Перемены

Выход из запоя - всегда торжественное и волнительное событие. После нескольких дней обильного возлияния, вязких, как остывший кисель, наполненных судорогами в конечностях, рассеянным вниманием и тошнотворным коктейлем из беспричинной паники и навязчивого стыда, всегда наступает момент, когда нужно решительно сказать себе: «Стоп. Пора с этим кончать.»

Первым делом вялое распухшее тело плетется в горячий душ. Это уже подвиг, ведь душевая в коммуналке только одна и чтобы в неё попасть, нужно преодолеть коридор длиною в вечность. Благо, сон алкоголика краток и тревожен, поэтому я проснулся необыкновенно рано, ещё до рассвета, и смог попасть в помывочную без очереди.
Нагревательная колонка, не щадя, выдает сорок три градуса, но это хорошо - ведь смыть липкий пьяный пот можно только в воде, приближенной по температуре к кипятку. Горячий пар едко ворчит нелюбимой тёщей, а жгучие струи хлещут по коже раздосадовано и зло, но все равно по-своему заботливо, как мать, вполсилы лупящая ребёнка за плохую оценку, чтобы отец не выпорол сильнее.

После подходит очередь избавиться от отросшей щетины. Дрожащие руки медленно и осторожно, словно разминируя бомбу, выскребают лезвием лицо и шею. Затем нужно тщательно вычистить траурную каемку грязи из-под ногтей и подпилить их. Напоследок я приглаживаю короткие чёрные волосы с вкраплениями седины, и вот из зеркала глядит уже не отталкивающий незнакомец, а вполне себе приличный человек средних лет – только уставшие зелёные глаза с пожелтевшими белками и красной паутиной воспалённых сосудов выдают вчерашнее животное.

Я возвращаюсь в свою комнату. Надеваю свежую одежду, щедро поливаю шею одеколоном «Шипр» и опускаю на лицо пластиковую защитную маску. Обычно, проделав все эти манипуляции, я отправляюсь на работу, но не в этот раз. Сейчас я в отпуске, и потому мой путь лежит к автовокзалу.

- Билет. На имя. Семёнов. Олег. Николаевич. Год. Рождения. Две. Тысячи второй. Подтверждён. – Отрывисто отчеканил бот-кондуктор, отсканировав биометрию с моего лица и открыв двери в транспорт. – Счастливого. Пути.

Сидячих мест уже не осталось, и я обречённо втиснулся в толпу, мысленно пожалев своих попутчиков, которым следующие два часа придётся дышать моим перегаром.
- Ост…р…жжно. Двери закр…аются, - невнятно прошипело над головой из динамика, и мы тронулись.

Набитый битком белый автобус мягко парил над дорогой на левитационной подушке. Неудобный и воняющий подпаленной проводкой ЛиАЗ-скотовоз плыл мимо заключенных в ледяной панцирь невысоких деревьев с ветвями, кривыми, как больные артритом пальцы старухи, и низких голых кустов, сиротливо растыканых по обеим сторонам дороги. Далеко за ними возвышались горы, едва проглядывающие сквозь соломенного цвета утреннюю дымку, подсвеченную заходящимся рассветом. Природа просыпалась и, казалось бы, – лети да наслаждайся весенними видами, но гадкий влажный холод так и норовил цапнуть побольнее то за нос, то за пальцы ног. Шуршащий хитиновый плащ цвета стекловаты плохо держал тепло, а печка в социальном транспорте по классике не работала, так что шумно и сердито пыхтящие люди, подпиравшие меня со всех сторон, сейчас были в радость – их тепла было недостаточно для полного комфорта, но хватало, чтобы совсем не замерзнуть.

Автобус тряхнуло. Это означало, что магнитная дорога закончилась, дальше проселочная. ЛиАЗ выбросил шасси, стукнулся о землю и тотчас же вильнул – необработанная реагентами колея сильно заледенела. Мне удалось устоять на ногах только благодаря плотным рядам пассажиров, крепко вцепившихся в поручни и кресла и сработавшим друг для друга живым щитом.

