Вы видели когда-нибудь в сибирской глубинке монахиню-негритянку? Я, например, не видел, да и был-то за Уральскими горами, если честно признаться, всего раз. И с чего, собственно, может такой вопрос возникнуть? Да, собственно, ни с чего не может и не возник бы, если бы не поехал мой знакомый продавать дом, доставшийся ему в наследство, в далёкий сибирский городок. Похоронил мать и, продав дом, решил отдать ненужные вещи в монастырь. И вот именно там встретилась ему монахиня, помогавшая разгружать узлы и чемоданы, которая поразила его. Монахиня, да только уж больно загорелая. Выходит, негритянка по-нашему. Может быть конечно, афроамериканка, а может быть, афроафриканка, хотя, может быть, и афросибирячка. Теперь и вовсе запутаешься, как кого правильно называть. Понимаю, там, Москва или Питер: тут фестивали, студенты, туристы. Ну на худой конец, что-то из «золотого кольца». Или просто в тайгу за романтикой – такое еще допустимо. Но вот уж в Сибири! Да, поистине пути Господни неисповедимы: из Африки да в Сибирь.
Долго ходил я с этими мыслями, прямо, наверное, минут тридцать. И подумалось мне: а почему бы не написать свою версию, как такое могло стать реальностью. Тем более количество написанных мною страниц перевалило уже за сто, и все сто почти на все сто про деревяшки да про мастеров-реставраторщиков. Самое время обнулить эту тему и замахнуться на большое и светлое, тем более на книжной полке пустует местечко между романом про Анну с паровозом и грустной повестью про немногословного Герасима.
Ровно палец меж ними и проходит, так что объём приблизительно известен, осталось сюжетец набросать не сильно избитый. А тут у меня и героиня-то в принципе уже есть, осталось ерунда. Писать, конечно же, надо про любовь - тема хотя и прилично пощипанная классиками, но похоже, не до конца. И как тогда показалось: ну нет особых преград для её закрытия. Тем более народ истосковался по матёрым романистам, устал от мелкотемья и легковесности. И, понадеявшись на себя, решил, что пора устранить брешь в исследовании, ну и, в конце концов, в изображении, не побоюсь этого слова, той самой джульетовщины.
Решил-то решил и даже побарабанил по клавиатуре минут пять, но, к моему ужасу, понял - а излагать-то что? Долго вспоминал свои ухаживания и приключения, затем друзей и знакомых, потом знакомых знакомых и даже совсем незнакомых. Присмотрелся, а описывать-то нечего. Где брать фактуру? Ну не в бесконечных же сериалах о тех несчастных, потерявших ум, честь, совесть и в придачу ко всему последние деньги, находящихся или в коме, или в полной или частичной амнезии героях. И даже в какой-то момент закралась мысль: «хватит мучить себя и компьютер». А с другой стороны, как можно оставить пустующим место на книжной полке?
Но не зря, видать, заставил себя скрипеть мозгами: вспомнил про тропинку, ведущую в загс, нещадно истоптанную и утрамбованную. Вот здесь, прямо под ногами, поляна сюжетов и историй знакомств - настоящая россыпь алмазов, бери огранивай или ограняй, это уж как кому удобнее. Оправляй полученный бриллиант виньетками прилагательных и междометий.
Вспомнилось. Лет двадцать назад, сосед по купе, здоровый такой парень спортивного вида, увидев рюкзак прошедшего мимо по коридору пассажира, чему-то долго и загадочно улыбался. Я даже припомнил подходящее к этому случаю слово такое «осклабился». Минут пять, ослепительно щерясь, соперничал с Джокондой, а потом разродился не самой грустной жизненной новеллой про то, как ему посчастливилось встретиться с будущей женой. И едва он только начал рассказывать, смех согнул его пополам, и не было ну никакой надежды на возвращение его в первоначальное положение. Судя по всему, это и было самое яркое событие в его жизни. И было от чего заливаться и всхлипывать. Ведь нечасто удаётся нашему брату средь серых будней свершить что-нибудь этакое на глазах прекрасной дамы.
А вот ему-то как раз и повезло. Видимо, незря государство вбухивало огромные деньжища в обучение студентов спортивного института. В нужный момент реакция, координация и весь мышечный покров, натренированный частично в институте, а частично при уворачивании от отпущенной в метро кем-либо дверью, пригодились невероятно. Сначала он геройски увильнул от чуть не налетевшего на него парня и, тут же сообразив, что перед ним воришка, бросился вдогонку за убегающим. Настиг, сбил с ног, вырвал из гнусных бандитских лап рюкзак и вернул брезентовое сокровище ничего не соображавшей от волнения девушке. Но о ужас, вместо слов благодарности услышал смех. Да-да, она смеялась звонко, заливисто и даже ехидно, ни на минуту не останавливаясь. А герой, ничего не понимая, на всякий случай пригладил растрепавшиеся вихры, скосил глаза вниз на молнию в джинсах: не пострадала ли во время совершения подвига ширинка. Но, к удивлению, никакого безобразия в своём облике не обнаружил. Смех не стихал, а усиливался, и всю обратную дорогу они уже заливались вместе.
Спасённый рюкзак оказался не простым, а служебным и скрывал в своём чреве спецконтейнеры с пробами, можно даже сказать, с образцами. Нет, ни крови, ни даже мочи там не было. И уж если изъясняться совсем по-простому, в том рюкзаке в коробочках из-под спичек, заботливо подписанных сдатчиками, перевозились анализы на дизентерию целой подмосковной деревни. За ними-то и послали бедную практикантку из областной больницы.
