные, военные и административные функции. Каждые три месяца графства и епископские диоцезы посещали «императорские посланцы», наделённые контрольными полномочиями [13].
Если в Галлии франки выступали как государствообразующая нация (впрочем, быстро утратившая свой язык), то в Германии они были просто одним из германских народов. «К началу X в. в состав Германии входили следующие герцогства, из которых каждое было заселено определённым германским племенем (так называемые племенные герцогства): Саксония и Тюрингия (между притоками Рейна и Эльбой), Франкония (по Майну и среднему течению Рейна), Швабия (по верхнему течению Дуная и Рейна, а также его притока Неккара) и Бавария (по среднему течению Дуная и его притоков, к востоку от реки Лех)... К северо-востоку от Саксонии находилась исконная область расселения фризов (Фризия, или Фрисландия), также входившая в состав средневековой Германии. Все эти герцогства сильно отличались друг от друга по племенному составу населения, по языку и уровню развития экономических отношений» [39]. Саксония и Фризия были ещё полуязыческими.
Испания оставалась зоной борьбы и взаимовлияния западно-христианской
и мусульманской цивилизаций. В IX в. королевство Астурия объединилось с Галисией. «Прежнее королевство Астурия с 923 г. превращается в королевство Леон, раздвинувшее свои границы до реки Дуэро. Из состава этого королевства тогда же в водоразделе между Эбро и Дуэро выделилось графство Кастильское, получившее это название от многочисленных замков (по-латински “кастеллум”), которые строились на границе с арабским миром, с главным городом Бургос» [31]. Из Испанской марки, входившей в состав королевства франков, выделилось христианское королевство Наварра (с 824 г. – король Иньиго Ариста), а позже – графство Барселонское (с 878 г. – граф Вильфред Волосатый).
Мусульманская Испания, более высокоразвитая, производила тонкие сукна, льняные и шёлковые ткани, меха, изделия из золота, серебра, меди и бронзы и т.д. Арабоязычная исламская культура занимала здесь господствующее положение, охватывая и христиан. Католический епископ Кордовы Алвар в 854 г. жаловался: «Многие из моих единоверцев читают стихи и сказки арабов, изучают сочинения мусульманских философов и богословов не для того, чтобы их опровергать, а чтобы научиться, как следует выражаться на арабском языке с большей правильностью и изяществом. Где теперь найдётся хоть один, кто бы умел читать латинские комментарии на священное писание? Кто среди них изучает евангелия, пророков и апостолов? Увы! Все христианские юноши, которые выделяются своими способностями, знают только язык и литературу арабов, читают и ревностно изучают арабские книги... даже забыли свой язык, и едва ли найдётся один на тысячу, который сумел бы написать приятелю сносное латинское письмо».
Гамлет, не ведающий сомнений
Историю о принце Гамлете, послужившую Шекспиру сюжетом для знаменитой пьесы, рассказал в XII веке Саксон Грамматик.
Невозможно установить, какой именно период времени описывал этот датский хронист. Судя по тому, что датчане в хронике диктуют свою волю королю Британии, дело происходит в эпоху викингов, т.е. между VIII и X веками. Саксон упоминает также короля Рёрика, владеющего Ютландией; так почему бы нам не предположить, что речь идёт всё о том же вездесущем Рёрике Ютландском, который между войнами с королём Людвигом и походом в Приильменье успел принять некоторое участие в судьбе злосчастного датского принца?
В данном случае нас интересуют прежде всего различия между пьесой Шекспира и повествованием хрониста. В этих различиях, как в зеркале, отразилась пропасть, отделявшая эпоху Елизаветы Тюдор от примитивной дикости Раннего Средневековья.
Согласно Саксону Грамматику, Рёрик управление частью ютландских владений передал двум сыновьям своего вассала, воинственного короля ютов Гервендила, – Хорвендилу и Фенго (Фенгону) . После трёх лет войны с норвежцами Хорвендил вручил Рёрику почётные трофеи, и тот отдал за него дочь свою Геруту, родившую ему сына Амлета (в произношении англов – Гамлет). Фенго, снедаемый завистью к брату, превосходившему его силой, смелостью и удачей, убил Хорвендила и овладел Герутой, которая, по его словам, «терпела от мужа лютую ненависть. И брата он убил ради её спасенья, ибо ему казалось нетерпимым, чтобы нежнейшая, без злобы, женщина страдала от тяжелейшей надменности супруга. И уверение достигло цели. Ибо у вельмож лжи обеспечено доверие, у них шутам порой оказывается милость и честь клеветникам».
