- Ну чаво, заходите родимые! – Баба Груша украдкой вытирает стареньким платком набежавшие слезы. – Чаво встали то?
-Да, нас к тебе мама послала! – мнется на месте Танюшка, не решаясь пройти и сочувственно поглядывая на расстроенную бабушку.
- И правильно, что послала. Проходите жаланные.
Мы рассаживаемся кто куда и дружно замолкаем.
- А мы тоже на кладбище хотели дедушку Кирсана провожать. – нарушает тишину Ванюшка. - Почему нельзя -то?
- Ни к чему вам, благословленные, туда ехать! – решительно заключает баба Груша.
- А почему? – не унимаемся мы.
- Горе у людей большое.
- А мы поглядеть хотели – встревает Костька, ерзая на лавке.
- Нечего тута глазеть! – обрезает его баба Груша, меняясь в лице.
- А ты что , бабушка, плакала? - дрожащим голосом спрашивает сердобольная Танюшка.
- Сплакнула маленько, доча. Больно жалко Кирсана, человек был хороший. Скольки в жизни яму пришлося пережить, и Финскую и Отечественную прошел. Сказывал, как в плен попал, как с голодухи ворон ели.
- Фу…ворон! Они ж невкусные! – перебивает Костька морщась.
- Да помолчи ты! – отвешивает ему затрещину возмущенный Санька.
- Отмучался таперь, полегчало. – продолжает баба Груша, не обращая внимания на перепалку. Потом затихает, пряча мокрые от слез глаза.
- А ты бабушка не поедешь? – спохватывается драчун, отталкивая хулигана.
- А я дома попрощалася, а на кладбище пущай родня едет. С вами - то кто сидеть будет? – улыбается беззубым ртом расстроенная старушка.
- Ой, везут! Везут! - вскрикивает Костька и забыв тумаки бросается к окну.
Мы соскакиваем с мест и отталкивая друг друга пытаемся рассмотреть похоронную процессию.
- Куда соскочили, непослухмяные! - не на шутку сердится баба Груша, грозя нам пальцем. – Шычас лобозину сорву аль крапивину!
Мы бежим в рассыпную на свои места, удивленно посматривая на бабушку.
- Чаво окрачилися? - продолжает та.
Неожиданно раздается детский плач. Из за печки выходит напуганный Серенька, размазывая слезы по чумазому лицу.
Баба Груша спохватывается и виновато улыбаясь начинает успокаивать малыша.
- Ой, дура -то старая, напужала вас, жаланные. Иди сюды, родимый. Кислиньку ледяшку дам. Серенька тут же забывает про свои страхи, баба Груша торопливо достает из кармана выцвевшей кофты помятую конфету и вручает малышу.
Мы обеспокоенно переглядываемся не узнавая старушку.
- А чего смотреть то нельзя? – не унимается Костька.
- Правда, бабушка, почему? – не срывая любопытства вторит ему Ванюшка.
- Старинные люди сказывали, не к добру это в окно пялиться, когда покойника везут.
- Почему? – забыв осторожность спрашиваю я.
- Говорят, покойник то все видит. Ему мешать никак нельзя. Глянет в окошко то, да в стекле душа его застрянет.
- Да ну? – удивляется Санька, округлив глазенки.
Тишина наступает такая, аж слышно как муха летит.
- Да как она там застрянет - то? – нарушает молчание Костька.
- Ох и непослухмяный ты! Озорь! Куда матка твоя глядит? - грозит изогнутым пальцем баба Груша.
- Бабушка , а в избе - то у них и зеркала все закрыты платками. К чему это? – спрашивает потихоньку Танюшка.
- Вот, жаланная, все то ты замечаешь. Зеркила то тожа от покойника прячут, чтоб тот в них не застрял. Костька смеется.
- Чаво эта, ты родимый, все скалишься то? Никак тебя ни вразумить! Аль за крапивиной сходить? Можа тогда угомонишься маленько. – хмурится баба Груша.
- Да надо егу по шеи дать! – выдает сердито Санька.
- Да, нечего мешать! – поддерживает Ванюшка.
- Не, робаты, вы не кипятитеся! Пущай сидит, и слухает как положено! Чтобы потом непутью не болтаться! – заключает старушка.
Костька на время затихает, выглядывая на всех изподлобья .
- И чего, бабушка? – сгораем от нетерпения мы.
- А застрянет дух - то, потом дорогу в нужную сторону найти не сможет. Да так и останется тута, среди живых.
- А как это? – недоумеваю я.- Пряма в стекле?
- Бабушка, а окон то в деревне много. Может в любом застрять. – размышляет, перебивая встревоженная Танюшка.
- Не, доча. Застрять может тольки в том окне, из которава выглядывают.
- А дале мстить живым начинает... тем, кто помешал.
- А как? – не унимаюсь я.
- То болезни наведет, а то смерть.
- Ой, а как же теперь, мы же посмотрели? – спрашивает напуганный Санька.
- Трус, трус белорус, На войну собрался, Как увидел первый танк - Сразу испугался! - забыв о всех предостережениях, дразнится Костька, строя смешные рожицы. Санька тут же соскакивает с табуретки и налетает на того с кулаками. Начинается возня.