Пожалуй, не менее драматичная история, более похожая на трагедию, произошла в самом начале перестройки буквально на моих глазах. Тогда мы работали в мастерской, что ютилась в подвале одного из арбатских переулков. Туда-то и пожаловал к нам в гости коллега из самой Америки, и даже не совсем коллега, а скорее всего угнетатель наших американских собратьев по специальности - владелец забугорной мастерской по изготовлению и реставрации антикварной мебели. У нас-то он оказался случайно, и уж сейчас я точно не вспомню, с чьей подачи. В те перестроечные времена живой американец - это было даже покруче, чем какой-нибудь зелёный хмырь с одним глазом из летающей тарелки. Правда, когда слегка выпьешь, статус уже не имеет такого большого значения, ибо после третьей рюмки все люди - братья.
Вопрос про уважение, конечно, тоже может встать остро, но, как правило, это происходит к концу застолья. После того как почали бутылку заморского виски, выяснилось - мистер преодолел столь длинный путь с целью забрать к себе за океан нашу русскую невесту. Ну что тут поделаешь, если Господь так далеко закинул его вторую половинку. Тем более перед этим голубки извели массу чернил и бумаги, а почтовая авиация - море чистейшего самолетного керосина. Они там - бесконечные «чмоки – чмоки», а каково почтальонам двух стран: туда - сюда, туда - сюда с конвертами шастать в самую неподходящую погоду. И вот теперь ему оставался пустяк: вручить возможной тёще коробку конфет, совместно с невестой и её родственниками распить бутылку французского шампанского, расписаться в ближайшем загсе и укатить с молодой женой восвояси.
Но если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Видно, по-другому были завязаны узелки судьбоносного ковра, или не так легла ему карта, а возможно, на небесах пожалели его. Ну кто может сказать заранее, кем может оказаться тот голубоглазый ангел, надевший обручальное кольцо, но снявший и фату, и ажурные чулочки, а самое главное, убравший в шкаф не только крылышки, но вместе с ними, возможно, и повадки золушки... Однако, продолжу про застолье, немного времени прошло, пока виски сменил наш русский проверенный напиток. Не надо особо долго объяснять достоинства русской водки, она всегда даст фору любой импортной жидкости и уж никак не уступает по своей убойной силе. А уж пролившись поверх предыдущих, вовсе творит чудеса. Вскоре американец заговорил по-русски, а все остальные, как им казалось, - на безупречном английском. И, чокаясь, произносили коронную фразу: «за оулд рашшин традишшн», мол, «лец дриньк!» К семи часам все дошли до кондиции героев фильма «Ирония судьбы», но в отличие от них твёрдо знали, что женихаться прибыл импортный гражданин и его к восьми часам надлежит доставить пред светлы очи будущей семьи в далёкое Бирюлёво. Проводить гостя до места взялся один из наших. Поймали машину, скомандовали - в Бирюлёво, и поехали по промозглым осенним улицам.
Но вскоре стало ясно - этот великолепный план неотразимого американского парня обречён, по крайней мере сегодня. И в принципе из-за сущей ерунды - недостатка пустячного, ерунды ерундовой - название улицы было неизвестно. Пускавший сладкие пузыри ковбой с трудом выдавливал из себя только «Бирюлёво». Кроме ласкавшего слух прекрасного слова buruliovo, других слов добиться от иностранца было невозможно. Ни номера квартиры, ни дома или хотя бы названия улицы он назвать не смог. Более того, через минут десять кружения по изумительному по своей привлекательности району брачный турист заснул окончательно, лишь изредка причмокивая и похрапывая. Хотя нет, пару раз шёпотом прошуршал: «for оулд рашшшн традишшшн». И самое ужасное, что теперь во весь рост встал вопрос: а куда его такого тёпленького везти? И выходило, что сей лежачий экземпляр придётся размещать у себя дома.
Не знаю, был ли бунт стрельцов в истории штата Оклахома и знают ли они хоть полграмма про этот эпизод российской истории, но вот что такое утро стрелецкой казни, янки ощутил в полной мере на следующий день.
Сказать, что голова его раскалывалась и во рту были какашки от всех бирюлёвских котов и кошек, это значило не сказать о его состоянии ничего. Если бы дело обстояло так, то считай, он легко отделался. Реальность была куда как суровей. Нет голова его не болела, не раскалывалась, она просто находилась под наковальней, и удары по ней молотом ничуть не были менее редкими, чем ритм барабана в стиле диско. И конечно, во рту не гадили какие-то там котики, было ощущение, что туда просто насыпали полведра грязного песка с детской площадки, где и отметились славные представители семейства кошачьих. Ну никак он не тянул в то утро ни на залихватского американского ковбоя, ни даже на пристреленную им лошадь. Поэтому, как учили нас в армии, нужно было срочно ввести антидот. Для чего наш мастер разжал рот упиравшегося из последних сил коллеги и влил ему полную до краёв стопку водки.
Сначала глаза жертвы закрылись, как показалось, навсегда. Серо-зелёное лицо приобрело цвет надгробного памятника из каррарского мрамора, затем цвет раствора для побелки потолков туалета областной больницы (по выражению лиц разбирающихся и в географии - тяготело к суровой гамме потолков в славном городке Выдропуржске). Но живая вода сделала своё дело. Сперва бледно-розовая краска проявилась на щеках и кончике носа, потом задрожали ресницы, и левый, а за ним и правый глаза разомкнулись на целых полтора миллиметра. Со стороны это походило на превращение статуи работы Микеланджело «Умирающий раб» в соседнюю по гробнице – «Раб рвущий на себе путы». И судя по всему, реальный американец слегка превосходил по экспрессии декор мавзолея папы Юлия второго. Для закрепления эффекта пришлось влить вторую стопку. Через полчаса жених был как новенький, оставалось принять душ, позавтракать, почистить пёрышки и вперёд за невестой к будущей тёще в ощетиненное многоэтажками Бирюлёво. Эх, как он задушит в своих объятиях прекрасную принцессу, как зацелует!
