ГЛАВА 17. ПРОКЛЯТЫЙ УЧАСТОК.
Я связан с ней цепью,
Цепью неизвестной длины.
Я связан с ней церковью,
Церковью любви и войны.
А небо становится ближе,
Так близко, что больно глазам.
Но каждый умрёт только той смертью,
Которую найдёт себе сам.
Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов
Отец Александр прекрасно по-человечески понимал Ленку. Он не относился к её бегству, как к предательству. Себя он с горькой самоиронией называл «подвижник хренов». Как-то ужиться с ним, недоразумением Господним, наверное, ещё можно было. Только не здесь и не при таких обстоятельствах. А уж если этот хренов подвижник, игнорируя все доводы разума, упрямо тащит свой крест на Голгофу… Тогда – беги, спасайся. Что, собственно, его жена и сделала.
Лишения сана поп не боялся. Церковное начальство настолько забыло о нём, словно никакого Флорищенского прихода на свете не существовало, как и страшной тайны Благовещенского погоста. К тому же, развод официально оформлен не был. Как просила матушка Елена в своей прощальной записке, Сашка понял её, простил и отпустил с миром. Только из души был выдран с мясом огромный кусок. Образовавшаяся внутри пустота болела, не переставая, и наш герой не мог ничего поделать с этим. А жизнь посылала ему всё новые и новые испытания.
Обращал ли ты когда-нибудь внимание, любезный читатель, как любят коты жён своих хозяев? Для маленького человечка, навечно одетого в кошачью шубку, жена его главного друга и любимца становится мамой, к которой он ластится всей своей огромной душой, втиснутой в маленькое тельце, независимо от того, котёнок ли он или старый котище. Бедному Котейке не повезло в жизни. Когда она только начиналась, он потерял Митю, свою маму-кошку. А в конце куда-то ушла и всё никак не возвращалась его матушка Елена. Тосковал старый кот страшно, после её бегства и года не протянул. Когда он умирал, у него парализовало задние лапки, ходить он не мог. Котейка лежал и смотрел своими большущими глазищами на Сашку, как будто хотел сказать ему: «Как же так, папа? Ты всегда говорил, что я умный маленький человечек. Я и думал, что пройдёт время, сброшу свою шубку и стану таким, как наш Лёшка, когда он был маленький. А видишь, как всё кончается… Обманывал ты меня». Умер Котейка, лёжа у Сашки на плече.
И вот тогда отца Александра прорвало. Отплакался он сразу по всем. И по капитану Зловедову, и по Ваське Соколову с Игорьком Челяпиным, и по Митьке Перфильеву, и по Рейгелю, и по Йонасу с семьёй, и по неуклюжему и неудачливому Мишке. Потом решил соорудить для кота маленький детский гробик. А поскольку мастер был ещё тот, порезал себе, занозил и отбил все пальцы. Выкопал у себя на участке могилку, опустил в неё своего верного друга, насыпал над ней маленький холмик, встал перед ним на колени и словно застыл.
Долго ли простоял так поп – одному Богу известно. В таком положении его и застал Фёдор Алексеевич Маслов, заглянувший по какому-то делу. Алексеич поднял его и отвёл в дом. Этот старый хитрый мужик редко позволял себе фамильярничать, но тут уж случай обязывал.
- Сашка, всё понимаю. Только распускаться ты права не имеешь. Ленка твоя – гадюка, конечно. Такого человека бросить! И на кого променяла? Прости, Господи! Нельзя тебе раскисать. Слышишь? Один ты у нас, защитник, остался. На Горюнова надежды нет. Согнуло его. Все же видят, что человек собственной смерти ждёт. Ты мне только одно пообещай, что не станешь таким, как отец Андрей под конец.
С отца Александра спало оцепенение, будто разрушились злые чары.
- Не бойся, Фёдор Алексеевич. Как отец Андрей не стану. Не мой это путь.
…………………
Тяжело бы пришлось отцу Александру и Алёшке без женской руки в доме после бегства матушки Елены. Тот, кто жил в деревне, представляет, сколько забот и хлопот ложится на хрупкие женские плечи. Может быть, именно поэтому наших деревенских баб назвать хрупкими язык не поворачивается. Будешь тут хрупкой при таких условиях жизни, ага. Некоторое время Сашка с сыном перебивались сухомяткой. Потом поп решил овладеть поварским искусством и достиг в этом не меньших успехов, чем в далёкой молодости, когда помогал Стёпке Петрову, Ваньке и Мишке ремонтировать дом. Надо признать, что был наш герой настоящим неделухой – всё у него подгорало, выкипало, прилипало к сковородкам. А уж если и удавалось что-то довести до конца, - есть это было невозможно. И совсем бы пропали брошенный настоятель и его приёмный сынишка, если б не взяла над ними добровольное шефство ушедшая от Кольки Маринка Фролова. Появилась она в терпящем крушение доме как-то невзначай и ненавязчиво. Так повелось, что все свои выходные Маринка проводила у отца Александра, обстирывала их и готовила им еду на всю неделю.
Нельзя сказать, что Марина Ивановна действовала исключительно бескорыстно, исходя из альтруизма своей широкой русской души. Возраст у Маринки подходил уже к сорока. Писал я в первой главе этой печальной повести, что она выгодно отличалась по своей конституции от ровесниц-односельчанок. Её товарки-подруги после тридцати раздавались вширь, спивались и превращались в старух, а Маринка и после этого возраста выглядела девчоночкой, и ближе к сорока годам была ещё хоть куда. Смотрелась она со своей инородной для окружающей местности черкесской внешностью и полным игнорированием естественных процессов старения, скажем так, несколько экзотично. А всё же понимала наша сорокалетняя девушка, что бабий век короток, как ни крути.
В Горюнове она разочаровалась давно, прекрасно видела его холодный эгоизм и замкнутость на себя, отлично понимала, что относится он к ней исключительно потребительски, что никакой любви с его стороны нет, и толка из этого не будет. Всю жизнь Маринка ждала своего прекрасного принца. Бегство матушки Елены позволило ей взглянуть на отца Александра под совершенно неожиданным углом. Жители Флорищ любили своего попа, если не сказать боготворили. Понимали, наверное, что самым лучшим в себе обязаны ему. Марина Ивановна не была исключением. Заслушивалась она проповедями отца Александра, преклонялась перед его добротой, мудростью, пониманием и терпением, с которыми он относился к деревенскому люду. Когда они «общались семьями», она видела, насколько он теплее и душевнее её холодного и вечно саркастичного Николая Семёновича.
