Эпиграф; «он протянул цыганке раскрытую руку, она, посмотрев на неё, с сожалением произнесла - ближайшие пять лет будут у тебя очень сложными!
- А потом? - робко спросил он
- А потом - привыкнешь"
Не знаю, бывали ли вы в Франкфурте на Майне, но я в своей жизни не видел аэропорта подобного размаха, правда, не так уж много доводилось путешествовать по разным там буржуинствам. Особенно понравилось скользить на мини-поезде между футуристическими прозрачными терминалами. До стыковочного рейса оставалось часа четыре - ни туда ни сюда. В город смысла ехать не было, да и здесь делать было решительно нечего. Уже вроде киоски и "шопы" все отсканировал раз по десять, а может все двадцать. Устав от бесполезного променада, направил свои стопы к ближайшему кафе, потому как подошвы у ботинок начинали дымиться, да и во рту слегка пересохло.
Но расслабляться было рано, в данной ситуации переусердствовать нельзя, важно найти золотое сечение между временем и количеством поглощаемых жидкостей. Тут неможно дать промашку, ибо надлежало предстать перед ясным взором "практиш квадратиш гуд" контролеров орлом, а не синей птицей с запотевшими изнутри глазами. Затем взойти по трапу и, спокойно заняв кресло, предвкушать раздачу золотистого нектара рейнской лозы. Отходя от барной стойки, я заприметил в углу симпатичный столик - туда и направился.
Но неудачно поворачиваясь, несильно задел кого-то локтем
- Сорри,-первое, что на автомате вырвалось у меня.
- Да ничего страшного- произнёс голос.
И мало того, что это было сказано по-русски, самое невероятное было то, что голос показался знакомым. Не успел я совместить звуковые файлы моей фонотеки с отделом, отвечающим за изображения, как оказался стиснут железными объятиями.
- Мишка! Какими судьбами? Что? Как? Куда летишь? Кого видел из наших?
Мы сидели и не могли наговориться. Точнее было бы сказать, что слова были его, а уши мои. И хорошо, что слушал я эту историю сидя, и под рукой был напиток, помогавший не завыть от сочувствия. Если то, что у Островского в "Как закалялась сталь" прибавить к рассказанному в "Повести о настоящем человеке" и полученное умножить на двадцать восемь, то как раз и получится половина того, что выпало на его долю.
- Ну то, что ты собираешься написать книгу про реставраторов и реставрацию, это, пожалуй, каждая собака в Москве знает,- хитро прищурившись, посмеялся он, - так, помнится, ещё в девяносто третьем начинал бумагу марать? Но, впрочем, разрешаю и про меня пару глав нащелкопёрить, правда, при твоей замороченности, пожалуй, это будет не раньше, чем в другой жизни.
Так я получил право на эту новеллу.
Хочется, конечно, начать с чего-нибудь этакого - уж загнуть так загнуть. Ну, приблизительно так, чтобы читатель покрылся мурашками и прилип к стулу. Но для этого груду бумаги следует измарать, тренируясь, поэтому начну довольно просто. У каждого бывают дни, когда из-за свалившихся проблем не хочется открывать наутро глаза, и единственная фраза, на которую хватает букв, рассыпанных внутри черепной коробки: "Мама, ну роди меня обратно". Подобные откровизмы время от времени появлялись и в моей дурной голове, пока судьба не свела меня вот с этим "железным" человеком.Обычно застав меня в подобном состоянии, он вправлял мне мозги ровно за две минуты
Михаил, - строго начинал он,- посмотри на себя и заметь, у тебя на сегодняшний день две ноги, две руки, два уха, два глаза, не пробитая черепная коробка, да и одет ты вполне прилично. А ты знаешь, что не все жители планета Земля могут похвастаться подобным джентльменским набором. Если не веришь, закрой глаза, заткни уши, сними штаны и присядь голой задницей на асфальт (при том он употреблял более короткое, но ёмкое слово). Вот только тогда поймёшь, насколько обласкала тебя природа, облизала тёплым, пусть не всегда гладким, языком, словно вновь родившегося на свет телёнка. Уж не говорю о том, какие деньжища потратили на тебя партия и правительство, какие корпуса понастроили, газоны разбили вкруг тебя неблагодарного, сколько тебе бесплатных уколов в задницу вкатили, да какие концерты в Кремлёвском дворце съездов по праздникам для тебя закатывают. Поэтому на твоей кривой роже кроме счастья и благодарности родному политбюро никто и более ничего не должен обнаружить. И, действительно, после такого вправления мозгов, жизнь становилась молодой и прекрасной. Не могу удержаться и, пожалуй, использую слова "паразиты", да и куда без них. "На самом деле, тут такая история" рассказ сей отнюдь не про меня, а как раз про того парня, с которым и сидели мы в тот самый день в далёкой франкфуртинщине.
Помните из истории Древней Греции сюжет, как со скалы в пропасть спартанцы скидывают детей неказистых, а тем паче с физическими недостатками? Вот и моего друга на сто процентов ждал бы такой сценарий, родись он, не дай Бог, в древней Элладе. Когда он родился, правая ручка его висела плёточкой, и медицина после пяти лет «всегочеготольковозможно» поставила на этой теме жирнющий крест. Другой бы ребёнок сидел и наматывал сопли на локоть, радуя родителей постоянной прибавкой веса и более-менее сносным характером. Но только не мой знакомый, он чисто физически не мог этого сделать. Никто, даже родители, давным-давно уже не верили ни в чудо, ни в медицину, ни даже в бабок, умеющих заговаривать любые изъяны.
Прошло еще полтора года, и за это время рука-плёточка лишь немного увеличилась в размерах, но оставалась неподвижной. Мама тихо плакала по ночам, до боли закусывая губы. Но в один прекрасный день, как обычно, ребенок играл на полу, а мама гладила бельё рядом, прямо на столе, застелив его одеялом. В дверь позвонили. Мать поспешила в прихожую и застряла там навсегда. В это время порыв ветра, возникший из-за сквозняка, накинул кружевную занавеску. Да, вы правильно сообразили, на горяченный утюг. А дальше, как на противопожарном плакате: нет, пламя не успело полыхнуть, потому что пятилетний малыш подскочил и двумя руками ухватился за почерневшую занавеску. Всё закончилось хорошо, и с той поры даже наметился малюсенький намёк на восстановление ручонки.