Всё бы так практически и сложилось, если бы случайно не зашёл сосед по этажу. Узнав про живого штатника, он тут же принёс литр самодельного коньяка. Нет, не надо думать ничего плохого, просто в то время почти все интеллигентные люди изготавливали коньяк вручную, остальные же просто разбавляли голландский спирт «рояль» кипячёной водой, а кто и просто из-под крана. А вот гурманы воплощали в жизнь самые изысканные фантазии, исходя из наличия под рукой подходящих или почти подходящих компонентов. Тут и сам Похлёбкин бы захлебнулся слюной, от полёта бурной фантазии и не менее искромётного практического воплощения. Того эффекта, что бедные французские виноделы добиваются усилиями нескольких поколений, эдакого послевкусия, какой-то там жасминово-ежевичной нотки и тончайших вибраций рецепторов кончика языка, наши добиваются ассиметричными способами. Это лягушатники ходят годами, бедные мучаются, когда собирать виноград: то ли до рассвета, то ли в полдень, то ли ночью. Может, с косточками давить, может, отдельно, сколько выдерживать и в какой бочке, и неделями лижут каждую доску для изготовления дубовой бочки. Я уж не говорю, как ворочаются, не спят, череп уже источили до толщины яичной скорлупы над вопросом, каким макаром пробку смастырить наилучшую. Бывало, так извертится какой-нибудь Жан Поль или Пьер в своей койке, что и простыни протрёт раньше срока и пружины зазря раскачает. И сколько его Жоржетта ни ластиться, так нет, голова мелкого буржуя не тем занята. Ему, видишь ли, не даёт покоя мысль, как продвинуть свою кислятину на рынок, как изловчиться и этикетку въедливую сварганить. В общем, капиталист он и есть капиталист: и жена недоцелована, и сам весь извёлся от дурацких мыслей, а ему аж до боли приспичило соседа винодела переплюнуть. Наши-то «сомельеры» при помощи пригоршни старой компотной смеси из сухофруктов, щепотки растворимого кофе, колгана и гербария сына-двоечника такой коньяк настоят на батарее центрального отопления, засунув бутылку в шерстяной носок, что ещё бабушка в хрущёвские времена связала. Да если б нам бутылку красивую, да правильного дымчатого стекла, да этикетку от «Красной Москвы» или лосьона с короной и буквами золотыми, или от заграничного нарядного шампуня туда приклеить, то, пожалуй, и Онассиса не западло пригласить, да и небось, королевна его тоже бы не отказалась пригубить стаканчик другой.
Впрочем, вернёмся к столу. В миг всё стало хорошо и прекрасно, тем паче стол украшала обильная закусь: солёные огурцы, капуста и даже начатая банка сельди «иваси». Благодаря этому, заокеанский столяр долго держался молодцом, почти до пятой стопки. И уже было собрался к будущей тёще в таинственное Бирюлёво. Но судьба и на этот раз показала ему ту часть тела, ну в общем ту, что находится пониже спины и сзади. Да и в конце концов, должна же оставаться у человека мечта, светлая и чистая, можно даже позаимствовать у классиков прилагательное - хрустальная. Да и нельзя с таким выхлопом дышать не только в сторону невесты, но даже в сторону стены, оклеенной обоями первой Московской обойной фабрики, потому как краска может легко сползти с тех обоев, да и сами обои, отклеившись, упадут на пол. В этот раз судьба предстала в образе соседа снизу - бывшего фарцовщика. Возможно, из-за шума и громкой английской речи (в смысле стонов), может быть, сработало профессиональное чутьё, но только в дверном проёме появилась фигура с литровой бутылкой водки в экспортном исполнении, с завинчивающейся на резьбе крышкой. И тут снова понеслось «оулд рашшн традишшшн», только теперь уже на безупречном американском языке. Ни к невесте, ни к тёще в тот день «американбой» не попал, а попал он в институт.
Но не в институт Америки и Канады, и даже не в институт международных отношений, а попал он в институт Склифосовского. Конечно, если бы он напился даже вполовину меньше у себя в Америке, шансы выжить у него бы равнялись нулю. Тамошние врачи просто попадали бы в обморок от паров этилового спирта, исходящих от жениха, да и в любом их учебнике написано, что литр - смертельная доза, несовместимая с жизнью. А уж ему-то как повезло, как повезло. Да он просто в рубашке родился, ибо у нас таких жмуриков каждый второй, и ставят их на ноги и выписывают за три дня. А на четвёртый они возвращаются домой украшать жизнь своих родных дальше. Действительно, он, как у них говорят, «родился с серебряной ложкой во рту», нашли его по сводке из больниц орлы с лубянки. Ещё бы, намечался международный скандал: пропал их «ситтезен» прямо из «Метрополя», и следы затерялись в перестроечной Москве. Но по-настоящему плохо ему стало на третий день, когда он увидел лица своих столярных коллег, встречающих его у выхода. Ноги его подогнулись, и в ушах зазвенело «OLD RUSSIAN TRADITION».
Его тут же подхватили на руки провожавшие до дверей нянечки, а вечером потихонечку вывезли через служебный вход сотрудники родного посольства и в закрытой машине доставили в аэропорт. Никогда не был он так счастлив, как в тот момент, когда наблюдал, как уменьшается до размера носового платка Москва. Мысль о женитьбе теперь ему казалась такой никчёмной и несерьёзной, а пережитые страдания несоразмерно чудовищными и кошмарными. Дорога домой была длинной, но не удалось не только выспаться, но даже смежить веки. Сразу приходили с визитом то инквизиторы, с неразведённым спиртом, то в дупель пьяная Джульетта заставляла опохмеляться вместе с Тибальтом и кормилицей. Хотя впрочем, американец был лишь необходимым персонажем пьесы под названием «Жизнь», передавшим ключ к сердцу прекрасной принцессы, и через часов двенадцать он оказался вне пьесы, то есть у себя, в своих капиталистических джунглях.