Но никогда не могла позволить себе Маринка, пока у отца Александра была матушка Елена, взглянуть на него, как на мужчину. А как оказался поп бесхозным, так её и прорвало. И поняла наша гражданка Фролова, что её прекрасный принц выглядит именно так. Должен он быть высоким и худощавым, с длинными чёрными волосами с проседью, огромными мудрыми глазами, и обязательно флегматичным, но в то же время добрым и душевным.
Долго она помогала ему по хозяйству и обихаживала Лёшку, а о своих чувствах и подумать боялась. Надеялась, что всё произойдёт однажды само собой. Но само собой, почему-то, ничего не происходило. И через год после ухода матушки Елены Марина Ивановна решила взять быка за рога.
Было обычное субботнее августовское утро, жаркое и погожее. Лёшка убежал куда-то по своим важным ребячьим делам, а отец Александр с Мариной Ивановной неспешно пили кофе.
- Переживаю я за тебя, батюшка Александр! – начала Маринка, не зная, как повернуть разговор в нужное русло.
- А что ты переживаешь, милая?
- Да, не дай Бог, узнает твоё начальство, что от тебя матушка Елена ушла. Отрешат тогда от сана.
Сашка добродушно засмеялся:
- Не бойся! Сана моего великого никто меня не лишит. Ушла она сама. Я не виноват в её уходе. Грехов на мне перед ней нет. А одинокий священник может оставаться на приходе. И в монастырь он идти не обязан, только если душа его к этому лежит.
- Так-то оно так. Только, мне кажется, положено, чтобы у батюшки супруга была. А тебе – сам Бог велел. Парня-то ещё поднимать и поднимать.
- Права ты, Марин. Да что же я могу с этим поделать.
«Экий он увалень! – подумала будущая матушка-протопопица. – Нет, так от него ничего не добьёшься. Надо прямым текстом».
- Знаешь, что я скажу, отец Александр? Женился бы ты на мне. А чего? Али некрасивая по сравнению с твоей прынцессой? А я тебя люблю. Давно уже. И зажили бы мы с тобой хорошо. Я бы тебе ещё деток родила. Твоя красавица знаешь, почему тебе не рожала? Не любила она тебя по-настоящему, вот и сказ весь.
Сашка сильно засмущался. Он знал, что этот разговор вот-вот должен произойти, и теперь обдумывал каждое слово, чтобы не обидеть Маринку.
- Марина, ты очень хорошая. И очень красивая. Если бы я на тебе женился, был бы счастлив. И всё бы у нас с тобой было хорошо. Но есть три обстоятельства, которые не позволяют мне этого сделать.
- Это какие же обстоятельства, батюшка?
- Вы бабы думаете, что все мы мужики одинаковые. В чём-то вы и правы. Во всяком случае, козлов среди нас точно хватает. Но есть обратная крайность, ещё хуже. Я, например, однолюб по натуре. Свою Ленку полюбил ещё мальчишкой. Хочешь - верь, хочешь – нет, а у меня кроме неё никогда и не было никого. И в мыслях никогда другую женщину не держал.
- Ну, это, милый мой, не беда. В народе говорят: «Стерпится – слюбится». А ещё что за причины?
- Другие причины посерьёзней будут. Во-первых, Колька. Видишь ли, Марин, не было у меня в жизни друга ближе него. А ты посмотри, в каком он сейчас жутком состоянии. Женюсь я на тебе – это же нож ему в спину. Друга так я точно потеряю, да как бы не добил его окончательно.
- Ох, Николай Семёнович! Сам не живёт и другим не даёт. Я так понимаю, главную причину ты под конец оставил?
- Умница, Марин. Последняя причина самая главная. Ты же и сама наблюдала, что происходит в Тимошкино, и Колька тебе, наверное, много рассказывал?
- Рассказывал. Ты уж совсем меня за дуру, отец Александр, не считай. Всё понимаю, что творится. Только, вроде, Горюнов говорил, что у вас с отцом Иоанном мир заключён. А ещё говорил, что страшный он противник, но благородный.
- Всё правильно Колька тебе объяснял. Думаю, не всё будет от отца Иоанна зависеть. Кабы был он один… А у него там этой нежити собралось уже немеряно. Самое страшное – все они когда-то были людьми, а значит у каждого – свой характер. Ты Петра Петровича помнишь?
- Как не помнить такого человека доброго!
- В том-то и дело, Марин, что не человека. И такие отклонения случаются. А значит, бывают отклонения и в другую сторону. Их мы с Горюновым уже видели – Стефан Мушата и его жена, Луминица. Вполне допускаю, что теперь они там далеко не исключение из правил. И какие бы, как ты выразилась, «благородные» намерения Иван Филиппович не имел, с ними ему не совладать. Попрут они сюда. И придётся вставать у них на пути.
Сашка замолчал. Было видно, как скорбь накатила на него.
- Я не ясновидящий, не пророк и не провидец. Но почему-то кажется мне, Марин, что три года всего мне Господь отмерил. А ты про женитьбу и детей говоришь.
За столом повисло молчание. Отец Александр всё думал, не обидел ли он её. Потерять эту добрую душу было для него невыносимо, всё равно, что остаться почти совсем одному.
- Вот, девка, всё я тебе сказал, как на духу. Прости, милая, что обидел тебя, ибо нет обиды больше, чем неоправдавшиеся надежды. Только прошу, не оставляй ты нас с Лёшкой. Мне и так тяжело, а без тебя мы совсем пропадём.
Маринка заплакала. Но не от обиды, а от сердечной жалости к этому странному человеку, лишённому обычного человеческого счастья и обречённому на неминуемую смерть в безнадёжной борьбе. Она встала, подошла к Сашке и начала гладить его волосы и целовать.
- Милый ты мой, дурачок блаженный! Да как же я тебя оставлю, такого горемыку, которому Бог счастья человеческого не дал! С тобой останусь, до конца. Не до семьи тебе теперь, и не до любви нашей бабьей. И не надо. Мне бы только быть рядом с тобой, люблю я тебя!
Потом она словно застыдилась своих слов и убежала к себе домой.