Убийство было совершено открыто, поэтому Гамлету из датской хроники не было нужды допытываться правды у призрака. Безумца же он принялся изображать не для того, чтобы скрыть свою осведомленность, а из опасения, что дядя Фенго, убив брата, не постесняется укокошить и племянника.
В то время, чтобы выглядеть достоверным, мнимое сумасшествие Гамлета не могло ограничиваться бессвязными монологами. «Ежедневно в покоях своей матери, грязный и безучастный, кидался он на землю, марая себя мерзкой слякотью нечистот. Его осквернённый лик и опачканная грязью наружность являли безумие в виде потешного шутовства. Что бы он не говорил, соответствовало такому роду безумия, что бы ни делал – дышало безмерной тупостью». Сидя у очага, принц сгребал руками золу, вытачивал деревянные крючья и обжигал их на огне, а когда его спрашивали, что он делает, он отвечал, что готовит острые дротики для мести за отца.
Многие, однако, пришли к выводу, что Гамлет притворяется. «Ведь, желая казаться чуждым лживости, он смешивал хитрость и прямоту таким образом, что в его словах всегда была истина, однако острота её не обнаруживалась никакими признаками». Например, когда он со спутниками ехал вдоль берега и им попался руль от ладьи, спутники его сказали, что нашли очень большой нож; он же ответил, что этим ножом можно резать огромный окорок, разумея море.
Принца решают поймать на живца, организовав ему как бы случайно встречу с женщиной в отдалённой части леса. Ведь любовная страсть слишком велика, чтобы её можно было скрыть; «потому, если тупость его притворна, он не упустит случай и тотчас уступит порыву страсти». В соответствии с нравами своей эпохи экспериментаторы убеждены, что если принц не сумасшедший, то, столкнувшись в безлюдном месте с женщиной, он сразу на неё набросится. «И вот он повстречался с женщиной, подосланной дядей и будто случайно оказавшейся на его пути в тёмном месте, и овладел бы ею, не подай ему безмолвно его молочный брат знака о ловушке… Встревоженный подозрением о засаде, он обхватил девушку и отнёс подальше к непроходимому болоту, где было безопаснее. Насладившись любовью, он стал просить её весьма настойчиво никому не говорить об этом; и просьба о молчании была с такой же страстностью обещана, как и испрошена. Ибо в детстве у обоих были одни и те же попечители, и эта общность воспитания соединила тесной дружбой Гамлета и девушку».
После этой неудачи один из приближённых Фенго (у Шекспира это Полоний) предлагает оставить Гамлета наедине с матерью в её опочивальне: ведь матери принц наверняка доверится. При этом кто-нибудь должен спрятаться в тёмной части комнаты и подслушать их беседу. «Сам советчик и взял на себя роль подслушивающего и спрятался под соломенной подстилкой. Гамлет же закукарекал, колотя по бокам руками, и принялся прыгать туда и сюда. И когда ощутил под ногами ком, то, нащупав мечом это место, пронзил лежащего, и, вытащив из тайника, убил. Тело его он разрубил на части, ошпарил кипятком и сбросил через открытое отверстие сточной трубы на корм свиньям, покрыв жалкими останками зловонную грязь». Затем он вернулся к матери, громко оплакивающей безумие сына, и высказал всё, что думает о её браке с убийцей его отца.
Фенго долго искал инициатора коварного плана, но нигде не мог найти. Спросили о нём и Гамлета, и тот ответил, что пропавший подошёл к сточной трубе, свалился вниз и был съеден свиньями. Ответ сочли бессмысленным, но Фенгон укрепился во мнении, что Гамлет хитрит. Король хотел убить племянника, но не сделал этого из страха перед его дедом Рёриком и Герутой. «И он решил осуществить убийство с помощью британского короля, так, чтобы другой за него сотворил дело, а он бы прикинулся невинным».