А вот опекавший и сопровождавший его мастер вскоре вернулся в свой реставраторский подвал и первое, что обнаружил под верстаком, - пакет с подарками для невесты и будущей тёщи, а в нём адрес и фото очень даже симпатичной девушки, ключи от номера в «Метрополе» и даже бутылку французского шампанского. И вот пришлось ему опять тащиться в легендарный спальный район, где ждала его нерастраченная, нечеловеческого накала любовь полугодичной выдержки. В её зелёных глазах он утонул навсегда, и теперь не рассматривался даже намёк на возможное всплытие. Там-то он сгинул и увяз в ушате заботливо приготовленных английских слов и даже целых предложений из «kiss», «love», «honey» и прочего мелкомещанско-сериального винегрета. Конечно же, всё закончилось для него тем, о чём мечтал заграничный хахаль.
Но, впрочем, не ради этого я собирался переводить писчую бумагу и, похоже, пора приступить непосредственно к самой «лавстори». Чтобы слегка заинтриговать читателя, начну где-то с середины.
…Он пошарил зажатой рукой вокруг, насколько позволяло положение, и похолодел. Похоже, землетрясение не пощадило никого. Ибо он был накрыт тёплым, пока ещё не остывшим телом...
Возможно, столь неожиданный эпизод будет морковкой, продвигающей вас к финалу моего рассказа. Но всё-таки начну с начала. В то героическое время, когда не стало даже талонов на водку, сигареты и остальные излишества, а прилавки ломились только от сушеного лаврового листа и уксуса, мы наконец-то остались наедине со всеохватывающей свободой: свободой мысли, слова, собраний и даже свободой холодильника от любых необходимых для пищеварения продуктов. Было то замечательное время, когда старые спекулянты ещё не превратились в «новых русских» и выживать приходилось самыми нетривиальными способами. И так как на тот момент оплачивать услуги реставраторов могли в основном иностранцы, они-то и сделались нашими постоянными клиентами. Так мы встали на путь спасения буржуазного антиквариата и их нуждающейся в реставрации мебели. Тем более что выгода была обоюдной.
Ну кто будет возиться в этих самых заграницах с пыльными дедушкиными комодами, консолями и бабушкиными креслами. Не для этого они позаканчивали всякие там «кембриджи» и «оксфорды». Куда как сподручней: посмотрел с утра котировки и индексы, уминая овсянку с мюслями или бекон с омлетом, взял на заметку какой-нибудь насдак или никей, переложил из доллара в йену, или что-нибудь подобное, и сиди вечером фиксируй прибыль нечеловеческую, смакуя утку. Нет, не просто утку, а с запихнутой в неё перепёлкой, у которой в желудке маслина, фаршированная паштетом из соловьиных язычков Как ни крути, трудно заставить капиталистов работать руками, их хлебом не корми, а дай поэксплуатировать человека человеком, их, буржуинов, небось с самого детства так и учили.
А тут как раз зачастил к нам один чуть ли не самый главный из ихнего посольства. Мебели на реставрацию у него целая прорва, по слухам, он у себя на родине работал вроде графом или бароном. Почти год мастерская починяла его тамошний бидермайер. И вот как-то раз появляется он со своей женой, вроде как она самолично захотела принимать работу. Ну захотела и захотела, нам даже приятнее, что есть возможность порадовать своим умением понимающего человека, покрасоваться да понадувать щёки. Она долго так внимательно, дотошно рассматривала, переворачивала, открывала да трогала, потом вдруг чисто по-русски говорит «молодцы» и достаёт не только деньги, но и бутылку шампанского. И говорит, мол, надо выпить вместе, чтобы у этого корабля завсегда футов семь под килем наблюдалось. На следующий раз уже сама жена привезла в работу ломберный стол и после сама же его и забирала. И снова шампанское да ещё джин в подарок. Не заметили, как постепенно она стала мелькать всё чаще и чаще. А тут как-то раз попросила ножовку попробовать запилить «ласточкин хвост» - это таким способом в ящичках стенки соединяют. Дальше больше: уговорила взять её в обучение, дескать всю свою жизнь потратила впустую и без столярного дела ей никак.
Взяли в реставраторы ради смеха, только через месяца три пришлось языки кой-куда засунуть. Стала она потихоньку «умывать» своих учителей. Бывало ящик смастерит - хоть воду наливай, плотно, аж микробам приходиться бочком передвигаться. А дальше больше - компрессы да вставки освоила, узоры да резьбу поправлять научилась так, что даже местные профессора присели от удивления. И не помню уж, сколько времени прошло, но через полгода для того самого посла забирать свою жену из мастерской стало проблемой. Может быть действительно, осточертели протокольные мероприятия или «подсела на иглу» возвращения к жизни старинных предметов? Может и то и другое, но суть-то не в этом. А самое главное, что от неё-то и протянулась ниточка к главной героине этого повествования.
В тот вечер телефон молчал, и тут вдруг пару раз хрюкнул - похоже не к добру, ну и залился противным поросячьим визгом. На ломаном русском попросили позвать «дипломатик вайф». Она подошла, долго слушала, не перебивая, лишь изредка вставляя междометия. Брови её то ползли вверх, то хмуро собирались у переносицы. Ахи и охи добавляли театрального трагизма на её и без того невесёлое лицо. Последний раз подобная гримаса была, когда ей звонила подруга, на которую то ли упал, то ли напал холодильник, и в тот раз пришлось вызывать подмогу из МЧС. Похоже, в этот раз случилось нечто похуже, ибо минут несколько после разговора, она просто вращала глазами, собираясь с мыслями, а потом что-то бормотала по-английски. И даже если бы она и не перешла на русский, всё одно стало понятно, что срочно нужна помощь самому Майклу Джексону.