…………………
На приёмного сынишку отец Александр не мог нарадоваться. Хорошие гены были у Йонаса и Марины Викторовны. Мальчик рос добрый, умненький и участливый. Тяжело приходится в наши времена деревенским ребятишкам. Система среднего образования в стране шагнула вперёд слишком далеко… Если в крупных и средних городах это хоть как-то компенсируется усилиями более-менее приличного преподавательского состава, то в маленьких городках, а тем более в такой глуши, где жил Лёшка, - совсем беда. В школе посёлка Металлист не хватало ровно половины учителей. И если точные и естественные науки худо-бедно преподавали, с языковыми и гуманитарными дисциплинами дело было швах.
Отец Александр не унывал. Математику, физику и химию он сам знал плохо, а вот с литературой, русским языком, историей и обществознанием вполне мог сыну помочь. Лёшка учился хорошо по всем предметам, не любил он расстраивать отца. К пятнадцати годам выяснилось, что ни точные, ни естественные науки его особенно не привлекают. Был он ярко выраженным гуманитарием. Причём с уклоном в историю и обществоведческие дисциплины. До этого возраста он основательно потрепал довольно обширную библиотеку дяди Коли, а потом решил переключиться на всякие книжки по истории. У Сашки была внушительная подборка, но книги в основной своей массе относились к истории церкви. К сожалению, стремления пойти по стопам отца у Алексея не наблюдалось, и к богословию он был равнодушен.
Однажды, зайдя в гости к Степану Ивановичу Петрову, тоже известному в селе книгочею, мальчишка поразился его подборке книг по отечественной истории XVIII – XX веков. Особняком стояли книги по истории Великой Отечественной войны, на которые Лёшка и напал.
Сашка всегда внимательно наблюдал, что именно читает сын. К книгам, притащенным от бывшего друга Стёпки, он отнёсся настороженно. За сыном он их обязательно перечитывал. После двенадцатой книги поп решил поговорить с Лёшкой, хоть и понимал – разговор этот будет не из приятных. Великая война – масштабная тема в отечественной истории, слишком значимая для нашего народа даже сейчас, когда с её окончания прошло более семидесяти пяти лет. Кто только в постперестроечные годы не обнародовал труды о Великой войне, которые зачастую шли вразрез с устоявшимися представлениями советской историографии. И серьёзные историки, и люди, имеющие к этой науке весьма опосредованное отношение, и псевдоисторики, и попросту непорядочные и злонамеренные люди, пытавшиеся на трагичной для русского народа теме сделать себе имя и состояние.
- Лёша, я тебя хочу попросить, - начал отец Александр как можно миролюбивей, - ты у Степана Ивановича больше книг по истории Великой Отечественной войны не бери. Не надо.
- Почему, пап? – сын был удивлён. Всегда отец поощрял его интерес к чтению, и, вдруг, - на тебе.
- Рановато тебе читать, сынок, такую литературу. Знаний у тебя пока недостаточно, а про житейскую мудрость я и не говорю. Не можешь ты в этом возрасте отличить ложь от правды. Да и правда, скажу тебе, очень разная бывает.
- Ты хочешь сказать, что в этих книгах правды нет и в них одни измышления?
- Нет. Но правда правде - рознь.
А тема Алёшу совершенно захватила. Ему хотелось понять, почему отец против.
- Я твоё мнение, пап, уважаю. Но ответь мне на несколько вопросов. Вот ты мне говорил, что гитлеровская Германия вероломно без объявления войны напала на неготовый к войне Советский Союз. А в этих книгах везде пишут, что это было не вероломное нападение, а превентивный удар. И ультиматум германское правительство предъявило, и войну объявило официально, и боевые действия начало только после объявления войны. А превентивный удар начали готовить после того, как стало известно, что у невоюющего «союзника» на западном направлении одних танковых и механизированных дивизий больше, чем у воюющего Вермахта всех дивизий вообще. И превентивный удар нанесли за две недели до готовившегося нападения, которое должно было стать самым мощным ударом в истории человечества и подчинить Советском Союзу всю континентальную Европу. Это правда?
Отец Александр понимал, что вопрос серьёзней, чем спор о частностях. Поэтому ответил просто:
- Да, в общих чертах – это правда.
- Когда ты мне рассказывал про начало этой войны, ты говорил, что Советский Союз к ней был не готов, что вооружений не хватало, а современных вооружений особенно. А в этих книгах везде пишут, что для Германии превентивный удар стал актом отчаянья, только отодвигавшим на некоторое время собственную гибель. Что военный потенциал Советского Союза и нацистской Германии был несоизмерим. Пишут, что Красная Армия была вооружена самым современным на тот момент оружием в мире, что военные разработки в Советском Союзе на десятилетия опережали все зарубежные аналоги. И было этого современного оружия невообразимо много. А о Германии пишут, что она в сравнении с СССР была технически отсталой, и что вступивший в войну Вермахт не сильно отличался от германской армии во время Первой Мировой. Вот смотри. Танки – главный элемент глубокой наступательной операции. Ты говорил, что у Советского Союза их было много, но все они, в основном, были лёгкие и устаревшие. А получается, что самые современные модификации немецких танков по своим характеристикам не превосходили самый устаревший советский лёгкий танк Т-26. И было у Советского Союза на западе танков в 8 раз больше, чем во всём Вермахте, воевавшем на трёх фронтах. Врут книги?
- Нет, не врут. Это положение ты сформулировал правильно.
- И самый главный вопрос, папа. Мы всё время говорим, что эта война была Великой Отечественной. А так почитаешь, и понимаешь, что она была Великой Гражданской.
- Стоп, - тут Сашка решил сына прервать. – Эка ты замахнулся! Чтобы делать такие выводы, нужна весомая аргументация.
- В одной из книг группа авторов пишет, что во время Гражданской войны 1918 – 22 годов против Советской России воевало 9 % граждан «призывных возрастов». А во время Великой Отечественной против Советского Союза воевало с оружием в руках более 16 % населения СССР…
- Сынок, ну, это глупость полная! Откуда они эти цифры взяли? С потолка?
- Хорошо. Согласен. Но вот с этим фактом ты спорить не станешь. За первые пять месяцев войны из 5,5 миллионов личного состава РККА 3,5 миллиона сдалось в плен.
- Не вижу здесь ничего удивительного. Основную массу в Красной Армии составляли крестьяне. В наступательной войне, к которой их готовили, они бы себя показали неплохо. А оборонительная война – это совсем другое. Тут надо ценой своей жизни защищать Родину. Не у всех крестьян Родина ассоциировалась с Советской Властью.