Уезжая в Британию, Гамлет тайком попросил мать увесить зал ткаными занавесями, а через год справить по нему мнимые поминки, пообещав к тому времени вернуться. «С ним отправились в путь два вассала Фенгона, которые везли с собой послание, начертанное на дереве (это был в те времена обычный способ письма), в коем королю Британии поручалось убить направляемого к нему юношу. Но пока они спали, Гамлет, обыскав их карманы, нашёл письмо. Прочитав приказ, он тщательно соскоблил написанное и, вписав новые слова, изменил содержание поручения так, что своё собственное осуждение обратил на своих спутников. Не довольствуясь избавлением от смертного приговора и перенесением опасности на других, он написал под фальшивой подписью Фенго просьбу о том, чтобы король Британии выдал свою дочь за умнейшего юношу, коего он к нему посылает».
Во время пира, который король Британии устроил в честь гостей, Гамлет с пренебрежением отказался от яств и напитков. Когда его спросили о причине, он сказал, что мясо пропитано зловонием трупов, у короля глаза раба, а у королевы манеры прислуги: она прикрывает голову плащом, при ходьбе подбирает платье, выковыривает из зубов остатки пищи и ест их. Король провёл расследование, и обнаружил, что свиньи по нерадивости пастухов паслись на истлевших трупах грабителей, что сам он рождён матерью от раба, а мать его жены была служанкой. Восхищённый мудростью Гамлета, король выдал за него дочь, да ещё заплатил ему золотом возмещение за казнь его спутников. «И всякое его слово принимал будто какое-то указание свыше».
Спустя год Гамлет отпросился на родину, прихватив с собой две трости, в которые было залито полученное от короля золото. В Ютландии он вновь принялся изображать безумца. «И когда он весь в грязи вошёл в триклиний, где справляли его собственные поминки, то поразил всех необычайно, потому что ложный слух о его смерти уже разнёсся повсюду». Наконец оцепенение сменилось смехом, и Гамлета спросили, где его спутники. Он посмотрел на свои трости и сказал: «Здесь они оба».
После этого он присоединился к виночерпиям. Чтобы просторная одежда не стесняла движений, он повесил меч на поясе и, умышленно обнажая его время от времени, порезал себе кончики пальцев. Стоящие рядом отобрали меч и прибили его к ножнам железным гвоздём, а сами продолжали пить привезённое Гамлетом неразбавленное вино.
«И вот когда он увидел, что они в подходящем для его замысла состоянии, то, полагая, что представился случай исполнить задуманное, извлёк из-за пазухи давно припасённые крючья из дерева и вошёл в зал, где на полу там и сям лежали тела знатных и изрыгали во сне хмель. Сбив крепления, он стянул занавеси, изготовленные его матерью, что покрывали также и внутренние стены зала, забросил их на храпящих и с помощью крючьев связал столь искусно запутанными узлами, что никто из лежащих внизу не сумел бы подняться, хотя бы и старался из всех сил. После этого он поджёг крышу; разраставшееся пламя, распространяя пожар вширь, охватило весь дом, уничтожило зал и сожгло всех, объятых ли глубоким сном или напрасно силившихся подняться». Затем Гамлет пошёл в спальню Фенго, выхватил меч, висевший в изголовье, а на его место повесил свой собственный. Разбудив дядю, он сообщил, что все гости сгорели в огне и что он собирается отомстить ему за убийство отца. Фенго попытался обнажить меч, но тот был накрепко соединён с ножнами, и Гамлет беспрепятственно заколол дядю.
«Искусно защитив себя, отважно отомстив за родителей, он заставляет нас недоумевать, храбростью он славнее или мудростью», – резюмирует Саксон Грамматик.
Ситуация между Балтикой, Чёрным морем и Волгой
На рубеже IX-X вв. и у скандинавов, и у славян письменность уже существовала. «...Константином Философом (св. Кирилл, апостол славян) был создан более совершенный славянский алфавит, это было так называемое глаголическое письмо (глаголица); одновременно или немного позже, но не позднее, чем в конце девятого века, разрабатывается другой славянский алфавит, известный как кириллическое письмо (кириллица). И только после этого искусство письма широко распространилось среди славян, включая русских» [11]. Тем не менее о жизни державы русов в это время мы кое-что узнаём лишь из византийских и мусульманских источников, а такэе их булгарской хроники «Гази Барадж тарихы».