Еще пара километров – и мы прибыли. Гидравлические двери плавно распахнулись, и люди посыпались из тесного пространства, как крупа из неаккуратно порванной упаковки. Под аккомпанемент возбужденных голосов я ступил на землю, стянул с лица медицинский щиток и вдохнул полной грудью. Вдали от Города, с его полицейскими дронами, вездесущим «Оком» и почти бесконечным хлористым снегодождем, дышалось во всех смыслах легко и свободно, настолько, что из легких невольно вырвался кашель. Следующие несколько дней я проведу здесь, так что придется привыкнуть.

Первым делом я решил прогуляться в парк – пройтись по местам ранней юности и собраться с мыслями. На пересечении улиц Мохова и Октябрьской я поторговался с собой и все же заглянул в ларек – крохотную будку для мелкорозничной торговли, где продавец сидит внутри и через окошко отпускает товары покупателю, стоящему на улице. Я скромно отоварился на пару публей в этом удивительном архаизме современного мира, и пошагал вглубь безлюдного промозглого парка с реденькой посадкой. Под ногами неестественно-песчано похрустывал неприятный шагу снег, в пакете нежно позвякивали друг о друга две бутылки пива «ГОСТовское». Я пошарил глазами и нашел ту самую скамейку, на которой я впервые напился и уснул в мороз, лишившись мизинца правой руки, вместо которого теперь стоит нейропротез, который, впрочем, практически неотличим от настоящей конечности. От воспоминаний я ощутил фантомный зуд в отсутствующем пальце под голубой каучуковой перчаткой, и нашёл это забавным. Я присел на влажный холодный пластик лавочки, стилизованной под дощатую, рывком открыл первое пиво и в три больших глотка осушил его. В голове прояснилось, похмельная тошнота попустила. Решение принялось окончательно – я закончу все там, где и начал.

Я окинул взглядом мир вокруг. Бесконечная желть, но не жизнерадостная, а болезненно-лихорадочная, слилась с такой же серостью - не благородной и сдержанной, а гомогенной и безысходной. Отчего старики так радуются весне? Ждут ее, говорят что-то об обновлении… Так не выглядит пробуждение природы – это смерть зимы.  Нынешняя весна нихрена не синеглазая растрепаная златовласка с детским пушком на коленях и в тоненькой светло-голубой джинсовке, которая звонко хохочет, обнажая влажные мелкие зубы с щербинкми, тепло берёт за ладонь и тянет за собой гулять в светлую ночь, притопывая крохотными резиновыми сапожками. Современная весна совершенно идентична любому другому времени года, и каждое из них – это огромная дряблая осьминожиха, с сизой холодной кожей и пустотой во взгляде, которая хватает свою жертву, и безжалостно засовывает свои щупальца прямо ей в рот, анус и даже глазницы, наполняя внутренности затхлой талой водой с кусочками хлористой земли. Календарная смена сезона вообще ни на что не влияет. Или, может быть, нужно измениться внутренне, чтобы ощутить перемены вокруг? Скоро узнаю.

Я пожевал нижнюю губу, зачем-то кивнул сам себе и, преисполнившись решимости, поднялся со скамейки. В конце концов, ничего особо страшного мне не предстоит. Всего лишь дать взятку медицинскому работнику и получить лечебные услуги без направления.

Ноги уверенно понесли меня по знакомым дворам, замерзшие руки полезли в пакет за второй бутылкой – последней для меня. Она приятно охладилась, и пиво вкуса хрустящей корочки свежеиспеченного хлеба ласково заструилось по горлу – для полного счастья не хватало только какой-нибудь сухой солёной закуски. Хмель навалился на плечи, помассировал шейный зажим и расслабил его, отяжелил припухшие веки. Желтушная хмарь внезапно заиграла золотисто-розоватыми тоннами, прирумянила улицы, заблестела на ледяной глазури веток, придав им такой вид, будто их окунули в игристое вино. Все-таки удивительной магией обладает пьянство – просыпаешься, и весь мир бесцветен. Но стоит слегка захмелеть, как он тут же распускается и наливается красками.

Быстрым шагом я дошёл до больницы скорой медицинской помощи номер семь. Заходить через парадный я не стал, чтобы не светить лицом лишний раз, и сразу же направился к задней двери, откуда обычно выносят мусор. На низком крыльце теснилась орава ребятишек-практикантов в белых помятых халатах, которые возбуждено галдели и курили, выпуская из ртов такие огромные клубы ароматного дыма, как будто они хотели окружить здание маскировочной завесой.