- Не в этом дело, папа. Во всех книгах цифры приблизительно одни и те же. Из сдавшихся в плен русских (мы сейчас исключительно о русских говорим) только в Вермахте и в Люфтваффе (ваффен-СС не упоминаем) воевало 1,5 миллиона, и далеко не все в тыловых частях. Когда армия Паулюса под Сталинградом сдалась в плен, среди 200 тысяч солдат Вермахта каждый четвёртый был «хиви». И здесь книги врут?
- Нет. Это уже похоже на аргументацию.
- А как быть с тем, что на момент немецкого вторжения офицерский корпус Вермахта почти на 15 % состоял из бывших офицеров Российской Императорской Армии и их сыновей?
- Ну, это тебя меньше всего должно удивлять. Такая особенность нашей истории. На начало Первой Мировой войны русский офицерский корпус на 25 % состоял из русских немцев. В XVIII веке их количество среди русских офицеров вообще доходило до 40 %. Когда за первые 2,5 года Империалистической войны кадровый офицерский корпус был основательно повыбит, стали младших офицеров готовить из отличившихся в боях унтер-офицеров в школах прапорщиков. Так вот, среди выпускников школ прапорщиков количество русских немцев, в основном немцев Поволжья и немцев Новороссии, доходило до 30 %. А после Февральской и Октябрьской революций все повели себя по-разному. Видишь ли, русские немцы – забавный народец. Они, вроде бы, русские, а, вроде бы, и нет. И очень заносчивый народец. Их послушать, так получается, что Российскую Империю они создали. Естественно, когда в стране стали происходить тектонические сдвиги, каждый принимал собственное решение. Кто-то выбрал борьбу, как на одной стороне, так и на другой. А кто-то решил, что это его не касается и укатил на историческую Родину. Так что, такой процент фактически русских среди офицерского корпуса Вермахта тебя не должен удивлять…
- Подожди, папа! Ты же сам сейчас подтверждаешь то, что я сказал. Что, по сути, это была гражданская война. А что делать с Локотской республикой? Или скажешь, что её тоже выдумали?
- Сынок, вот поэтому я тебя и попросил больше книг на эту тему у Степана Ивановича не брать. Ты подросток ещё. Ты за всеми этими жаренными фактами, которых много, безусловно, спорить не стану, не можешь понять сути этой войны. А суть её – в великой духовной победе русского народа.
- Пап, о какой победе ты вообще говоришь? Разгромленная в пух и прах Германия за всю войну на Восточном фронте даже 3,5 миллионов солдат убитыми не потеряла. А Советский Союз? Кто приводит 19 миллионов убитых комбатантов, кто 26 миллионов. До сих пор подсчитать не могут!
- А я тебе объясню, в чём заключается Великая Победа. И в книжонках этих об этом не пишут. Война та была столкновением двух идеологий. Вроде, и те были социалисты, и эти, только социализм у них был очень разный. В начале войны Гитлер сказал о русских: «Народ, отказавшийся от своей веры и своей культуры, поголовно истребивший свою элиту, пошедший в услужение к силам мирового еврейства, не имеет права на государственность». Удар, нанесённый Германией в начале войны, был страшен по силе, как страшно кусается крыса, загнанная в угол. Ни одна другая страна, ни один другой народ такого удара не выдержали бы. Ты правильно сказал, что далеко не всё население страны поддерживало Советскую Власть. Но когда встал вопрос о самом существовании России, народ нашёл в себе силы выстоять, ценой огромных жертв отстоять право своей Родины на существование и победить. Именно победить. Потому что не американцы подняли Знамя Победы над Рейхстагом, а солдаты нашей 150-й стрелковой дивизии. Ты можешь мне сказать, что защитив Россию, русский народ спас и власть большевиков, и припомнить мои слова о том, что большевизм – самое страшное заблуждение человечества. Но ты пойми, Алёша, это наша история и наше заблуждение. И не каким-то там немцам, тоже, кстати, социалистам, нас от него излечивать, уничтожая нашу страну и превращая наш народ в рабов.
Говорил отец Александр взволнованно и вдохновенно, как на проповеди. Его глубокая вера в свою правоту не могла оставить Алёшку безучастным.
- Дело не в отдельных фактах, сынок. Вот ты всё меня спрашивал: «Правда ли это, правда ли то?» А правда – она бывает очень разной. Есть Божья правда. Она проста и бесхитростна. Ведёт Божья правда к Истине и к Свету. А человеческая правда – это совсем другое. Она жестокая и грязная. И, зачастую, ведёт человеческая правда только к новым рекам крови. Знаешь, это, как у Владимира Соколова, есть такой совсем позабытый теперь поэт:
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно.
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
…………………
Ох, беда с этим переходным возрастом! Вкладываешь в ребёнка всё, что почитаешь лучшим, и радуешься, когда твои посевы попадают на благодатную ниву. А потом у малыша, который давно уже не малыш, наступает переоценка ценностей, старые авторитеты начинают пошатываться, а на их пьедесталы так и норовят запрыгнуть новые.
Однажды летом 21-го года отец Александр заметил, что Лёшка частенько перебегает мостик через Палаксу, идёт по дорожке, ведущей в Тимошкино, и пропадает там подолгу. Это вызвало у попа серьёзное беспокойство – местность, кишащая вурдалаками, не вполне подходит для детских прогулок. Ещё больше волновало Сашку то, что о событиях, происходящих на Благовещенском погосте, сын был в общих чертах осведомлён.
Роскошный июльский день, напоенный ароматом трав, уже клонился к закату, когда Лёшка объявился домой.
- Алексей! Я же тебе двадцать раз говорил: не смей ходить на ту сторону Палаксы один! – никогда ещё поп не говорил с сыном так строго.
- Не волнуйся, пап. Мы просто гуляем с дедушкой Иваном Филипповичем…
- Просто гуляем с дедушкой?! Ты совсем, что ли, дурак?! Или ты не знаешь, что Иван Филиппович из себя представляет?
- Зря ты так волнуешься, пап. Он добрый и весёлый. С ним разговаривать интересно. Он из истории много знает, и о своей жизни так занимательно рассказывает. А живёт он с давних времён. Ему уже сто семьдесят первый год идёт…
- Я тебе запрещаю туда ходить! Слышишь, категорически запрещаю! «Добрый дедушка Иван Филиппович!» Ты хоть представляешь, что за тварь этот добрый дедушка?!