Она, к огорчению, почти также висела вдоль туловища и лишь иногда невероятным усилием неизвестно чего отклонялась от строгой вертикали в ту или иную сторону. А тут мальчик как раз услышал по телевизору легенду про Милона Кротонского и решил во что бы то ни стало повторить её сам. Если бы хоть кто-нибудь знал, какой ценой совершилось это чудо. Каждый божий день, как только он открывал глаза, приматывал к руке бархатный мешочек, добавлял туда монетку и целый день помногу раз тренировал свои бицепсы, находящиеся в зачаточном состоянии. Изо дня в день он прибавлял по одной монетке и так продолжалось и продолжалось. Какая-то недетская стальная пружина находилась внутри этого маленького человека. Через полгода рука стала сгибаться в локте, а ко второму классу он был допущен до уроков физкультуры.
Профессор морозовской больницы едва сам не впал в паралич, увидев своего бывшего пациента. А когда настало время призыва в армию, успешно пройдя медкомиссию, юноша оказался в замечательных ракетных войсках Советского Союза .В те времена дедовщина в армии расцветала пышным цветом, а так как в его призыв молодых было "кот наплакал", то и доставалось им троим в разы больше.
На "точке", где стояли на боевом дежурстве "изделия", нацеленные на заокеанских врагов, из всех доступных для старослужащих развлечений преобладало лишь одно - преподать курс молодого бойца новобранцам. Растянуть это удовольствие они старались по максимуму. Даже в выходные молодым приходилось рыть траншею - "отсюда и до обеда". Такими и подобными мероприятиями были насыщены их рабочие дни и даже положенное по уставу свободное время.
И вот однажды, когда "деды" очередной раз были под «мухой» (тут у несведущего человека может возникнуть резонный вопрос: откуда на таком супер-пупер охраняемом объекте алкоголь?) Ну, во-первых, в полученной накануне посылке были абхазские мандарины, накачанные спиртом при помощи шприца, ну а во-вторых, в подсобке в одном из огнетушителей деды ставили брагу, которую и перегоняли ночью при помощи обычного чайника и клубка медных трубок в армейский "коньяк", добавляя туда перегородки грецких орехов, чай и ещё что-то, что делало здешний напиток наголову выше обычного армянского коньяка. В общем, всё было бы как всегда: допили бы мандарины, да и легли бы спать, тем более что очередная порция браги ещё не созрела.
Но тут кому-то пришла счастливая мысль пойти на командный пункт и из комнаты спецсвязи позвонить домой. Побрели, волшебные звёзды августовского неба освещали путь для еле стоящей на ногах компании. Но у связистов их ждал прокол: аппаратная до утра ремонтировалась всем личным составом отделения, под контролем дежурного офицера.И все готовы были уже разойтись, но тут кто-то вспомнил, что у полковника в кабинете связь не отключается никогда и сейчас там как раз работает молодой, чертит дипломную работу командиру для академии. Все пять человек бодро, как они считали, направились туда. Салага, а именно в этом статусе пребывал мой друг, застыл с открытым ртом, когда в кабинет ввалились эти замечательные люди. И тут началось: первое - добрались до служебного телефона, а потом кто-то от нечего делать зачем-то приподнял гипсовый бюст Ленина, стоявший на фанерной тумбе, обёрнутой красным бархатом. Радость и восхищение в массах зашкалило. Под бюстом была крышка командирского бара.
Сначала выпили по стопке, потом ещё, ещё и ещё. Потом все звонили домой и своим подругам, сначала по очереди, а потом кто-то догадался позвонить и с прямого, для связи со штабом армии. И тут вдруг вместо обычных гудков ответил дежурный по управлению ракетными войсками специального назначения:
- Подполковник Ветров! - жёстким почти железным голосом отчеканил динамик громкоговорящей связи. Все вдруг разом протрезвели, притихли и припухли. Потом подошли к молодому бойцу и сказали ему такие проникновенные слова про чувство ложного товарищества, что теперь для него не осталось выбора. Ни правду сказать, ни вернуться в казарму.
На следующий день громы-молнии, проверка из штаба округа, да тут ещё командир не обнаружил своей заначки под головой вождя. Единственное, что оставалось, сорваться из части в лес. В общем, карта как всегда легла не в его пользу - год дисбата, а потом ещё два в строевой части. Домой возвращаться не стал, устроился дворником по лимиту, единственный раз повезло в жизни - подметал вокруг Строгановского училища.
А потом через полгода разрешили взять вторую ставку и мыть полы в учебных классах.Но скоро его природный талант художника оказался востребованным, кто-то случайно увидел его наброски гипсовых фигур, и ему посыпались заказы, сначала на курсовые, а потом даже на дипломные работы. Причём самое ценное было то, что он легко мог имитировать художественную манеру заказчика, да так, что даже преподаватели не видели подмены.
Постепенно у него начали появляться не только клиенты среди студентов, но и среди антикваров. Немногие могли так виртуозно вживаться в шкуру автора и с такой фантастической дотошностью повторять малейшие и тончайшие особенности творческой манеры письма. Уж не знаю, откуда прознал про его талант один из самых успешных антикваров, но только через некоторое время он был приглашён на аудиенцию в офис реставрационной компании целой сети антикварных магазинов, где ему предложили должность реставратора живописи.
Работы в те времена было море, Рублёвка требовала прекрасного, и московские антиквары изо всех сил пытались заткнуть эту "чёрную дыру". С этого дня ему начало казаться, что всё это происходит не с ним, деньги потекли к нему рекой, бурной и полноводной. А так как его трудолюбие и талант были поистине великими, то ему стали доверять реставрацию полотен художников первого ряда.