Дёрнула же бедного танцора и певуна нелёгкая отправиться на гастроль в Московию. Приготовился он к белым и бурым медведям в ушанках с «калашниковами» наперевес, и к русской мафии с балалайками, и к прочим обыденным для России персонажам. Приготовился-то приготовился, и даже когда Коржаков подарил ему шашку настоящую, то и тут он был настороже до самого порога своего номера, но, закрыв за собой дверь, расслабился и, видать, рановато - бац и попал в русскую сказку. Сами знаете, какие у нас сказки, сказки у нас страшные, но слава Богу с хорошим концом.
Но, впрочем, продолжу всё по порядку. Короче, требовался доброволец рукастый и сообразительный для спасения сестры «послихи» (жены посла). Да, представьте себе, сестра жены посла работала в свите всемирно известной звезды. И там у них всё как-то очень замечательно в тот день получилось, чего-то там накуролесили в президентском номере, что даже американские улыбочки сменились на что-то совершенно противоположное. Как это помягче сказать: прискакал к ним популярный на севере и не только полярный пушной зверёк, кажется, из пяти или из шести букв.. . Уж попали бедные, так попали: как кур в ощип. И вот теперь спасать кумира миллионов предстояло простому нашему парню. Да и как не спасать?! Если что, во-первых, гонорар светил, небось, эксклюзивный. Во-вторых, солиста жалко было. Родом-то он из небогатой семьи, пока выбился в люди, не одну пару ботинок о сцену сточил: наш трудовой пацан. В-третьих, небось журналюги раздуют скандал до самого неба. В принципе, мы все были готовы выручать заграничного менестреля даже бесплатно, но требовался один, понятное дело, нельзя напрягать охрану в отеле. Кинули морского, дабы определить счастливчика. Не стану никак его называть, потому как предстояло ему участвовать в ужасном «майклгейте» и миссия его была щепетильна и судя по всему секретна.
Собирали его на дело недолго, но основательно, пока чемодан был в состоянии закрыться. Так собрали, что содержимому его кейса мог позавидовать любой профессиональный спасатель, реставратор и, наверное, даже археолог. Через минут сорок они уже стояли у кордона охраны гостиницы.
Их встретила молодая обаятельная женщина с размазанными по щекам глазами, ну не глазами, а тушью. Хотя глаза её были настолько зарёваны, что и на глаза-то несильно были похожи. Она тут же на ходу, до смерти напугав дежурного по этажу, затолкала спасателей в номер. И так они оказались внутри новейшей голливудской постановки фильма «Чапаев» в декорациях советского фильма о старике Хоттабыче. Для тех, кто не смог представить сиё действо с первого раза, объясню поподробнее.
Посреди комнаты находился Майкл, в одной руке у него сверкал казацкий клинок, в другой ножны - ну чем не Чапай? Рядом с ним на роскошном ковре лежала огромная напольная ваза с отколотым как у Царь-колокола кусищем. Дополняло эту героическую картину развивающаяся как флаг тюлевая занавеска. Оставалось только оторваться от пола на расписном ковре, в духе того самого ибн-Хоттаба, и валить бегом отсюда. И валить следовало им на этом ковре через океан незамедлительно, ибо и вазу, и ковёр испортили те самые симпатичные америкосы. Виновницей происшествия как раз-то и была та самая сестра. Это ей пришло в голову откровение, что лучшее место для сабли - дивная напольная ваза императорского завода, куда она её и водрузила. Но не знала бедняжка, что старинный фарфор на дух не переносит всякие военные железяки. Может, ваза треснула от возмущения, может, мадам сама неудачно поставила ее или зацепила эфесом, но только от вазы отвалился приличный кусок горловины и упал прямо на дорогущий ковёр, а за ним накренилась и сама ваза. И всё было бы ничего, если бы это не происходило в России.
Недаром у нас говорят: пришла беда отворяй ворота. В этот самый момент вторая помощница-костюмерша, гладившая вечерний костюм певца, увидев трагедию, разворачивающуюся на её глазах, буквально в полёте поймала пошатнувшуюся вазу. И даже сорвала аплодисменты самого босса и всех присутствующих, не дав вазе превратиться в кучку черепков. В ответ на поздравления она сделала книксен на все стороны и уже была готова расплыться в обворожительной улыбке. Если бы не противный сизый дым. Его все почувствовали и одновременно посмотрели на пол, тут же воцарилась мёртвая тишина, улыбки сползли с только что сиявших лиц и дружным строем промаршировали вон из этого уютного номера. Ватные ноги подкосились и теперь с трудом держали вмиг ставшими неподъёмными тела своих хозяев. Шикарный заграничный утюг, неведомо как оказавшийся на ковре, теперь сильно напоминал огромный круизный лайнер, окутанный сизым дымом. Но, увы, это был не романтический дым странствий и путешествий, а скорее всего это был запах приключений на одну из мягких частей тела.
К приходу реставратора дым выветрился, и повторюсь, (ну как без этого живописного элемента), лишь занавеска гордо развивалась подобно морскому гюйсу. Из всего выше сказанного выходило: видать, долго будут вспоминать заокеанских гастролёров в Москве, уж по крайней мере, в отеле точно в этом столетии не забудут. Конечно, эти дотошные американцы учли в своих контрактах всё или почти всё. Конечно, Майкл мог упечь каждую из своих помощниц в тюрьму, как это у них принято лет на девяносто или на все девяносто девять и заставить выплачивать ущерб, пока их не отвезут на катафалке. Но здесь-то, в России, кто будет читать эти нудные многостраничные бумаги, к тому же ещё написанные жуткими американскими буквами, выяснять и исследовать степень вины каждого индивидуума. Похоже, меч правосудия обрушится на бедного Мишаню, дескать, нанёс ущерб непоправимый, грязно надругался, мол, над историческим объектом культуры, привёл в негодность предметы, сделанные в эпоху славного царизма, расцвета ремёсел и искусств. Выходило, что танцор вместо того чтобы загодя снимать свои брутальные башмаки ещё на рецепшне и ползти в мягких тапочках по краюшку драгоценного ковра, распоясался не в меру да ещё причинил непоправимый ущерб вазе, которая тихохонько стояла себе сто лет, украшала быт командированных из разных уголков не только нашей страны, но и мира.