И тут отец Александр осёкся. Для того чтобы объяснить, какой адской тварью является добрый дедушка Иван Филиппович, сначала нужно было рассказать сыну о гибели его настоящих родителей и братьев, рассказать, как они с Колькой Горюновым в пух и прах проиграли главную войну в своей жизни, не успев в неё вступить. А ещё придётся рассказать об унизительном мире, заключённом с добрым дедушкой, и чем этот мирный договор закончился для тимошкинских стариков, для Мишки и для многих жителей деревни Фомино.
Сашка замолчал. Никогда в жизни Лёшке не приходилось видеть отца в таком состоянии, и он счёл за лучшее ретироваться. Поп налил себе полный стакан самогона и выпил его в один дух.
- А что ты хотел? – он разговаривал с самим собой. – Или ты думал, что компромиссы с совестью к чему-то другому приводят?
Так в первый раз в жизни начался у отца Александра настоящий запой. И неизвестно, чем бы он кончился, если бы на третий день, утром в субботу, всё это великолепие не застала Маринка Фролова. Сашка даже не знал, ложился ли он спать в ту ночь. С утра он в расхристанном состоянии сидел, прислонившись к яблоне, росшей возле могилы Котейки, а в руках у него была очередная бутыль самогона.
- Отец Александр! – позвала Марина. – О…
Картина была ей знакома. Только в отличие от Николая Семёновича, который пил, не пьянея, поп находился в самом жалком состоянии.
- Ты что же творишь, мерзавец?
Марина подошла к нему и, поскольку на окружающую реальность он не реагировал, шлёпнула его по щеке. После оплеухи он немного пришёл в себя.
- За что ты меня бьёшь? Может, я умереть хочу.
Она отобрала у него бутыль и вылила её содержимое на землю.
- А ну-ка, вставай, давай! – она подставила ему плечо, помогла подняться и отвела в баню.
- Умереть он хочет! У дружка своего ума-разума набрался? Ну, с тем всё ясно. Никогда в жизни ни о ком, кроме себя, не думал. И ты туда же? Вот так взять, и всю свою жизнь перечеркнуть? И нас решил беззащитными оставить, и на себя наплевал! Думаешь, я – такая дура деревенская и не понимаю ничего? Ты же к духовному подвигу готовился. К подвигу, который только святому по силам. А что вместо этого? Вот это позорище? Неужели ты, батюшка, хочешь, чтобы даже такая никчёмная баба, как я, тебя презирать стала?
Пока Маринка хлопотала с баней, сознание потихоньку возвращалось к Сашке. И подумалось ему: «Не понимаю я Горюнова. Такая женщина была рядом с ним – чуткая, красивая, добрая, умная, верная. А он её отверг. Из-за чего? Из-за того, что она простая? И что с того, если она может понять и осмыслить сложные вещи? Удивляюсь я Кольке!»
Если любезный читатель подумал, что сразу вслед за этим в бане произошла любовная сцена, и стали отец Александр с Маринкой Фроловой жить-поживать, да добра наживать, значит, не вполне он понял нашего странного героя. Да и гражданка Фролова меньше всего походила на кошку во время течки, а больше напоминала Марию Магдалину. А может быть, что-то и было, но канонические источники об этом умалчивают. Апокрифам же мы не вполне доверяем.
…………………
Вопрос о строительстве новой дороги из Флорищ в Металлист был актуален ещё лет пятнадцать назад. Теперь к этой трассе не подходили даже слова Трофима
Отбойным молотком по скатам бьёт дорога.
Я, кажется, в пути глушитель потерял –
У нас кладут асфальт местами и не много,
Чтоб всякий оккупант на подступах застрял.
Дорога эта стала настоящей убийцей стареньких развалюх, на которых флорищенцы возили в школу своих детей и ездили на работу.
Долго Маслов воевал с районной администрацией, изнасиловал ей все мозги. Наконец, деньги на строительство дороги были выделены. Вот только незадача вышла, когда он увидел смету, выкаченную подрядчиками. Оставалось только прослезиться. «И прослезился», - не к месту вспомнил Лексеич сцену из старого советского фильма. Шутки шутками, а откуда брать недостающую весьма крупную сумму? Думал он долго, но решение было гениальным. «Сам себя не похвалишь – никто не похвалит!», - удовлетворённо подумал флорищенский Глава.
В незапамятные времена к селу Флорищи примыкала довольно большая деревня Дьяково, раскинувшаяся вдоль берега ручья Палаксы от мостика до впадения в Шорну. Теперь от неё сохранилось несколько домишек, примыкающих с северо-запада к Введенской церкви. От основной части деревни не осталось и следа. Однако по всем реестрам эта земля не проходила, как «земли сельхозназначения». И решил Маслов продать там участки под строительство московским и владимирским дачникам. Места во Флорищах-то благодатные. Разместил он летом 21-го объявления, а через год строительство шло полным ходом, а кое-где уже и заканчивалось. Денег от реализации участков должно было с лихвой хватить и на дорогу, и на прочие сельские нужды, и на скромное вознаграждение за гениальное решение вопроса.
А в начале августа 22-го года не выходящему из коматоза Кольке Горюнову приснился отец Иоанн, с недовольным видом ждущий его на мостике через Палаксу. Проснулся капитан почему-то в радостном расположении духа и первый раз за долгое-долгое время не опохмелился с утра. Уже через час он стоял на демаркационной линии.
- Это что такое? – спросил отец Иоанн со скрытой угрозой, указывая на заканчивающееся строительство дач.
- Ноу-хау нашего премудрого Фёдора Алексеевича. Он, благодаря этому строительству, дорогу новую до Металлиста смастырить решил.
- Я смотрю, Николай Семёнович, ты мозги пропил окончательно. С Фёдором Алексеевичем-то всё понятно: он треть от выручки в карман положит. А ты куда смотришь?
- В смысле? Отец Иоанн, я что-то Вас не понимаю. Вы уж изъясняйтесь определённей.
- Определённей? Изволь. Ты посмотри, как они эти дачи строят. Ну ладно, вон те домики, положим, на лето. А вот ближе к нам усадьба, из морёного дуба. И за ней два дома. В таких можно спокойно жить здесь круглый год.
- И что из того?
- Коля, включи мозги, а то как-то смешно получается. Ты должен в колокола бить, а вместо тебя мне приходится это делать. Ты знаешь, что такое наш голод?
У Горюнова мурашки побежали по коже:
- Бог миловал, не знаю.