Олег Вещий и его преемники, претендовавшие на равенство с хазарским правителем, в сношениях с европейскими странами именовали себя каганами (хаканами); этот титул киевские князья сохраняли вплоть до Ярослава Мудрого. В греческих же текстах договоров с Византией первой половины X в. они писались просто «архонтами».
Неизвестно достоверно, когда правители руси стали называться князьями и каково происхождение этого слова. Вероятнее всего, оно, как и слово кунинг, или конунг, родственно готскому куни – род, семья, – и означало первоначально главу рода, выполнявшего, в частности, жреческие функции. Как отмечает Д. С. Лихачёв, «во многих славянских языках князь и жрец звучат почти одинаково» [76]; так обстоит дело и в польском, и в чешском языках. По-видимому, у северных славян слово «князь» значило то же, что «жупан» у юго-западных.
Что касается титула великий князь, то именно так именуются предводители руси в славянских текстах договоров с Византией (правда, в каком веке составлялись эти славянские тексты, неизвестно). «В древнейших списках летописей этот титул начинает употребляться только со второй половины XII в. (на северо-востоке первым «великим князем» был Всеволод Юрьевич, в Киеве – Рюрик Ростиславич)» [76]. Впрочем, ничто не мешало отдельным князьям использовать пышный титул и ранее: в «Изборнике Святослава» (1073г.) некоторые князья названы «великими».
Варягов-русов в Киевско-Новгородском государстве рубежа IX-X вв. было, кажется, довольно много, особенно в его северных районах. На поминальных камнях в Скандинавии встречаются записи такого типа: «Хертруд воздвигла этот камень по своему сыну Смиду, доброму воину. Его брат Халльвинд, он живёт в Гардах». Гарда («городки»), позже Гардарики («страна городков») – так называли скандинавы область югу и востоку от Балтийского моря, будущую европейскую Россию и Белоруссию.
«…В социально-экономическом плане, как показывают новейшие исследования, о городах до X в. на Руси говорить трудно.
То, что именовалось городом, было резиденцией правителей и их дружин или просто купеческими факториями на больших торговых путях. Пример последних – Гнездово возле Смоленска или Сарское городище возле Ростова» [147]. К немногочисленным исключениям относился прежде всего Киев.
Киев и его окрестности к описываемому времени населяли главным образом славяне из племени восточных полян. «Русь принесла своё имя на землю, называвшуюся “польской”. Летописец в ПВЛ указывает на распространение этого названия ( “русь”. - А.А.) на всю дружину Олега, включавшую уже не только варягов, но и словен (и прочих)» [75].
Мусульманский учёный Ибн Русте в начале X в. описывает по источникам предыдущего столетия ставку некоего кагана русов, расположенную на каком-то острове (его местоположение неизвестно) протяжённостью в три дня пути. «Они (русы) не имеют пашен, – пишет Ибн Русте, – а питаются лишь тем, что привозят из земли славян... И нет у них ни недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие – торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса. Они соблюдают чистоту своих одежд, их мужчины носят золотые браслеты. С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют ими. У них много городов, и живут они привольно». В словах Ибн Русте об отсутствии деревень и множестве городов иногда видят противоречие, хотя на деле они совершенно логичны: речь идёт о том, что русы, в отличие от славян, не имели сельскохозяйственных поселений, а только города, т.е. огороженные укреплённые места для жительства.
«Русская земля в узком смысле – область Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств... складывалась в пределах племенных территорий, с которых брали (по летописи) дань хазары. О тяжести этой дани (по беле и по веверице от дыма”) можно строить предположения, но ныне исследователи в целом согласны с В. О. Ключевским..., что “хазарское иго” способствовало расцвету славянской культуры в Среднем Поднепровье, так как славяне были избавлены от набегов степняков» [75].