Получалось так: наши предки вазу да ковёр эти специально рисовали, лепили и вышивали, чтобы заезжий миллионщик вытер ноги да поизмывался над нашей декоративно-прикладной утварью. По всему выходило, необходимо определить сей преступный коллектив в Сибирь да подальше. Ну уж если не в лагерь лес валить, так уж точно пущай передвигаются за Уралом с концертной бригадой, пока глубоко не осознают вину, не загладят хорошими песнями и танцами да не исправятся и не возместят ущерб нечеловеческий. Нет, конечно, народ у нас добрый, и в положенные шестьдесят Джексонову и пенсию назначили бы, и сделали бы заслуженным артистом Удмуртии, и пел бы он «Мурку» на концерте ко Дню милиции не хуже Кобзона. А может, и не дожил бы до пенсии и помилования, спился бы и закопали бы всего расписанного татуировками: на спине церковь с куполами, а на чахлой груди всё американские президенты вперемежку со Сталиным и Лениным. Так себе перспективы, даже не на троечку, светили забугорным шоуменам. Ни дна ни покрышки, только вниз и с ускорением. Дёрнуло же погнаться за длинным рублём в Россию. Долларов дуракам не хватало. Надо было хотя б про Наполеона почитать или кино какое историческое посмотреть для общего развития.
Если кто бывал в Третьяковке, то, наверное, помнит взгляд посиневшего мальчика с картины Иванова «Явление Христа народу». Приблизительно также встречали своих спасителей несчастные погорельцы. Теперь им ничего не оставалось делать как следить, дыша через раз, за этим русским мессией. Тем более что тот, пристально посмотрев на вазу и на осколок, зачем-то начал вытаскивать из брюк ремень и варганить из него петлю. У зрителей этого действа пробежал холодок между лопатками, лоб Майкла покрылся испариной, и меленько задрожали руки. А вдруг это никакой не реставратор, а сотрудник КГБ, и недрогнувшей рукой передушит их, как котят за порчу народного имущества. И тут вдруг повисшую в королевском номере тишину нарушил чей-то женский слегка хрипловатый голос: «Уважаемый мистер! А что собираетесь делать столь деликатным предметом мужского гардероба?» Затем из смежной комнаты вплыла красавица, достойная кисти Кустодиева (чуть не сказал русская красавица). На самом деле барышня лишь своими габаритами и миловидностью напоминала Кустодиевских типажей, а в жизни она была гражданкой Соединённых Штатов, из тех, кого именуют афроамериканками. И что поражало больше всего, симпатичная тётка говорила по-русски ну ничуть не хуже нас с вами. Но мастеру было не до объяснений, того и гляди, засохнет клей, и тогда точно всех расстреляют. Поэтому он приставил намазанный клеем осколок и, накинув ремённую петлю на горло, конечно же, не Джексону, а пострадавшей вазе, крепко затянул ремень при помощи металлического стержня от отвёртки. И о чудо, осколок встал на своё место и даже волосяной шов растаял на фоне родного кракелюра. Оставалось художественно заштопать огромное безобразно-чёрное пятно с оранжево-жёлтыми подпалинами по краям, а дальше идти и получать нобелевскую премию или Оскара, или просто начинать ходить босиком по воде. Но чёрное пятно вопило, орало визжало, и не было не единого более или менее реального способа справиться с ним до прихода утренних горничных с пылесосом.
В общем, Сибирь уже была отчётлива видна из гостиничного окна вместо Кремля и колокольни Ивана Великого. На лицах Джексона и его сподвижников было написано полное уныние и скепсис. Лица их, слегка порозовевшие после починки вазы, вновь стали приятного землисто-серого цвета. Энтузиазм и эйфория постепенно улетучились. Надежда на то, что этот хороший парень из КГБ спасёт их от завтрашнего суда линча, растаяла. Не знаю, что делали бы в этой ситуации всевозможные вымышленные и невымышленный герои, будь то Голливуд или Мосфильм, Лубянка или Ленгли, но вот только нашим мастеровым и не из таких передряг выходить приходилось. Подошёл наш герой к русскоговорящей «пышке», попросил перевести товарищу Майклу, надо бы дескать ему пересесть с дивана в любое другое место.
А дальше всё происходило, как в кино. Сначала весь нашкодивший коллектив переместил неподъёмный диван на метр в сторону. Затем русский парень огромным сапожным ножом прорезал насквозь обгорелый кусок ковра по периметру, потом нашёл под диваном кусок с таким же узором, наложил на него обгорелый шмат как шаблон. А дальше уже дело техники и мудрых золотых рук: спокойно вырезал точнейшую до доли миллиметра заплатку и, намазав её чудесным клеем, притёр к зияющей на ковре дыре своими длинными, как у пианиста, пальцами. Затем сел на ковёр задницей, поелозил, посидел не двигаясь минут десять, как казалось, медитировал. И о чудо! Когда резко встал, ковёр был абсолютно целым. Потом реставратор специальной проволочной латунной щёточкой расчесал волокна в одном направлении, и время, когда ковёр был цел, вернулось назад. Оставалось задвинуть диван на его прежнее место, собрать инструмент и сделать дяде Мише гудбай.