- Так я тебе расскажу. Голод можно контролировать. Только не в те дни, когда наступает срок. С нами это происходит раз в год. Домики построены аккурат вдоль берега Палаксы, то есть на демаркационной линии. Мне и сейчас не просто приходится. Стефана и Луминицу ты лично знаешь. А теперь к ним присоединились Константин Петрович Победоносцев и Сунь Цзы. Эти им сто очков вперёд дадут. И представь себе, прямо у них перед глазами – аппетитные сгустки энергии. Договор есть договор. Я его нарушать не собираюсь, поэтому держу всех их в узде. Но если в начале ноября в домах вдоль ручья кто-то будет жить, пойми меня правильно – мои силы не безграничны, и я умываю руки.
- Что я должен делать отец Иоанн? – Колька был сосредоточен, как никогда, он понимал, что для него наступает последний парад.
- Вот, другой разговор, Николай Семёнович. Я в тебя верю. Знаю, что ты всё сделаешь правильно. Прекратить строительство уже не удастся. Тут деньги придётся не только за участки, за почти готовые дома возвращать. Конечно, хапуга Маслов на это не пойдёт. Но в твоих силах сделать так, чтобы, по крайней мере, с 25-го октября ни одного человека в этих домах не было. Надеюсь, ты меня услышал.
С этими словами великий вампир исчез.
Каково было удивление Фёдора Алексеевича увидеть капитана Горюнова абсолютно трезвым. Колька давно уже ни с кем, кроме отца Александра, толком не разговаривал, а тут выдал бодро и даже весело:
- Алексеич, через час собираемся в администрации, ты, я и поп. Вопрос чрезвычайной важности.
Когда они собрались в обозначенное время, Николай спросил Маслова, благожелательно и без наезда:
- Ты, когда участки под строительство продавал, познакомился с покупателями?
- С кем-то познакомился, с кем-то не особенно… А к чему ты это спрашиваешь?
- Прости, Фёдор Алексеевич, неправильно я вопрос сформулировал. Скажи, какие из строящихся домов пригодны для круглогодичного проживания?
- Смотри. Ориентируемся от дороги к мосту: семь дальних домиков – летние; три ближние – настоящие усадьбы. В них и зимой жить можно.
- Ясно. Ты знаком с владельцами усадеб?
- Дальний от моста дом – молодая семейная пара, компьютерщики какие-то. Дом выстроили основательный, но вряд ли в нём часто появляться будут. Средняя домина – полкан отставной с женой. Это чистой воды дачники. Самая богатая семья строила на большом участке с края, из морёного дуба. Бизнесмен средней руки, мужик богатый, не старый ещё. Жена его лет на десять младше. Двое детей, двенадцать и тринадцать лет.
Тут в беседу посчитал нужным вступить отец Александр:
- Колюх, что-то я немного не понимаю. Сначала ты говоришь – вопрос чрезвычайной важности, а потом мы просто обсуждаем новых жителей села. Что-то ты не договариваешь. Начни с главного.
И капитан во всех подробностях рассказал о своей беседе с Иваном Филипповичем на мосту, не преминул упомянуть, как лестно великий вампир отозвался о Маслове. Фёдор Алексеевич скорчил обиженную рожу:
- Раз вы такие у меня честные, стройте сами дорогу до Металлиста. На те деньги, что выделила районная администрация. Ну, или трактора себе покупайте – по-другому скоро не проехать будет.
- Пойми, Фёдор Алексеевич, - прервал его бурчание Колька, - никто тебя не обвиняет. И дорога нужна, и из ситуации с нехваткой денег ты красиво выкрутился. Вот только что мы будем делать в первых числах ноября?
- Проблема на голом месте, Николай Семёнович, - Маслов всегда был уверен в том, что делал. – Речь идёт всего о трёх семьях. С большой вероятностью можно предположить, что даже не о трёх, а об одной. С компьютерщиками и полканом я переговорю ненавязчиво, и, вот увидишь, с ними вопросов не будет. Бизнесмен – мужик сложный, явно сам себе режиссёр. По всему видно, упрямец и самодур. Разговаривать с ним сейчас – только хуже сделаем. Ну, а поближе к обозначенным тобой числам, - будем говорить и убеждать.
- Как всё просто у тебя, Лексеич, - подытожил отец Александр. - Твоими губами – да сметанки хлебнуть. Только ты не забывай, что речь идёт не о гешефте, а о человеческих жизнях.
…………………
Фёдор Алексеевич никогда ничего не забывал. Удивительным образом в этом человеке совмещалось несовместимое. Мелкий жулик и настоящий рачительный хозяин. Кулачок с его мелкобуржуазной психологией и готовый расшибиться ради общества человек. Хитрый и простоватый крестьянин и настоящий умник-самородок. Вальяжный барин и сельский большак.
С продвинутой АйТишной молодёжью он всё выяснил ещё в начале сентября. Те не собирались оставаться дольше, чем до конца Бабьего Лета, а зимой приедут дней на десять на Новогодние праздники.
С отставным полканом сложилось ещё проще. Тот пятого октября пожаловал в сельскую администрацию, построил Алексеича и Горюнова, но потом смягчился, оставил дубликаты ключей от дома и даже несколько подобострастно попросил присматривать за его фазендой до следующего дачного сезона.
Как и предполагал Маслов, проблема возникала с бизнесменом и его семьёй. Уже и октябрь перевалил на вторую половину, а счастливые обладатели особняка из морёного дуба и не собирались уезжать. Долго Лексеич не мог понять, где же учатся их дети. Но как-то раз в сельском магазине разговорился со Снежаной, женой бизнесмена. Всё оказалось предельно просто. В Киржаче, до которого на хорошем новом «Кадилак Искалейд» 35 минут езды, расположена платная элитная гимназия, в которую Василий Сергеевич и определил своих отпрысков. Стало понятно, что жить в своём совсем дешёвом домике они собираются постоянно.
- Вот что, ребята, - сказал Фёдор Алесеевич двадцатого октября Горюнову и отцу Александру, - нечего тянуть, надо всем вместе идти и разговаривать.
Удивлению Василия Сергеевича не было предела, когда вечером он увидел у себя на крыльце Главу сельской администрации, местного участкового и флорищенского попа. Однако в дом всё же впустил. «Чтоб я так жил», - с некоторой завистью подумал Маслов, осмотревшись в доме, и первым завёл неспешный разговор. Принято у русских к теме подходить издалека.