- Молодёжь, Тамару Филипповну позовите, по-братски, - я зажал между пальцев железный кругляк монетки и помахал им перед подростками.

На пару секунд повисло молчание, которое быстро прервал, по-видимому, самый сообразительный из детей – из столпа молочного дыма выскочил худощавый мелкий паренёк, лицо которого было покрыто россыпью оранжевых веснушек:
- Она в хирургии, я провожу. Деньги вперёд! – Он протянул мне раскрытую ладонь и заулыбался белыми, по-заячьи торчащими вперед, зубами.

Я усмехнулся, подбросил монетку достоинством в один публь в воздух. Мальчонка ловко поймал её, придирчиво осмотрел, удовлетворённо хмыкнул и спрятал кругляк в растянутый боковой карман халата. Потом он кивнул головой, приглашая меня следовать за ним.
Тёмные прохладные коридоры, наряженные сочно-зелёной краской, привели нас в нужное место.

- Никаких! Запрещено! -  Громогласно раскатился по отделению грузный женский окрик.

- Пришли, -  нервно хихикнул студент. – Дальше без меня, а то щя учует запах сиг, поймает и заставит шваброй потолки мыть. Опять.

Я хохотнул, попрощался с мальцом и пошёл по направлению к голосу, напоминающем звук надвигающейся лавины, невольно словив лёгкий мандраж, как будто это я сейчас студент, которого ждёт глупое и бессмысленное наказание за курение. Грандиозных размеров Тамара Филипповна стояла в одной из палат напротив ряда коек с больными, уперев руки в бока и, с видом готового к атаке бегемота, отчитывала пожилого мужчину, который тщетно искал спасения от её гнева под тонкой простынью.

Я набрал в лёгкие воздуха и решительно гаркнул:
- Физкульт привет, Тамар Филиппна!

Огромное туловище вздрогнуло и повернулась ко мне.
- Семенов, черт тебя дери! – Поздоровалась доктор. – Где бахилы?

Я определённо совершил промах, но потерять достоинство перед таким количеством зрителей, с любопытством уставившихся на меня, не хотелось, поэтому я проигнорировал её выпад.

- На пару слов, а? – Я подмигнул женщине и направился в коридор.

Я не увидел её лица, но был уверен, что она сейчас пятнисто зарделась и задохнулась от моей наглости.

- Слушаю, - две толстенные руки скрестились на необъятной груди, вызывающе уставившейся на меня.

Я сглотнул, усилием воли поднял лицо к глазам врача, и начал, понизив голос:
- Закодироваться хочу…

- В кабинет! – Строго перебила меня женщина и, развернувшись на своих слоновьих ногах, затопала по отделению.

Мне ничего не осталось, как семенить за ней. Как только дверь в ординаторскую закрылась за нами, она продолжила:
- Направления, я так понимаю, нет? Ну, конечно, ты бы не потащился в такую даль, будь оно у тебя. Ты понимаешь, что предлагаешь мне совершить преступление?

- Никто не узнает, - я не был уверен в том, что говорю, но нужно было вдавливать из голоса горячую твёрдость, - оплату за процедуру передам в наличных, они «чистые» - это мои отпускные. В отчёте об их использовании на работе напишу, что пропил, для себя вы же сможете «отмыть» их в любом ларьке, там нет камер. Я просто больше не могу так, это край. А официальное направление на кодировку выбить нереально, вы ведь понимаете – нужно будет пережить огромное количество бюрократических кошмаров, а в конце по надуманным причинам все равно откажут. У нас ведь реклама водки из каждого утюга – силиконовые красотки на билбордах пьют её из горла с широкой улыбкой, она входит даже в социальный паек по талонам. Появление на работе с перегаром не порицается, наливают даже детям, чтобы привыкли заранее – это целенаправленное одебиливание населения. А я просто устал. Да, сегодня я снова выпил с утра, и был доволен этим, даже счастлив, но я принял решение прекратить и попробовать… просто пожить, сколько мне там осталось, после всего. Можете считать это моей формой протеста.