Были случаи, когда он просто возвращал из небытия полотна, которые уже должны были просто смыть до грунта. Вот тогда-то мы познакомились и сдружились. Он иногда нуждался в вылечивании деревянной основы голландских картин, а для меня он легко мог нарисовать одним движением утраченный рококошный завиток.
Через два года у него появилась квартира в Замоскворечье, приличный костюм, и он начал подумывать об открытии своей фирмы, и похоже своими дерзкими планами рассмешил не только Бога, но и дьявола. Дьявол появился в ангельском обличье: светлые чуть волнистые локоны, ресницы, слегка приспущенные над глубокими ледниковыми озёрами глаз. Он мгновенно утонул в них, а надо было лишь открыть энциклопедию и прочесть про эти самые водоёмы, как они могут обратиться в сели, всё сметающие на своём пути, да банально утонул в этих нечеловеческих глазах и запутался в этих платиновых локонах. Дал отвести себя в загс и провёл самый чудесный месяц в своей жизни.
Поговорку «счастливые часов не наблюдают» неплохо было дополнить, что и денег не считают тоже. Теперь и вспомнить трудно, что закончилось первым: то ли сентябрьские солнечные деньки, то ли деньги, причём и те, что были отложены на открытие собственного дела. Только с этого дня пришлось работать раза в три больше, а деньги заканчивались в два раза быстрее.
Уж не знаю, сколько написано о подобных ситуациях, но только каждый должен пройти эту дорогу сам. Тонкие приторные паутинки лести и притворства опутали его с ног до головы, нежные вздохи и поцелуи полностью отключили мозг. Почти пять лет совместной жизни пролетели незаметно, но вдруг глаза открылись. К этому моменту он оказался в туго сплетённом коконе из проблем и денежных обязательств. Оплачивать приходилось не только изощрённые шмоточные фантазии жены, но и машину цвета фуксии, дорогой лицей с углублённым знанием наркотиков, как оказалось, уже достаточно взрослого приёмного сына.
И вот в один прекрасный момент этот "смышлёный" мальчик догадался взять да и продать этюд Левитана, отданный клиентом на реставрацию, и сам укатил с друзьями в Турцию.Во-первых, его работодатель, ну не скажешь же хозяин, пригласил двух горилл для возврата денег, а те недолго думая отвезли беднягу в лес, показали яму, в которой его похоронят. На дне ямы в чёрной траурной луже он увидел своё отражение, обрамлённое жухлыми серыми листьями. Внутри всё похолодело, он даже ощутил на вкус вонючую жижу слегка подмёрзшей лужи. Добрые дяденьки вечером привезли его домой, дав на всё про всё три дня. Выхода не было никакого. Надо было продавать квартиру, но жена отмела эту маленькую, малюсенькую надежду. -Ты что, хочешь, чтоб мы с сыном отправились обратно в Павлово посад!
Вся предыдущая жизнь показалась ему беззаботным детским утренником. Не зная зачем, он механически начал дотошно обыскивать всё в доме и под подкладкой кармана нашёл визитку одного старого клиента-владельца своей реставрационной мастерской. Про того среди реставраторов ходили какие-то жуткие истории, хотя, по слухам, он был богат как Крёз. «Плюшкин», именно так его называли за спиной, выслушав рассказ, заулыбался, улыбка его подкупающе добрая и прищур мудрых глаз буквально очаровывали с первой минуты.
- Люди должны помогать друг другу, поэтому я тебя выручу, но ты должен будешь отработать у меня всего лишь один год, работать ты умеешь, а вот болтать тебе будет просто не с кем. Ты не волнуйся, за твоего Левитана я расплачусь, но с завтрашнего дня ты будешь жить в моей мастерской, на даче.
После этого секретарша принесла два бокала, выпили ...
Как и где он оказался на следующий день, понять было нереально: скорее всего в подвале огромного дома, там же была и келья для сна и питания. Всё остальное пространство занимали прекрасно оборудованные мастерские. Старший по «тюрьме» (а он понял, что попал в рабство) отвёл его в большую комнату, и то, что там происходило, повергло в шок. Посередине стоял огромный стол, на котором лежали закреплённые полотна, а на них стояли кошки, обутые в мягкие, как у детей, пинетки и языками вылизывали старый пожухший лак. Знакомый запах валерианки щекотал ноздри. Недаром говорят, что всё гениальное просто. На "Плюшкина" работали самые тщательные и самые недорогие реставраторы. Ноу-Хау состояло в разработке рецептуры коктейля на основе валерианового корня и строгом отборе "контингента". Намазав смесью старое полотно, можно было послойно расчищать живопись при помощи шершавого кошачьего языка. Причём кошки расчищали картину деликатнее и тоньше любого реставратора, и самое главное, без устали, пока на очерченном сегменте был вкус валерианки.
Ему вменили в обязанность менять осоловевших кошек на свежих и регулировать географию расчистки полотен. А пока продолжался процесс "лизинга", он мог спокойно дописывать утраченные фрагменты и укреплять красочный слой, подготавливая картины под расчистку. Этот ад продолжался почти год, количество отреставрированного давно превысило цену, заплаченную за Левитана. Кроме четырёхлапых помощников и старшего он не видел ни одной живой души. Окна в комнатах были под потолком, но это был потолок подвала, и увидеть через них что-то, кроме травы и в лучшем случае ног садовника, было делом нереальным.
Перед Новым годом зашёл «Плюшкин», чтобы поздравить и вручить литровую виски за успехи в борьбе с кракелюром. По тому, как вёл себя и что произнёс хозяин, можно было сделать вывод, что и вторую и третью годовщину и все остальные он проведёт здесь. «Плюшкин» довольно профессионально спел, не сфальшивив "You can check out any time you like But you can never leave". Конечно, вы угадали строчки из отеля Калифорния: «Выписаться ты можешь, когда пожелаешь. Только вырваться отсюда тебе не удастся».