Баба Груша торопливо уходит на кухню и немного погодя возвращается. Не о чем ни говоря, она прыскает на них водой и мальчишки стразу же затихают, виновато поглядывая на бубу Грушу.
- Ну чаво, угомонилися. Святая водица и не таких на место ставила! Как матки ваши приедут с кладбища я с ними поговорю! Пущай вас вразумляют. – сердится она на драчунов.
- Да ерунда это все! – вырывается у Костьки.
- Оно конечно можно и так сказать, ежели ни во што не веришь! А старинные люди просто так не говаривали. В кажином мысль своя. А нам - то с вами не спорить нады, а вслухиваться, вглядываться да запоминать. Чтобы от неверия, лиха не накликать! – голос старушки меняется, приобретая знакомые нотки. Мы как птенчики ежимся к друг дружке и послушно затихаем в предвкушении новой истории.
- Скольки лет мне было, не помню. Маленькая еще. С нами бабушка жила Авдотья. Старенькая совсем, мы ее дюжа любили. Бывало, сидим с ней за завалинке, а она все частушки поет. Да так складно у ей получается. Голосок тоненький, высокий, что ангельский. И тяговые пела так, аж душу вынет. А зимними вечерами, когда мамка с тятькой еще на работе были, заберемся с ней на печку, да слухаем как ветер в трубе воет. А на печке тепленько, разморит нас робятишек, в дрему так и клонит. Достанем из мешка яблок сушеных, аль рыбки и жуем себе. Больно скусно. Рыбка солененькая такая. А бабушка сказки нам все сказывает разные. И откуль она их тольки знала? Напужаемся а все равно просим. – баба Груша меняется в лице, глядя будто сквозь время невидящим взглядом и тихо продолжает. - Ох и любили мы ее. Так любили… Помню, как она захворала. Слегла, да так боле и не встала. Я то постарше всех была, вот мамка и оставляла меня для присмотра. Покормлю ей, да помою. А сама все украдкой плачу.
- Не плач, жаланная. Я свое пожила. Век почки. Грех жаловаться. – успокаивала меня она. Ты вот лучше послухай меня, Грушенька. Когда помру, больно слезы не лей. А повезут на погост, в окно не глади. Не к добру это. А то не дай Бог приходить к тебе начну.
- И рассказала она мне все, о чем я вам сегодня говарила. А я и слухать не хотела. Тольки как подумаю что ей не будет, вою с горя. – глаза бабы Груши мутнеют и вновь наполняются слезами. – Ушла она тихо. Ни словечка, ни шума. Как будто ждала , когда я усну. Сморил меня сон, уткнулася я в постелю, да так и проспала, сколь и не знаю. А потом меня как сила какая-то разбудила, как пихнул кто. Открываю глаза, а баба Авдотья смотрит куда-то, сквозь меня, а на лице улыбка застыла. Довольная такая. Я в слезы. А мамка мне тогда и говорит. – В рай ушла. Отмучалася. Сколько слез я тогда пролила, да вспомнила вдруг слова бабушкины и думу затаила. В день похорон, когда гроб вынесли да на дровни поставили, я в избу быстрей побежала. Лошадь тронулася, а я в окно. Гляжу, плачу, да бабу свою зову. Как день прошел, в слезах не заметила. К вечеру свалил меня жар. Мамка всю ночь не отходила, все боялася за меня. А я то ли бредила, то ли взаправду, а глаза открою, бабушку Авдотью вижу. Сидит она у окна сама не своя, лицо бледное, глаза недобрые, вижу, что сказать мне чаво - то хочет. Губами шевелит, да расслышать не могу. Три дня я мучалася. А потом напоила меня мамка отваром каким - то, и провалилася я в сон глубокий. Вижу, бабушка идет. Грустная такая. А я рада радешенька, что она пришла.
- Чаво жа ты родимая наделала! – говорит она мне строго , но ласково. – Я же тебя просила не глядеть в окошко. Привязала ты меня к себе, вот и захворала. Таперь не уйти мне.
- Бабушка и хорошо. – радостно перебиваю я бабу Авдотью.
- Нельзя мне. Пока я тута, не поправиться табе. Пущай матка в Калининскую идет, к бабке. Та знает, чаво делать нады. Не послухаешь, уведу с собой! - сверкнула она глазьями не по - доброму , с тем и исчезала. Очнулася я и мамку звать. А та мне сон свой поведала. Оказывается, бабушка и к ней приходила, да просила ею от меня отвязать. И к бабке ехать велела. Вот оно как.
- А бабка- то помогла? – подает тоненький голосок все время молчавшая Танюшка.
- А как же. Все сделала как нады. Выпила ейных настой заговоренный, да сразу на поправку пошла.
- А баба Авдотья что? Больше не приходила? – спрашивает встревоженный Ванюшка.
- Не приходила. Приснилася потом, когда сорок дней прошло. Веселая такая,, довольная. Так что робяты, слухать нады, когда вам говорят. – потом видя испуганные лица, спохватывается.
- Ну чаво, благословленные! Я самовар поставлю. Чай пить будем. У меня и баранки скусные есть и подушечки с вареньем, вчерась в автолавке купила…Чаво замолкли - то?
Мы с радостным оживлением усаживаемся вокруг кухонного стола и с нетерпением ждем обещанного угощения. Еще бы! Впереди еще целое чаепитие с любимой бабушкой Грушей!