«Выходцы из Хазарии и – шире – кочевого мира степей (в IX-X вв. это венгры, печенеги и переходящие к оседлости булгары), очевидно, наряду с норманнами входили в русскую дружину... Собственно говоря, присутствие выходцев из Хазарии в русских городах – факт вполне естественный и подтверждаемый письменными источниками. Помимо знаменитого письма X в. из Киева, написанного членами еврейско-хазарской общины и имевшего “резолюцию” хазарского чиновника, в самой летописи при описании договора Игоря с греками (944 г.) упомянуты “Козаре” – видимо, квартал в древнем Киеве, где располагалась и христианская церковь Ильи – “мнози бо беша варязи християни”... Нет ничего удивительного, что в Чернигове, центре Северской земли, платившей, как и полянский Киев, дань хазарам, было хазарское (салтовское) население... несмотря на очевидное господство в Чернигове русской дружины, подвластной Киевскому князю, в 16 км к юго-западу от города (в киевском направлении) по Десне расположен погост в Шестовице – дополнительный контрольный пункт возле центра Северской земли» [75].
В Хазарии население было не менее многонациональным. Аль-Масуди, говоря о хазарской столице в середине X в., отмечает: «Русь и славяне, как мы уже говорили, язычники, также служат в войске царя (т.е. хазарского кагана) и являются его слугами».
В трактате «Об управлении империей» Константина VII Багрянородного описывается образ жизни кагана росов (русов) и его дружины. В самом Киеве росы почти не сидели. «Когда наступает ноябрь, тотчас архонты их выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдье (у Константина славянское слово записано греческими буквами), что именуется кружением, а именно в славинии (племенные территории) вервианов, кривичей, севриев и прочих славян, которые являются пактиотами росов (синоним латинского слова «федераты»). Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лёд на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом... взяв свои моноксилы (ладьи-однодеревки), они оснащают их и отправляются в Романию (Византию)».
Судя по сообщению Константина, походы росов в Византию имели характер военно-торговых экспедиций. Весной подвластные росам племена пригоняли по рекам однодеревки из Немогарда (Новгород), Милиниски (Смоленск), Чернингоги (Чернигов) и Вусеграда (Вышгорода) в крепость Киоава (Киев), именуемую Самбатас. Здесь они продавали (именно продавали, а не отдавали) ладьи росам, которые снимали оснастку со своих старых ладей и ставили её на новые. В июне флот трогался вниз по Днепру. Константин приводит и росские, и славянские названия днепровских порогов: Улворси – Островунипраг, Варуфорос – Вулнипраг, Аифор – Неясыть. У порогов росы, «причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, нагие, тащат их (ладьи), ощупывая ногами дно... А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше... пока не минуют порог».
Рабов русы захватывали, вероятно, у тех славянских и финских племён, которые не признавали власти их кагана. Ибн Русте сообщает, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран (Хазарию) и Булкар (Волжскую Болгарию) и там продают».
Вывозили русы и другие товары. «…Восточная Европа, в том числе славяне, уже в VIII-IX вв. специализировалась на конкретной, весьма специфической группе товаров (пушнина, рыба, воск, мёд и др.), которые были очень ходовыми в наиболее развитых обществах той эпохи (Халифате, Византии)» [147]. Уже в IX в. Ибн Хордадбех описал купцов-русов, которые «вывозят бобровый мех, мех чёрной лисицы и мечи из самых отдалённых частей страны славян к Румскому («Римскому», т.е. византийскому – Чёрному) морю, а с них взимает десятину царь Рума, и если они хотят, то они отправляются по Тису, реке славян (вероятно, Танаис – Дон), и проезжают проливом столицы хазар Хамлых (Хамлидж), и десятину с них взимает их (хазар) правитель».
Таким образом, русы кормились за счёт сбора дани с подвластных территорий, прямого грабежа неподвластных и торговли с южными соседями.