Бизнесмен несколько недоумевал этому официальному дружескому визиту, но принял правила игры и даже слегка рассказал о себе. Большая часть бизнеса у него располагалась во Владимире, и в Москве жить было крайне неудобно. А здесь – красота. Если обстоятельства того требовали, раз – и через час пятнадцать он в своём офисе. Снежана с утра отвозит ребяток в Киржач, а в середине дня их забирает. Какое-никакое развлечение, и чтоб не пухла от безделья. А места-то во Флорищах знатные! Где ещё найдёшь такую первозданную красоту и покой. А при отсутствии проблем с презренным металлом, почему бы не организовать себе ультракомфорт и тут?
В общем, вокруг да около было говорено-переговорено. Отец Александр решил взять основную функцию на себя.
- Василий Сергеевич, а ведь мы не просто так, по-соседски, зашли. У нас к Вам дело, вернее, огромная просьба.
- Да, вообще не вопрос, батюшка. Я же человек православный. Нужны деньги на ремонт церкви – я участвую.
- Вы меня не правильно поняли. Мы не за деньгами пришли. Понимаю, это доставит Вам большие неудобства. Тем не менее, мы просим, нет, умоляем… Не могли бы Вы с семьёй дня через три перебраться в Москву и не возвращаться сюда, по крайней мере, до начала декабря?
Василий Сергеевич, человек по натуре довольно открытый и доброжелательный, был сильно озадачен.
- Видимо, отец Александр, есть более чем весомые основания для такой просьбы?
- А, пропадай моя телега, все четыре колеса! – слова Лексеича были адресованы Кольке и Сашке. – Раз пошла такая пьянка – карты на стол!
И они сбивчиво, перебивая друг друга, стали объяснять бизнесмену, что почём хоккей с мячом. Как ни странно, этот рассказ, казавшийся со стороны сумасшедшим бредом, занял всего двадцать минут. Василий Сергеевич слушал их внимательно, не перебивая, потом некоторое время молчал и, вдруг, разразился безудержным хохотом. Не совсем отсмеявшись, он сказал им:
- Да, друзья мои! Недооценил я вас! Понравилось, понимаешь, жить в глуши. Природа, мол, тут чУдная. Не учёл я, что люди тут чУдные тоже. Вот Вы, капитан, как Вас? Николай Семёнович, кажется? По Вам же видно – не пьёт совсем! Кодироваться надо, голубчик. А то до пенсии не дослужите. А Вы, батюшка, у психиатра давно были? Зря! Я бы Вам очень рекомендовал. Фёдор Алексеевич, удивили Вы меня. Я-то думал, - вменяемый человек Глава сельской администрации. А Вы – вон каким забавником оказались.
Неожиданно Василий Сергеевич помрачнел.
- Вы меня, любезные, попугать решили? Так я Вам скажу: человека, пережившего 90-е, сумевшего сохранить свой бизнес и приумножить его, пугать какими-то вампирами? Хотя, спасибо, конечно, - давно так не смеялся. Ну, господа, не смею вас задерживать – я вас не приглашал.
Когда наша троица, не солоно хлебавши, покинула не вполне гостеприимный дом бизнесмена, на лице Маслова легко читалось, что совесть гложет его не по-детски. Горюнов обратил на это внимание и сказал успокаивающе:
- Ты, Лексеич, не жри себя поедом. Всё одно, рано или поздно это должно было случиться. Теперь уж наш с батюшкой Александром выход, - и добавил, обращаясь к Сашке. – Александр Михайлович, у меня ненароком бутылка коньяка завалялась. Посидим, как в старые добрые времена?
Они дошли до дома участкового, Колька разлил коньяк по стопкам.
- Ну, вот и всё, Саш. «Наверх, мой товарищ, и все по местам – последний парад наступает…»
- Похоже на то, Семёныч. Не думал я, что так быстро.
…………………
Начиная с ночи на 25-е октября, как только опускались ранние осенние сумерки, Сашка с Колькой залезали в полицейский «козелок», доезжали до Палаксы и ставили машину на полпути между мостиком и особняком из морёного дуба. Обычно в это время Горюнов по ночам утюжил СНТ, расположенные на его территории, пытаясь поймать мелких воров, промышлявших кражами из дачных домиков. Но уже несколько лет можно было этим не заниматься. Всё Кольчугинское ворьё предпочитало обходить участок Николая Семёновича стороной, хорошо усвоив: появишься здесь – командировка.
Ночи выдались холодные, бензина жглось немеряно. Тьма стояла кромешная, тяжёлые ноябрьские тучи мешали свету звёзд пробиться. Приходилось до боли в глазах всматриваться в темень и прислушиваться к каждому шороху. День сменялся днём. Слава Богу, ничего не происходило. Каждое утро Снежана сажала детишек в «Кадилак Искалейд» и везла их в Киржач. Василий Сергеевич провожал их. Он уже заприметил странные манёвры местного участкового и попа и на четвёртый день начал приветливо махать им рукой и покручивать пальцем у виска.
В ночь на первое ноября, ещё с вечера, повалил густой снег, быстро покрывший уже застывшую землю. Ближе к полночи он перемежился, в небе разорвало тучи, появились Луна и звёзды, и стало непривычно светло. Флорищи мирно спали. В особняке бизнесмена светилось всего одно окошко, там, где располагался его кабинет.
Наши дозорные привычно всматривались в темноту на противоположном берегу Палаксы. Правда, звёздной и лунной ночью это было гораздо проще. Колька вышел из машины покурить и поразмяться, подошёл почти к самому берегу речушки. Луна светила ярко, и Горюнов увидел на противоположном берегу силуэт старика в рясе, который неспешно прохаживался взад-вперёд метрах в семидесяти от ручья.
- Эй! Отец Иоанн! – громко крикнул капитан и помахал рукой. – Спасибо за помощь!
Великий вампир услышал его и как-то очень по-стариковски помахал рукой в ответ.
Колькин ор услышал не только Иван Филиппович, но и хозяин особняка. Он вышел из калитки своего участка.
- Эй, капитан! Подойди-ка ко мне!
Горюнов подошёл и поздоровался.
- И тебе доброй ночи, Николай Семёнович, - Василий Сергеевич протянул ему бутылку «Хеннеси». – Вот, чтобы вам с отцом Александром не скучно было меня охранять.
- Благодарствую, такая роскошь с барского плеча.