Даже выпитый залпом вискарь не смог принести приятного забытья. Уж лучше было лежать носом в той грёбанной яме мёртвым, но, чёрт возьми, свободным. Нет, умереть здесь в компании с обдолбанными кошками никак не входило в его планы. Ни один из придуманных им планов побега не был возможен. Справиться с "быками" из охраны без помощи автомата Калашникова было делом нереальным, а копать скальпелем и мастихином подземный ход под прицелом видеокамер тоже занятие не из лучших.
Оставалось оттачивать мастерство и приносить прибыль господину "Плюшкину".Для души он написал по памяти образ Николая-Чудотворца на стене в мастерской и стал усердно надоедать пожилому, уставшему от просьб старцу. Просить Угодника было стыдновато, всё-таки в мире всегда хватало горя и несправедливости, но с другой стороны, он только просил особо не заморачиваться, а лишь дать возможность не прозевать шанс, который ему должна предоставить добрая, как он считал, к нему судьба.
И в один прекрасный день на третьем году заточения принесли в реставрацию картину. Картину, которая пахла свободой, его свободой. Он сначала не понял, почему дурманящий свежий ветер, исходящий от неё, валил с ног. Картина была вроде бы ни о чём: старый еврей сидел за столом в покрытой копотью лачуге и при свете лучины разбирал какие-то каракули. Ну и где тут свобода, где путь на волю? Зрительная память его ни разу не подводила, да и сюжет этот вряд ли мог поддаваться тиражу. Именно эту картину в своё время собирался отреставрировать один очень уважаемый в криминальном сообществе господин, с которым он познакомился в дни августовского путча в 1991 году. За две ночи, проведённые на баррикадах, они уговорили не одну бутылку, да и судьбы у обоих были не подарок. Реставратор даже был как-то раз приглашён в дом, где в кабинете у "папы" и увидел эту непростую, прекрасно написанную картину.
Тогда осенью ему удалось привести в порядок все образа из домашнего иконостаса, а потом Георгий куда-то исчез, видно, это было оборотной стороной его профессии. И вот сейчас в его руках был шанс на вызволение из плена. Всю ночь он провёл без сна, а потом провалился и проспал почти до вечера, несмотря на попытки охраны поднять и поставить его на ноги. У него был шанс, который он вымаливал бесконечно долгие три года, почти тысяча двести пять дней. На карту была поставлена Свобода - да именно свобода с большой буквы, а может быть, и сама жизнь. Ведь кроме телевизора и одуревших от валерианки кошек у него ничего не было. Небо сжалилось, он ухватился двумя руками за тоненькую ниточку и попытался сделать всё, чтобы не упустить эту малюсенькую возможность.
Самое трудное было унять дрожь в руке, держащую тончайшую колонковую кисть о трёх волосках, чтобы осуществить задуманное. Картина была отреставрирована с блеском, но появились не сразу читаемые глазом дополнения: на стене в каморке старика он нарисовал свой портрет, правда с пейсами и кипе, а на страницах вместо закорючек было написано сжатое до семи слов послание далёкому другу. Теперь оставалось только ждать, ждать неизвестно чего, то ли свободы, то ли выбитых зубов за испорченную чужую картину. Прошёл месяц, и ничего не случилось. Зубы были целы, а это могло значить, что упакованную им картину даже не разворачивали, прежде чем отдать клиенту. Но с другой стороны, а вдруг картина не дошла до адресата или случилось что-то из ряда вон выходящее.
Время тянулось, как резина, а надежда, которая была так материальна и осязаема, постепенно превращалась в тень от себя самой, но и тень надежды постепенно начинала терять свои очертания. Минуло три месяца, и он всё чаще стал прикладываться к бутылке, пока тремор не начал мешать ремеслу. Один раз, изрядно выпив, он набросился на охранника, но, получив ответку, оказался на полу без сознания. Утром на следующий день голову не отпускало, глаза оплыли и не открывались, весь мир почернел и пропал. Но самое страшное наступило через день, когда ему удалось наконец полностью открыть глаза.
Ужас объял его - всё стало чёрным, точнее чёрно-белым, нет, правильнее сказать, безнадёжно серым. Ощущение отсутствия цветного мира парализовало мозг, и ему вдруг стало всё равно, окажется ли он на свободе или нет. Он по привычке побрёл к своим сокамерницам, четырёхлапым наркоманкам, но был остановлен охранниками и препровождён в душ, переодет и даже получил назад свой паспорт. Потом его посадили на заднее сиденье глубоко тонированного автомобиля, завязав глаза плотным шарфом. Через час езды он оказался за столиком в кабинете очень дорогого ресторана в районе Чистых прудов. Не успел он оглядеться, как в дверях показалась фигура крепкого угрюмого парня с небольшой чёрной кожаной папкой для бумаг. Он обвёл глазами "быков" положил на стол папку и очень негромко произнёс - вы свободны.
Двое из ларца" встали, не забыв проверить наличие внутри папки каких-то документов, молча ретировались. Уже через минуту в кабинете появился сам Георгий вместе со вторым адъютантом. Они не сразу узнали друг друга, обменялись скупым рукопожатием, а потом сидели и слушали друг друга. Так бывает в жизни, когда человек встречает человека, умеющего слушать и, главное, слышать, и ему можно рассказать всё и даже больше, зная, что это умрёт тут же, потому как самое тяжкое - нести на себе свою историю, хотя, наверное, в разы труднее носить в себе чужую историю, не расплескав её рядом с чужими ушами. Ведь есть вещи, о которых можно рассказать или Богу и никому. Разошлись далеко за полночь, условившись встретиться завтра в Метрополе ...
Он пошёл домой пешком, было темно, накрапывал мелкий, как бисер на паутинках, дождь, приятно было слышать, как подошвы шлёпают по сырому асфальту. Свобода была оглушительна, он не мог в волю надышаться, даже воздух имел свой неповторимый вкус. Наверное, что-то подобное испытывает человек, сумевший вынырнуть с точки невозврата, почему-то вспомнилось первое утро свадебного путешествия. Тогда ласковые лучи сентябрьского солнышка путались в пропитанных солью и шампанским волосах, бесконечно лазурное небо где-то за горизонтом превращалось в изумрудный перламутр волн. Не размыкая объятий, они летали и летали, и коснулись земли только в середине октября. Эта картинка прокручивалась снова и снова, пока он сидел на лавочке возле своего подъезда и ждал её. Ключей от квартиры не было, а на звонок домофона никто не ответил. Оставалось только ждать.