«Первое развёрнутое описание весьма важной для восточных купцов области торговли «русов» с принявшим ислам волжским Булгаром и другими мусульманскими странами принадлежит автору X в. ал-Истахри (930-933 гг.), опиравшемуся на несохранившийся труд ал-Бахри (920-921 гг.): «Русы состоят из трёх племён, из коих одно ближайшее к Булгару, а царь его живёт в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдалённое от них, называется Славия. Ещё племя называется Артания, а царь его живёт в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары и не допускают никого провожать их и вступать в их страну. Из Арты вывозят чёрных соболей и свинец. Список товаров у других авторов дополняют меха лисицы, мечи, рабы» [128]. Позже другой мусульманский автор Ибн Хаукаль, дополнив аль-Истахри, отметил: «И группа самая высшая из них, называют её ас-Славийя, и царь их в городе Салау».
В упомянутой Куябе большинство исследователей видят столицу русов – Киев, с которым торговали мусульмане. Славия (ас-Славийя) и город Салау – это, видимо, приильменские словене и, может быть, их легендарная столица Словенск. Новгород во времена аль-Балхи, вероятно, был ещё не известен, но в середине X в. он уже определённо существовал и даже имел деревянные мостовые. Константину Багрянородному Новгород известен под полускандинавским названием Немогард (именно гард, а не град, в отличие от упоминаемого им же Вышеграда); Константин относит Новгород к «внешней Росии». «”Внешняя Росия” – Северная Русь с границей где-то между Новгородом и Смоленском... ср. наименование Смоленской и Новгородской земель Верхней Землёй – Ипатьевская летопись, 1148 г...» [74]. Не обрывая династическую связь с киевскими правителями, новгородцы сохраняли значительную долю самостоятельности. В скандинавских источниках вплоть до XII-XIII вв. «сохраняется представление о Новгороде как столице Руси» [74]. На протяжении всей русской истории вплоть до Ивана Грозного Новгород занимал совершенно особое положение среди русских земель. В то же время несомненно, что между землёй словен и Киевом существовали самые тесные контакты. Так, в конце IX в. почти одновременно и там и там появляются захоронения в камерных гробницах; первое такое захоронение открыто в Ладоге.
Наиболее спорными являются попытки отождествить с какой-либо территорией третью упоминаемую мусульманскими авторами землю русов – Арту (Арсу, Артанию, Арсанию). Обычно её помещают в Волжско-Окском междуречье, где, видимо, действовала какая-то норманнская группировка, не подвластная киевскому кагану. А. П. Новосельцев пишет: «Под Арсой, мне кажется, надо усматривать именно Ростов – Белоозеро, поскольку это согласуется с рассказом русской летописи о Рюрике и его братьях. Попытки усмотреть в Славе Переяславль, а в Арсе Родню несостоятельны уже потому, что в IX в. этих городов просто не существовало» [147]. Вполне возможно, что Арса находилась в нынешнем Татарстане; во всяком случае, в XV-XVI вв. в связи с походами москвичей на Казань в документах многократно упоминаются Арская земля, Арская сторона Волги, Арский городок, Арская засека, арские люди, а в самой Казани имелись Арские ворота и Арская башня.
Однако, если исходить не из передаваемого арабами названия, а из наших сегодняшних представлениях о тогдашней ситуации, то на роль Арты/Артании лучше всего подходит Северо-Галицкая земля с городами Галич Мерьский и Ростов Великий. Для арабов она, вероятно, в самом деле была наименее доступна.
Если мы плохо представляем себе образ жизни в центральных областях Киевско-Новгородской Руси («каганата русов»), то относительно его окраин сведений ещё меньше. Из ГБТ известно, что в Ростове постоянно правили норманнские конунги, что булгарские балтавары требовали с них за Ростов дань и что эта дань (ростовщина») на протяжении многих десятилетий служила яблоком раздора между булгарами и Киевом [156]. В менее населённых местах вообще было достаточно нескольких вооружённых людей, чтобы чувствовать себя господином, поэтому дань могли собирать не только сильные вожди. В конце IX в. норманн Оттар рассказывал англосаксонскому королю Альфреду о своей жизни в Халогаланде на севере Скандинавского полуострова, за полярным кругом. В этих глухих и малонаселённых местах «он был в числе первых людей этой страны: хотя у него было всего двадцать голов крупного скота и двадцать овец и двадцать свиней; а то немногое, что он пахал, он пахал на лошадях. Но доход его состоит в основном из податей, которые платят ему финны. Эта подать состоит из оленьих шкур, и из птичьих перьев, и из моржовой кости, и из канатов, сделанных из моржовой кожи и из тюленей. Каждый платит согласно его происхождению. Самый знатный должен платить пятнадцатью шкурами куниц и пятью ездовыми оленями, и одной медвежьей шкурой и пятнадцатью мерами пера, и шубой из медвежьей шкуры или шкуры выдры, и двумя канатами, каждый по шестьдесят локтей длиной, один сделанный из моржовой кожи, другой из тюленьей». Вероятно, и на северных окраинах Киевского каганата такие князьки тоже были.