Когда чемодан был собран, мастер снял ремень с вазы и, ничуть не смущаясь, затянул его обратно на поясе. Дальнейшая картина требует детального описания. Первым подошёл к вазе Майкл Джексон, снял для верности тёмные очки и долго рассматривал вазу, трогал пальцем, снова смотрел уже сквозь очки, встал на колени, стал изучать ковёр и в полном недоумении отполз в сторону дивана и стёк на него. Вид его был такой, как будто это он трудился над реставрацией ковра и вазы и помимо этого отстоял смену у плавильной печи, а мало того и уголь для мартена тоже пришлось добывать ему же. Остальные, все без исключения, повторили манёвры своего вожака, только расползлись в разные стороны и, поднявшись с колен, притихли. Мастер смотрел с интересом на всех этих столь разных людей с одинаково придурковатыми от счастья лицами. Ему даже показалось, что может, это всё ему только приснилось. Нет, в доказательство реальности всего происходящего Майкл что-то набубнил толстой переводчице и непонятно кому махнул рукой, приглашая всех выйти вон.
Уже через минуту окружённый тремя барышнями наш герой оказался сначала в холле, затем лифте и уже через минуту за столиком в великолепном ресторане при гостинице . Ну прям зазеркалье. И одет то он кое-как, а тут с ним три фемины: жена посла, сестра жены - она же правая рука Джексона, да ещё в придачу полторы Эллы Фитцджеральд, говорящей по-русски. Отказаться от сего банкета не было ни желания, ни возможности, тем более обалдевший Джексон выделил приличную сумму по случаю их счастливого спасения. Принесли меню и аперитив, ну с аперитивом понятно, что делать, а вот со здешним меню... Такое меню кого хочешь поставит в тупик, хорошо тётка загорелая заказала подряд два джин тоника и виски «on the rock». После этого уже не так страшно было смотреть на цены, похожие на его месячную зарплату. Сделали заказ и под салат разлили вино из пыльной бутылки какого-то года. Не успели доесть салат, бутылка закончилась, да и толку от неё чуть. Может конечно, стресс тому причиной, а может, подвыдохлось за столько-то лет, в общем, ни в одном глазу. Тут полненькая переводчица, а может и послиха, заказали водочки русской. Ну как не выпить? Если уж не в Москве, то где пить-то водочку следует.
Приносит официант всё чин по чину, в стопках, подёрнутых инеем, и с икоркой красной и чёрной на серебре - комплимент от шефа. Ну раз халява – «плиз репид», потом ещё репид и ещё репид . Уж понеслось так понеслось - стресс снимали. Единственная, кому повезло уйти вовремя, так это посольской жене, видать, недаром с дипломатом такого уровня спит не один год, поэтому нюх у неё на такие вещи чрезвычайно тонкий: знает бестия, когда ноги с банкета надо делать. И хотя вовремя она с этого мероприятия «намылилась», но и то добралась до дома почти на автопилоте. Остальным в тот раз повезло меньше.
Та, которая сестра, проснулась где-то часам к двенадцати дня, в обнимку с объёмистым чемоданом реставратора. А та, которая переводчица, заснула на обездвиженном русском мастере. Он, конечно, пытался отползти в сторону, но вес алкоголя, который он принял себе на грудь в тот вечер, и вес груди той самой переводчицы не оставили ему ни малейшего шанса сдвинуться даже на пядь. Не знаю, что приходит на ум обычному человеку после таких посиделок, но очнувшегося мастера волновал только один вопрос, а именно - как открывают глаза с похмелья японцы или китайцы, если даже среднестатистическому европейцу разлепить их совсем не представляется возможным. Вспомнился почему-то Вий, который требовал от своей челяди: «Эй, поднимите веки мне». Тот тоже, может быть, прилично выпил накануне. Веки и Вия, и мастера не разлеплялись..., и вдруг, как молнией, его пронзило: да наплевать на гоголевскую тварюгу. Похоже, что и самого его плитой на веки придавило.
Видать, случилось страшное трясение земли, По Рихтеру, небось, не слабо тряхануло, аж баллов, ну незнамо сколь. И вот лежит он, весь такой бездыханный, под тяжестью отеля, что супротив Кремля. Не в силах даже пальцем шевельнуть. Ан нет, попробовал пощупать пальцами руки вокруг. И сразу обомлел, и тут же мысль, как будто током долбануло: землетрясение не пощадило никого. И даже его накрыло телом, будто не остывшим. Мозг перестал пытаться рифмовать и стежок за стежком начал вышивать картину вчерашнего. Сначала вроде даже обрадовался: гостиница разрушена вхлам и никому сейчас нет дела до порезанного им ковра, все небось импортного народного певца откапывают. Самое время прошмыгнуть к себе в Зюзино, если, конечно, стихия не стряхнула с лица земли до боли осточертевшую родную хрущобу.
Но тут работу мозга, отягощённого то ли возлиянием, то ли ночным катаклизмом, прервало шевеление весьма тёплого тела, которое и не думало остывать, а как раз, наоборот, имело явную тенденцию к нагреву. Вторая на это утро мысль полностью озадачила и ввела в ступор - почему тело, лежавшее на нём, не имело никаких признаков одежды верхней, но самое страшное, что и нижняя была утрачена, видимо, благодаря разбушевавшейся стихии. Тут стали приходить мысли, похожие на тест для самолётов, «Свой? Чужой?» Проведя ощупывание распластанного на нём физического тела, наш мастер даже не понял, радоваться или плакать ему теперь, ибо придавившая его плоть имела выпуклости там, где он их не имел, и наоборот, где у него что-то вытарчивало, у контрагента не было ничего похожего, и вместо выпуклости наблюдалась впуклость. Теперь уже две мысли колотились внутри его черепной коробки. Первая вещала: «слава Богу, ничего сверхсерьёзного вроде за ночь не случилось», но вот вторая, принадлежащая, видимо, его внутреннему голосу, конфиденциально сообщала, что никто и никуда его не собирается отпускать без общего или местного массажа и прочих обязательных упражнений.