Когда рассказ подошёл к этому моменту, голос его стал тише и слегка задрожал. Было видно, как нелегко и больно было к этому прикасаться, а скорее всего, это была незаживающая рана, покрытая лишь подобием новой кожицы. Но он продолжил. И в эту ночь судьба снова отправила его в ещё один тяжелейший нокдаун. Оказалось, что три года назад "Плюшкин", принеся его жене деньги, предназначенные для расплаты за картину, преподнёс этот жест как дар от своего имени. Более того, убедил её, что её благоверный сбежал. Она сопротивлялась недолго, и благодетель получил в награду всё, что можно получить "герою-бессеребренику". И больше того, сделал её своей содержанкой. У приёмного сына тоже сложилось всё не слава Богу. За это время он сел на тяжёлые наркотики, чередуя психушки с редкими выходами на волю. Собственно благодаря ему, в квартире из ценных вещей осталась лишь газовая плита. Всё остальное, что можно было тем или иным способом оторвать от пола и обратить в деньги, давно было вынесено за пределы квартиры.
Нет, вступить в эту реку второй раз было просто невозможно. Дом, где всё было лучше, чем в сказке, превратился в пепелище, по которому были разбросаны обглоданные косточки райских птичек и обрывки их прекрасных пёрышек. Увидев это, он ушёл не прощаясь. В горле стоял ком, попытался протолкнуть его водкой… И он запил, запил серьёзно, не по-детски, но по-русски - до чёртиков с кошачьими головами, которые бегали в валенках по Джоконде и тёрли её грязными тряпками, непрерывно наливая по полному стакану, приговаривая – «ну, поехали». Радовало только то, что черти были цветные, люминесцентно-зелёного цвета.
Недели через две он пришёл в себя и, открыв глаза, понял, что жив, но всё вокруг опять было серое. Он лежал под капельницей в омерзительной палате областной провинциальной больницы, руки и ноги были накрепко привязаны к кровати кожаными ремнями. После долгих раздумий в голове затеплилась мысль: ну если я ещё живой, может, это кому-то нужно. Та больница находилась в Хотьково, поэтому некоторая часть пациентов владели профессией резчика по дереву, благо неподалёку находилось училище, где их готовили, не понятно к чему. То ли резать бесконечных богородских медведей и орлов , то ли нарезать закусь с ювелирной точностью.
А так как профессия резчика предполагает, что для достижения высших результатов в резьбе необходим кураж, то и натуры творческие периодически проигрывали в неравной схватке с зелёным змием. И бывало, нарезались так, и в прямом и переносном смысле, что им приходилось проводить в палате от двух до трёх месяцев. Собственно, может, поэтому он и оказался здесь, и его ангел-хранитель бросил ему спасательный круг в виде преподавателя художественной резьбы.
Для резчика не нужен цвет, а лишь объём, линия и пластика. Мало того что по выходе из больницы он нашёл приют в доме резчика, но он прошёл ускоренный курс обучения.И надо сказать, что, имея в активе сумасшедшие способности рисовальщика, реставратор живописи превратился в феноменального резчика по дереву. Он начал помогать своему учителю выполнять заказы для церквей, а в свободное время вырезал шкатулки в форме диковинных фруктов, которые отрывали с руками на вернисаже в Измайлове. И так, наверное, продолжалось бы до старости, но как-то раз один импортный весьма импозантного вида гражданин с запонками в виде летучих мышей пригласил его на работу в Лондон.
Нет, не просто в Лондон, а в реставрационную мастерскую при одном очень известном аукционе. И знаете, он там прижился. Оценили, во-первых, его искусную работу, а во-вторых, немногословие и терпение, с которым он переносил все выпадавшие на него испытания. Эх, если б знали эти денди, через что пришлось ему пройти на Родине, а тут просто смех - ну коверкал поначалу язык Вильяма ихнего Шекспира, ну опаздывал на службу, петляя по подземке, да спутал пару раз элементы декора Чиппендейла и Хэпплуайта.
Через год Лондон прилично надоел ему. Деньги приходилось тратить экономно, хватало на слабопротопленную комнату с ванной, где была раковина о двух кранах и затычкой для получения тёплой воды. Изматывало мотание из пригорода на работу и ещё много чего, отчего хотелось выть и бежать оттуда не оглядываясь. Ну просто какой-то мир чистогана и эксплуатации человека человеком. Жутко хотелось обратно домой, раздражал и туман, и слякоть, и единственное, что лишь немного скрадывало пребывание на чужбине, наличие родственной души, хотя и "брита" из отдела реставрации масляной живописи.
С ним-то они по пятницам зависали в пабе неподалёку от мастерской, причём начинали с "Гиннесса", а заканчивали водкой, и обычно мурлыкали на выходе "еллоу субмарин" или "shumel kamish"
Так вот всё, что вы успели прочесть до этого, было лишь вступлением перед тем событием, о котором собственно я и собирался рассказать.
Тот понедельник ничем не отличался от обычных понедельников, и все как всегда усердно занимались своими делами, ну в смысле готовили лоты к очередному аукциону. Неизвестно отчего, но вдруг в самом воздухе разлился запах какой-то беды. Вроде бы всё как обычно, но "Аннушка уже разлила масло". Недаром физик в седьмом классе вколотил в наши уши навсегда про это броуновское движение. Тяжёлый липкий воздух беды из места, где произошло жуткое событие, проник во все до единой комнаты этого старинного здания. Уж не знаю, как это звучит по-английски, а по-русски точнее, чем «полный кирдык», пожалуй, и не скажешь.