Тамара Филипповна долго и внимательно смотрела на меня. По выражению её лица нельзя было сказать, о чем она думает. Пожилая женщина знала меня не один десяток лет, и лечила ещё моих родителей, поэтому, вероятно, в ней боролись две личности: старый приятель семьи и врач, обязанный подчиняться законам. Кроме прочего, ей каким-то образом удалось избежать вредоносной государственной пропаганды – она не пила и не курила, и совершенно не скрывала этот факт, наплевав на возмущенные доносы сограждан и воспитательные беседы специальных органов. Такие люди, как она, неудобны для системы – незамутненным разумом тяжело управлять, а с её характером, независимым, как Содружество Независимых Государств и неотвратимым, как асфальтовый каток, и подавно, и, не будь она действительно талантливым врачом, её давно отправили бы в какой-нибудь исправительный лагерь.

Наконец она кивнула мне. Я просиял. В молчании мы долго шагали по узким коридорам, которые явно были малы этой женщине, пока не спустились в подвальное помещение.Тамара Филипповна бесцеремонно толкнула меня внутрь и зажгла свет. Несколько электрических ламп загудели и загорелись холодным светом, явив моему взгляду небольшой процедурный кабинет с видавшей виды облезлой кушеткой довоенного образца посередине. Я снял плащ, лёг и растерялся, не зная, что делать дальше.

- Снимай свитер и ложись на живот. Дисульфирам колется под лопатку, - скомандовала женщина, зазвенев какими-то склянками.

Я подчинился. Касаться кожей холодной сырой кушетки было неприятно, ожидание неизвестного изводило, сердце бешено застучало. В спину ткнулся мокрый мягкий комочек, обрабатывающий место будущего укола, вкусно запахло этанолом. Я стиснул зубы, удерживая себя от того, чтобы выскочить наружу, убежать прочь от больницы и самозабвенно напиться до мокрых штанов. Но Рубикон пройден, назад дороги нет. Если я не могу победить себя, то что я вообще могу?

- Ай! – Сорвалось с моих губ раньше, чем я успел осознать боль от вошедшей в кожу иглы. Во рту появился неприятный привкус металла, затылок заломило, как если бы в него неожиданно ввернули винный штопор.

- А ты как хотел, голубчик? – Садистски-ласково проворковала доктор. – Боль лечения меньше боли сожаления. Полежи пока. Сейчас будет сюрприз.

Тамара Филипповна протопала по процедурной, позякала чем-то в шкафчике и вернулась ко мне. Сардонически улыбаясь, она протянула мне химический стакан с прозрачной жидкостью на дне.

- Пей, - почти нежно приказала женщина.

Я неловко отлип от кожаной обивки кушетки, принял сидячее положение, взял стакан и поднёс его к лицу. Запах алкоголя сдавил виски так сильно, что я зажмурился.
- Это водка? – Спросил я, неожиданно охрипшим голосом.

- Помилуй, откуда в больнице водка? – Врач удивлённо приподняла чёрные кустисто-густые брови. – Это чистый спирт! Пей.

Я покорно сделал глоток. По горлу растекся не огонь – настоящий напалм. Я задохнулся. Глаза вылезли из орбит, рот беспомощно открылся, как у выброшенной из реки на берег псевдорыбы, желудок сжало в комок. Через несколько секунд выпитое выплеснулось прямо на пол, утянув за собой и утреннее пиво, и вчерашний паек, не успевший как следует перевариться. Меня охватил животный страх.

Тамара Филипповна с неудовольствием посмотрела созданную мной внушительную лужу, перевела взгляд на меня и неопределенно хмыкнула.

- Теперь о деньгах, – деловито отчеканила она.

Я махнул рукой на плащ. Женщина по-хозяйски пошарила по карманам пухлыми пальцами, извлекла оттуда заготовленный мною увесистый мешочек с монетами, покачала его в ладони и улыбнулась.

- А теперь, дорогие гости, жопой не елозьте. Чай дохлебываем и уе*ываем, – почти весело пропела она и прибавила совсем строго, - и чтобы я тебя тут больше никогда не видела, ты меня понял?

Ответа не требовалось, и повторять дважды не пришлось. Еле переставляя ноги от боли и тошноты я поплелся наружу. Мир за стенами лечебницы стал не просто серым – он почти почернел. Острый, как колючая проволока, ветер впился в моё разгоряченное лицо. Земля-предательница норовила выскочить из-под ног, саботируя шаги. Главное побороть её и добраться до гостиницы, а там – упасть на кровать и закончить этот день сном. А завтра, с новым рассветом, наступит совсем другая жизнь.
Она ведь наступит, да?