Итак, в IX веке между Балтийским и Чёрным морями сложилось несколько центров власти скандинавов-русов: Киев, земля словен ильменских и соседних финнов, а также плохо идентифицируемая Артания.
Видимо, в это же время происходит активная колонизация северо-востока современной Европейской России – Волго-Окского междуречья, которое позднее в Киеве и Новгороде назовут Залесьем. По мнению И. Я. Фроянова, «уже в IX в. волжская система становится торной дорогой новгородских словен и северо-западных финно-угров в их движении в Залесскую землю» [145]. С другой стороны, «самые юго-западные славянские “племена” (волыняне и белые хорваты) вошли в состав Древнерусского государства очень поздно, лишь при Владимире. Это объяснялось и ролью в этих районах западнославянских государств (Польши и Чехии), и, очевидно, сильным сопротивлением Киеву» [147].
Во второй половине IX в. резко возрастает поток арабского серебра, идущий с юга в Скандинавию. «По находкам восточных серебряных монет – дирхемов VIII-IX вв. судят о торговой активности викингов, славян и других народов. Эти монеты через Русь попадали в страны региона Балтики. До середины IX в. не устанавливается их сколько-нибудь значительное проникновение на о. Готланд и в материковую Швецию (больше их обнаруживают в областях западных славян). Во второй половине IX в. складывается иная ситуация. К этому периоду относятся 10 261 дирхем, обнаруженные на о. Готланд и в Швеции. По сравнению с периодом 770-790 гг., число находок в упомянутых регионах возросло почти в 8 раз» [127].
В то же время американский нумизмат Т. Нунен установил резкое сокращение притока серебра из Халифата в Восточную Европу в последней четверти IX в.; предполагают, что это связано с конфликтом между русью и хазарами. В начале X в. поступление серебра возобновляется, но уже через Волжскую Булгарию; тогда же в Киеве появляются первые клады арабских дирхемов.
Кимакский каганат
В середине VIII в. семь тюркских племён, поселившиеся на Иртыше – ими, имак, татар, байандур, кыпчак, ланиказ и аджлад – получили новое общее название – кимаки. Несколько позже на Иртыше и в Прибалхашье вырастает сильное государственное объединение – Кимакский каганат. Его западной ветвью были кыпчаки или, как их позже называли на Руси, половцы. Б. Е. Кумеков полагает, что образование Кимакского каганата следует относить к концу IX – началу X в. Во всяком случае, первые упоминания о нём в источниках относятся именно к этому времени.
Письменность была широко распространена среди населения каганата. Абу-Дудаф упоминает об этом бегло, как о хорошо известном и непримечательном факте: «у них растёт тростник, которым они пишут».
«На протяжении всей своей истории, которая длилась около 200 лет (с середины IX до начала XI в.) Кимакский каганат был деятельным и сильным государством, успешно утверждавшим своё внешнеполитическое положение.
Идриси писал: “Царь кимаков один из великих царей и один из славных своим достоинством... Тюркские цари опасаются власти хакана, боятся его мести, остерегаются его силы, берегутся его набегов, так как они уже знали это и испытали от него раньше подобные действия» [18].
Каганат был разделён на уделы; власть кагана и удельных ханов (маликов) была наследственной. Жители каганата чтили духов предков. Как и другие тюрки, они, вероятно, почитали Небо-Тенгри. Известно также, что они поклонялись духу реки Иртыш. Из Уйгурии и Кыргызии в каганат проникало манихейство.