Что было страшнее: крах двухвековой репутации аукционного дома или денежный ущерб почти в два десятка миллионов фунтов? И вот в чём вся соль, что и то и другое, отнюдь не сахар. Ну как такое могло случиться? Но ведь случилось, и случилось по-настоящему страшное, может быть, даже худшее, чем потеря партбилета для советского человека. Автором того ужаса был самый лучший специалист лондонского офиса, притом он считался первой кистью и непререкаемым авторитетом в масштабе всего королевства. Но и на старуху бывает проруха или "Even Homer sometimes nods", ибо англичанине говорят в подобных случаях: «И Гомер иногда дремлет».
В ту злополучную пятницу (что была накануне описываемого понедельника) тот самый маэстро покрыл две картины финишным живописным лаком. Одна из них лежала на рабочем столе, а вторую он поставил на мольберт, чтобы ещё раз пристально оценить, какие нюансы могут вылезти после реставрации. Бывали в его практике случаи, когда в вертикальном положении картины обнаруживались какие-либо помарки, и иногда хотелось что-нибудь подправить, подлизать, подгладить. Бывало, лак «выкидывал» неожиданный фортель, и какой-то незначительный мазок на заднем фоне вдруг вылезал и орал во всё горло. Тут держи ухо в остро, но в этот раз всё было нормально. А дальше произошло то, что произошло.
Всё как в очень плохом малобюджетном кино: у реставратора позвонил телефон, собственно с этого всё и началось. Обычный вызов к начальнику отдела, начальство всегда выбирает для этого самый неподходящий момент: пятница, конец недели, да и до конца рабочего дня буквально двадцать минут. «Приспичит же,» - подумалось на ходу. Пришлось всё бросить, захлопнуть дверь и лететь на ковёр к боссу. Что удивительно, шеф, расспросив про ход реставрации, остался доволен отчётом и мало того, достал початую бутылку коллекционного виски и сам, красиво разложив лёд по стаканам, налил и предложил выпить за проделанную работу. Нечасто он угощал выпивкой, но тут был серьёзный повод: эксперты из-за океана, оценив процесс реставрации тех двух шедевров на отлично, дали добро на приобретение обеих картин для корпоративной коллекции банка. А это не только немалый профит в деньгах, но, что самое главное, возможность утереть нос конкурентам, весьма значимая победа в вековой схватке двух аукционных домов.
Старина» - так фамильярно обращался босс к своим сотрудникам, обычно собираясь повысить жалованье. Так было и в этот раз, поэтому окрылённый успехом реставратор вылетел из кабинета на крыльях. И тут на лестнице он столкнулся нос к носу с русским другом. «С меня причитается, - весь сияя, выдохнул он. - Сегодня я угощаю». И они, зайдя по пути в мастерскую к резчику, кинув там рабочие халаты, рванули в любимый паб.
Почему понедельник самый тяжёлый день, не подлежит никакому разумному объяснению, ибо их море и это факт. В этот понедельник ужас, носившийся в воздухе, имел вид самого дорогого бутерброда в мире.
Это был бутерброд из прилипших друг другу картин, оставленных в пятницу для просушки лака. Нет, конечно, такого не мог придумать даже Хичкок, но жизнь на то она и жизнь, и у создателя на всё есть свои резоны. Неведомая сила, скорее всего обычный сквозняк, опрокинул одну работу на другую. За выходные лак почти высох, и теперь на столе лежал, по-видимому, самый редкий из аукционных лотов за всю историю торгов. Как разъединить это? Такого не приходилось делать никому, по крайней мере в этих стенах. Все стояли и смотрели на обратную сторону холста, который стоил теперь, как старая тряпка, прилипшая к другой тряпке с красками. Конечно, к стоимости этих двух старых холстин можно прибавить стоимость сосновых палок, из которых был изготовлен подрамник, да, чуть не забыл, вполне могли что-то стоить пару горстей тексов, держащих эти холсты. Не знаю, что говорят в таких случаях англичане, но в России стоял бы очень густой мат. Впрочем, хоть по-английски ругайся, хоть на любом другом языке - выхода из этой ситуации не было.
Единственное, что хрипло прошипел босс:
- Уважаемые леди и джентльмены, прошу не забывать пункт первый подписанного вами договора о неразглашении корпоративной и профессиональной информации.
Ответом было гробовое молчание, каждый прекрасно понимал, каким рикошетом всё это может ударить практически по каждому из них. Это была минута молчания, где во всю мощь барочного органа гремели звуки реквиема, полностью сносившего голову. Потом виновнику этих событий стало плохо с сердцем, его отвели и уложили в комнате для переговоров на огромный кожаный диван, коллектив молча разбрёлся по своим кельям.
В итоге на месте происшествия остались исполнительный директор, глава департамента, главный эксперт аукциона и русский резчик. То, что они услышали от русского, было произнесено им вполголоса, твёрдо и без единой грамматической ошибки:
- Господа, я решу эту проблему, это будет стоить два миллиона фунтов, но никто, ни одна живая душа не должна мешать мне в течение недели. Если согласны, подготовьте договор и освободите помещение для работы. И сразу предупреждаю, картины придётся покрыть лаком заново.
И, криво улыбнувшись, он присел на стул в углу мастерской с лицом человека, погружённого в себя. Потом этому бутерброду сделали УЗИ, и слабая надежда на возможные воздушные карманы и неприлипшие участки рассосалась, картины представляли собой единое целое. Через час в кабинете президента были подписаны все бумаги в присутствии главы юридического департамента, а через два, закрыв замок на два оборота, он приступил к работе. Впереди была неделя, точнее полдня уже прошло, и, если честно, шансы на успех стремились к нулю. Нет, на самом деле был один шанс, ведь только поэтому он взялся за то, за что ни один нормальный человек не взялся бы ни за какие деньги. Самое невероятное, что решился на это он не из- за денег или ещё чего-то, приносящего выгоду, по крайней мере, мне так показалось. Я чуть позже постараюсь донести до вас то, что тогда услышал в преддверии этой новеллы.