- Я вот что подумал, капитан. Только не обижайся. Ты, конечно, реальный алкоголик, по тебе видно. Дружок твой, поп, больной на всю голову, - это видно по нему. И тем не менее. Просто анализирую и делаю выводы. Рассказали вы мне страшную сказку, ладно. Таким двум пассажирам простительно. Но вот то, что вы уже вторую неделю каждую ночь тут торчите, наводит на определённые размышления. Так что, хочу тебя порадовать. Пойду я вам навстречу. Завтра соберёмся и уедем в Москву. До какого времени, ты говорил, нам там торчать?
- Хотя бы до начала декабря.
- До начала декабря – так до начала декабря. Давайте, много не пейте. А завтра уже будете спокойно отсыпаться.
- Спасибо, Василий Сергеевич. Я понимаю, что весь наш рассказ Вам горячечным бредом показался. Но человек Вы умный – выводы из всего сделали правильные.
Вернувшись в машину, Колька поведал Сашке радостные новости. И о том, что они получили с той стороны нежданную помощь. И о том, что предмет их беспокойства внял доводам разума. «Хеннеси» хорошо согревал, оставляя голову ясной, и остаток ночи пролетел незаметно и оптимистично.
Жаль только, что наступившее утро ему не соответствовало. В обычное время ребят Снежана в Киржач не повезла. Не было видно и каких-либо приготовлений к отъезду. Когда совсем рассвело, Горюнов обратил внимание, что электричество в кабинете хозяина особняка по-прежнему горит.
Раздумывать было нечего. Съездили к Маслову, разжились у него «болгаркой», заодно прихватили Главу сельской администрации с собой. Когда они попали в дом, сняв тяжёлую металлическую дверь, ничего неожиданного они там не застали. В доме тепло и уютно. Нигде не усматривалось ни малейшего беспорядка, ни следов борьбы. Снежана и дети лежали у себя в постелях. Василий Сергеевич сидел перед компьютером, уронив голову на клавиатуру. И все уже были холодными.
…………………
Известие о загадочной гибели во Флорищах семьи из четырёх человек наделало шороху в Кольчугинском отделе. Сыграла свою роль и фамилия потерпевшего. Василий Сергеевич был далеко не последним человеком во Владимире. На место происшествия съехались и начальник отдела, и начальник полиции, и зам по опер, притащивший с собой весь кольчугинский уголовный розыск в полном составе. Приехали и какие-то представители Владимирского Главка. Как они ни бились, ни следов насильственной смерти на трупах, ни следов борьбы на месте происшествия обнаружить не удалось. А капитану Горюнову при наличии такого количества крупных специалистов ничего делать не оставалось, и он курил у калитки усадьбы в компании своего непосредственного руководителя, начальника отделения по организации работы участковых уполномоченных полиции майора Матвиенко. За двадцать прошедших со времени их знакомства лет тот обогнал Горюнова в звании и из худенького парнишечки превратился в настоящего бегемота, на котором еле-еле застёгивался китель. Матвиенко спросил Кольку не начальственно, а даже несколько заискивающе:
- Николай Семёнович, ты хоть что-то можешь понять, что здесь произошло и как?
- Не только понимаю, товарищ майор, но и могу рассказать тебе, какой будет вывод при проведении судмеда.
- Во, как интересно! И какой же он будет?
- У всех покойных – одна и та же причина, повлекшая за собою смерть: скоротечная приобретённая дистрофия. Причём выявят, что токсичный промежуточный метаболит, вызывающий смерть, накопился в течение суток.
- Скоротечная приобретённая дистрофия у этих буржуев? Метаболит накопился в течение суток? Коля, ты или шутишь, или издеваешься надо мной, или слишком много знаешь.
- А ты, Матвиенко, с годами поумнел. Не шучу и не издеваюсь. Хочешь узнать, что здесь произошло?
- Спрашиваешь!
- Ну, так пойдём ко мне на опорник. Нам всё равно здесь в ближайшие полтора часа делать нечего. Кстати, ты не знаешь, откуда они в уголовный розыск и на должности зам по опер и начальника полиции таких дебилов понабрали? Или они теперь все такие?
- Отстал ты, Николай Семёнович, от жизни. Дебилы, говоришь! Наши-то ещё ничего. Ты бы видел, что во Владимире творится!
Горюнов привёл майора в здание сельской администрации. За пятьдесят минут, чётко выстраивая логическую последовательность, он доложил ему хронику Благовещенского погоста. Поначалу у Матвиенко отвалилась челюсть. Но Горюнова он знал слишком хорошо. Понимал, что словами он никогда не разбрасывается, а если говорит о чём-то, то знает, что говорит. Поэтому выглядел начальник УУПов, как тяжело заболевший, очень грустный бегемот, но выслушал Кольку до конца, не прерывая.
Когда Николай Семёнович закончил, майор не знал, что сказать. Если человек с молодости подлец, он останется подлецом до конца жизни. Но случается, что с возрастом накопленный опыт переходит в мудрость, а усталость от расталкивания ближних своих локтями перерастает в некое подобие доброжелательности. Именно такие странные метаморфозы произошли с Матвиенко. Он долго думал, что бы сказать Горюнову, осознавая, что в происшедшем с этим человеком была и его вина. Наконец, решился:
- Коля… То есть, Николай Семёнович. Я всё понимаю, как несладко тебе пришлось здесь эти двадцать лет. Я ведь по молодости дурак-дураком был. Всё думал, ты меня подсидишь. Да если бы ты хотел кого подсидеть, ты бы с твоим опытом и умом уже лет десять назад стал бы начальником этого отдела. И я тебе благодарен до глубины души. Ты же каждый год моему отделению половину результатов по уголовке делал, пока остальные дебилы тупорылые просто ханку жрали. Ты потерпи, родной. Тебе же всего полгода до полной выслуги осталось. А как выйдешь на пенсию, послушай меня дурака, ни одной лишней минуты тут не задерживайся. Езжай к себе в Москву – там нормальная жизнь и нормальные люди. Что же здесь за место проклятущее, если даже такой мудрейший человек, как ты, умом тронулся?!
- Значит, друг мой Матвиенко, решил ты, что Горюнов в этой глуши одичал, спился, и крыша у него поехала. Так, что ли?
- Семёныч, дорогой ты мой! А что я ещё-то могу тебе сказать после такого рассказа?
- Ну, как знаешь. Ладно, пошли обратно. Поди, нас там уже заждались. Скажем, ходили жилой сектор отрабатывать. Только сказочку мою ты запомни хорошенько. В самое близкое время со всем этим придётся разбираться тебе.