А пока вернёмся снова в тот трагический лондонский понедельник. Почти шесть часов просидел он молча, уставившись в окно, прежде чем прикоснулся к этому сиамскому бутерброду. Он собирался, как профессор, которому предстояла операция внутри черепной коробки. Коробки, где оказалось взрывное устройство, обмотанное клубком разноцветных проводков. Он сидел, пытаясь собраться перед самым важным поединком в своей жизни.
А перед его глазами снова и снова прокручивалась картинка его первой любви. Та девочка сидела впереди его, слева у окна. И самое трогательное для него было, затаив дыхание, наблюдать даже не её ангельское личико с слегка раскосыми серыми глазами, не русую тугую косу, а трепетное изысканное ушко с ниспадающим на него, вырвавшимся на свободу локоном, эдакой легкомысленной завитушкой. И в ту весну, когда от уроков уже тошнило, а сердце рвалось наружу и царапалось о комсомольский значок, когда солнышко зажигало эти волосы золотом, а ушко делалось розовым и прозрачным, отвести взгляд от этой принцессы было невозможно. Но всегда в любом классе обязательно водится хулиган или два, а чаще один, но с помощником, как Шерхан с шакалом Табаки. И в тот прекрасный апрельский день, желая поиздеваться над молодым "Ромео", они намазали клеем книжку и положили ему на парту. Самое страшное, что книжка была не простая, а как сейчас бы сказали восемнадцать плюс, и что клей был тоже не простой, а военный для ремонта подводных лодок в воде.
Наличие у школьников столь редкого ингредиентов легко объяснялось. Вокруг школы стояли ведомственные дома как морского пароходства, так и военного "почтового ящика", а уж что приносилось родителями в дом, то потом и оказывалось в классе. Только вопреки задумке местных злодеев в капкан попал не он, а "Мальвина", случайно обратившая внимание на броскую обложку.
Бедная девочка стала малинового цвета, поняв, куда она вляпалась в прямом и переносном смысле. Её рука была навсегда припечатана к этой мерзости. Она выскочила из класса под ослиное ржание двух идиотов. Он, всё бросив, побежал за ней. Пропущу множественные драматичные детали, как он догнал её, ждал, пока иссякнут праведные девичьи слёзы, повёл к себе домой, благо отец был в рейсе, а мать дежурила в вечернюю смену. В этой ситуации он повёл себя как мужчина, не мог позволить ни себе, ни ей распускать нюни.
Первое, нельзя было дать самому прилипнуть к этой похабной книге, для чего он достал зубной порошок и засыпал коварный клей. А дальше любовь и терпение творили чудеса. Он взял английское лезвие для бритья и стал буквально по долям миллиметра отделять пальчики, которые он боготворил. Боясь даже дышать на них, он начал ювелирно подрезать клей, избегая малейшего отклонения острющего лезвия. Склонившись над её изящной ручкой, продвигался столь медленно, сколь это было возможно, а три раза даже поцеловал мизинчик, имитируя сдувание крошек мела и клея. Через полтора часа наступил завершающий момент, и как он его ни отдалял, свершилось идеальное разъединение, причём удалось сохранить в неприкосновенности не только драгоценную кожу "графини", но даже ту жутко непристойную обложку. Нет, ничего такого, что показывают во взрослых фильмах, не произошло, она лишь обняла его и чмокнула в щёку, после того как он проводил её до дому.
И вот теперь он снова и снова мысленно влезал в свою школьную форму. Господи, где теперь та Джульетта? «Нет, нельзя дважды войти в одну и ту же реку», - подумал он и начал вытаскивать гвоздики из подрамника. Делал это не торопясь, спокойно и тщательно, фотографируя и нумеруя каждый. Потом аккуратно пропылесосил подрамники и убрал их в сторону. Так прошло два часа, можно было перекурить и выпить чашечку кофе. Опять вспомнилась та история, так внезапно начавшаяся и так же молниеносно закончившаяся. В класс она так и не вернулась, и во дворе её больше никто не видел.
Часа два ушло на то, чтобы бережно закрутить края живописных холстов на специальные деревянные катки типа скалок. Дрожь в руках прошла, и можно было попытаться начать процесс разъединения. Только теперь в руках его вместо бритвы был скальпель. С ним тоже пришлось повозиться прилично. Ему вспомнился преподаватель резьбы из Абрамцево. Приняв стакан на грудь, он любил приговаривать: «Если ты хочешь стать мастером, точи инструмент справно да так долго - дотоль тень от стамески не перережет ножку соседнего стула». И вот сейчас ему это пригодилось, он подкинул волос, подставил скальпель под него, и волос сложился вдвое.
Наступило утро следующего дня, только теперь он осознал, в какую историю он ввязался, одно дело пальчики любимой, пускай самые драгоценные и самые дорогие на свете, но повреждённая кожа всегда может восстановиться. Но здесь, здесь такая фишка не прокатит, просто не было такого случая, чтобы отросла утраченная краска на холсте. Лоб покрылся испариной, и скальпель начал подрагивать, но надо было начинать. Был, конечно, и другой выход: выйти из мастерской, упасть на колени, сказать «мистер, простите засранца», и гордо покинуть Лондон.
Он красочно представил, как размазывает сопли по жутко антикварному директорскому столу, и сделал первое движение скальпелем. Остриё углубилось на долю миллиметра. Дальше он начал проскабливать малюсенькую бороздку миллиметр за миллиметром, сталь резца хотя и была сильнее лака, но всё равно не могла сравниться с мечом Джедая. Мощный лабораторный фонарь не только подслеплял, но и нагревал голову, как в пустыне Сахара.
К обеду удалось проскрести почти весь периметр на глубину в пол миллиметра. Перекусывая сандвичем, попробовал прикинуть математически. Перемножил длину на ширину меньшей из прилипших картин, а потом отнял площадь того, что он проскрёб за четыре часа, и с ужасом понял, что скрести ему придётся сто пятьдесят дней, если лак от времени не станет твёрже. Единственное, что вынес мозг из этих расчётов, что ускорить процесс не получится и надо продолжать скрести. На ум приходила лишь фраза из советского фильма: "Пилите, Шура, пилите - там должно быть золото". Был поздний вечер, глаза слезились от яркого бокового света, пот разъедал кожу на лбу и висках, напряжение на кончиках пальцев заставило прекратить работу.
Он ещё и ещё раз проверил пыль под микроскопом и немного успокоился, следов красочного слоя в пылинках не было. Теперь самое главное наточить скальпель на завтра, и он сел тупо доводить остриё до толщины лазерного луча. Среда прошла в ещё больших мучениях, удалось углубиться, но ненамного. Четверг принёс результат не лучше, чем во вторник и среду, в целом удалось проникнуть вглубь бутерброда почти на сантиметр. Всю ночь, как пишут в серьёзных романах, он не сомкнул глаз. А утром, приняв ледяной душ, выпил крепчайший кофе, надел самый приличный с виду свитер и пошёл сдаваться.
Но зашёл в мастерскую, чтобы ещё раз посмотреть на почти недельную эпопею борьбы. Присел у стола тяжело вздохнул и, автоматически взяв наточенный с вечера скальпель, просунул между полотен. Сначала подумалось, что он спит и это ему снится, но скальпель легко с чуть заметным хрустом утонул в глубине меж холстов. Некоторое время он сидел не двигаясь, а потом при помощи скальпеля и мастихина увеличил глубину проникновения почти до площади ладони, дальше пошло ещё легче. Прежде лак, сравнимый по твёрдости с янтарём, вдруг приобрёл хрупкость слюды и стал расслаиваться, рассыпаться и отшелушиваться, как чешуйки от крыльев бабочки. Он боялся остановиться, ведь Господь Бог в любой момент может найти другого человека, нуждающегося в покровительстве. Только к вечеру он остановился, держа в руках верхний холст. Обе картины были слегка потрёпаны, но вполне в презентабельном состоянии.
Вся суббота ушла на расчистку от чешуек и подготовительное шлифование с тончайшим порошком пемзы. Несмотря на воскресенье, экспертный совет в полном составе вместе с боссами аукциона выстроились перед дверьми мастерской. То, что они увидели, превзошло ожидаемое многократно. Даже босс у всех на глазах помолодел лет на тридцать, морщины разгладились, и он растянулся в улыбке, так широко он улыбался в последний раз, когда ему в шесть лет на Рождество подарили железную дорогу.
Картины были вновь натянуты идеально на своих родных подрамниках за счёт того, что их крепили, чуть-чуть увлажнив. Виновник катастрофы, виновато-смущённый живописец, при всех нанёс финишный лак на полотна. После этого все разошлись, предварительно закрыв фрамугу окна и опечатав дверь до торгов. Торги прошли как всегда с блеском, американский банк, действительно, боролся до конца и завладел теми самыми шедеврами. В общем, все остались довольны и счастливы.
Но я вернусь к герою этого рассказа. Дело происходило где-то недели через три после того злосчастного аукциона. Он сидел в том самом пабе в компании со своим английским другом. Чтобы достаточно правдиво описать тот вечер, замечу, что ни лежащие на его счету два миллиона фунтов, ни выпитое в тот вечер не могло разрушить идиллию встречи давних друзей. Где-то через час после начала англичанин, залпом опорожнив порцию виски, перейдя почти на шёпот, сказал:
Дружище, ты, наверное, сильно удивился, когда, преодолев миллиметров десять жутко твёрдого лака, всё остальное победил за полчаса. Так вот, парень, это заслуга не только ангела-хранителя, но и моя. Это я основную площадь картины намазал театральным клеем для приклеивания усов и бороды и лишь края живописным финишным лаком. Я знал, что ты влезешь в эту историю, русские всегда суют свой нос куда ни попадя, ради спасения чужой шкуры. Я тебя просчитал и ту историю с твоей прилипшей куклой я давно проворачивал в своей башке.
Поэтому тебе придётся поделиться, если что, я скажу, что ты меня запугал и заставил, грозил своими дружками из вашей мафии. Поверят мне, я кстати, случайно собрал всю пыль из твоего пылесоса. И в том пакетике больше пыли от театрального клея. Поэтому запомни, на следующей неделе ты принесёшь пятьдесят тысяч наличными, а оставшиеся поделишь пополам, по-честному. Мою половину переведёшь в кэш и тихонько в течение двух лет передашь мне небольшими траншами. Ну а в остальном мы с тобой друзья и коллеги.
«Да, недолго мне пришлось быть белым и пушистым», - подумалось ему тогда, когда он остался сидеть один. Доказать, что у них не было сговора – практически невозможно, в это даже ребёнок не поверит. Мысль о том, что судьба оттопталась на нём полностью в России, была актуальна лишь до этого вечера, а что будет завтра, об этом не хотелось думать ни сегодня, ни завтра, никогда.
Встретились они через неделю. Англичанин пришёл раньше и отпил уже четверть из своего бокала, и не зная, чем занять руки, он то тёр ими лоб, то причёсывал довольно редкие кудри, когда-то придававшие ему сходство с самим Шекспиром. Маэстро облегченно вздохнул, увидев русского со свёртком в руках, заулыбался довольно циничной улыбкой. Свёрток был упакован в дорогую сафьяновую бумагу и повязан кожаным шнурком. Не так уж долго длилась радость. Под такой изысканной обёрткой находилась затрёпанного вида книженция.
-И это всё?
- Да это ваше всё. Вильям, не знаю как по батюшке, Шекспир, дорогой не только сердцу каждого жителя вашего великого королевства, но и по цене. Я специально для тебя купил первое фолио шекспировских пьес на нашем же аукционе по цене почти всего моего гонорара, ну оставил, впрочем, за сверхурочные, выходное пособие и какую-то мелочь на дорогу.
Оставляю тебя вдвоём с вашим классиком. Ну а мне пора. Как любила говаривать моя бабушка: "Не жили хорошо, ну и начинать нечего".
Тут объявили мой рейс, мы обнялись, и я побрёл на посадку. Когда я оглянулся, за столиком уже никого не было.