В этот момент ему удалось приоткрыть один глаз, и увиденное даже через небольшую щёлку подтвердило все его худшие предчувствия. Взгляд переводчицы не требовал никакого перевода. Всё произошло, как в немецких фильмах про любовь. Типа блондинка и чудовище, где ему пришлось выступить в роли блондинки. Как бы это ни было, случилось страшное: он оказался в эпицентре жуткой схватки не на жизнь, а на смерть. Такого матраса-сотрясения давно не наблюдалось в природе. И тут наконец глаза его открылись полностью, если быть точным, они почти выкатились из орбит наружу, весь алкоголь ушёл из организма вместе с последними молекулами воды и сил, скоплённых организмом за всю его сознательную жизнь. Он лежал на смятых в клочья простынях, как резиновый коврик перед входом в Министерство транспорта и путей сообщений, коврик, на котором оттопталось весьма и весьма приличное количество различной по качеству и своим фасонам обуви. Поменьше, конечно, чем в ГУМе или ЦУМе, но тоже достаточно приличное.
«Жив! Жив! Жив! Назло всем землетрясения и другим несовместимым с жизнью испытаниям», - ухало в пустой, как оцинкованная бочка, голове. Тут сон вновь смежил его веки, по безжизненному телу прокатилась волна сладострастного блаженства, она обволокла и окутала туманом, и он провалился в вечность. Проснулся от нежного щекотания мокрыми ниспадающими локонами нависшей над ним «нимфы». Нимфа представляла из себя целое облако удовольствия, килограмм под сто. Пытался вроде слабо отбиваться, но пустое. И вновь повторился блаженный утренний кошмар. Они до вечера не выходили из номера, несмотря на истошно трещавший телефон, на дверь, воспроизводившую то лёгкое постукивание, то нервные удары кувалдой. На следующий день она бросила работу у того, который Джексон, а он, закинув чемодан с инструментом под верстак, пропал из мастерской, похоже навсегда.
Через неделю они уже изучили друг друга так досконально, как даже не изучили плодовую мушку дрозофила наши космонавты, от безысходности годами пялясь на неё в свой мелкоскоп, будучи запертыми в своём космическом ведре без женщин и сигарет и не имея других объектов для более приятного времяпрепровождения. Изучили буквально до каждой клеточки, и даже для общения им стало достаточно не только прикосновения, но и даже намёка на мысль о прикосновении. Это я уже не про космонавтов, пущай себе, бедные, вращаются с мухами на орбите. Это я про голубков неразрывных. Они просто, как капли ртути из градусника, слились вместе и не растащить, границ-то нет никаких - как растащишь.
Он уже знал всё про неё, про её отца - простого русского лётчика, воевавшего в Анголе. Героя после ранения выходила и полюбила её мать, и они прожили вместе до его нелепой смерти почти пятнадцать лет. И как она, его дочка, когда исполнилось шестнадцать, убежала с группой «Красного креста» сначала в Европу, а уж потом в Америку. Как она там выживала, училась и даже удачно вышла замуж за какого-то партнёра в похоронном бюро. А он вместо того чтобы достойно устраивать загробную жизнь своих клиентов, сам зачем-то отправился к праотцам. Возможно, это была служебная командировка, и может, тамошняя обстановка более соответствовала его представлению о комфорте, раз он оттуда решил не возвращаться.
Ей же пришлось заедать стресс проклятым американским фастфудом. И панцирем от всех душевных и бытовых проблем стал жир, аж на четыре пальца укрывший безупречную фигурку африканской лани. Когда вместе с остатками божественных изгибов её фигуры иссякли деньги, пришлось податься в Голливуд. Нет, ей там не нашлось места ни в главных ролях, ни в эпизодах, ни в массовке, ей предложили роль уборщицы с обычной шваброй и ведром. И вот она стала «клиннинг гёрл», и вновь ей стало доступно место на диване с любимыми плюшками, божественно хрустящими чипсами и крылышками. Но видно, в какой-то момент вышним силам стало жалко тот диван, чьи ножки под её весом подкосились внутрь. В этом ничем не примечательный день услышала, что-то до боли знакомое. Точнее, глас с небес был на русском языке.
Она была рядом и выручила неумелую стажёрку - блестяще перевела все речи русских, прибывших на студию, вытащила зашедшие в тупик переговоры. Её заметили, и более того она вдруг стала нарасхват. Русских, посыпавшихся в Америку во время перестройки, было море - хоть соли, хоть штабелями складывай. Переводить их встречи, проходившие как под копирку, труда не представляло, потому как обе стороны обычно напивались к середине, дальше вообще уже можно было расслабиться. Что ни скажи, всё будет в тему. Уж сотый раз одно и то же: сначала русские просили денег, а чуть позже готовы были снять последнюю рубашку, чтобы весь Госфильмофонд забрали задарма. К концу же обещали всех обучить балету, а заодно поставить на пуанты и Джулию Робертсон, и Гира, и также Станиславского подробно-преподробно оскароносным звёздам объяснить. За ней быстро закрепился статус лучшего толмача Голливуда, появились свои денежки, даже получалось что-то откладывать. Таким образом, зазвали её в команду самого Джексона.
Но собственно вернусь к роману. Да, Зюзино ещё такого не знало, и наверняка, под их балконом, как в Вероне, собирались толпы влюблённых и клялись, и божились, и припадали бы к истокам страсти, и примера не было бы выше на века. Но малость подкачала архитектура той хрущёвки - там просто не было совсем балконов. Поэтому влюблённым по сей день приходится тащиться в ту же самую Верону, хотя подозреваю, что градус чувств наверняка в Италии похоже был пониже.
Прошло уже недели две или три, никто из них на календарь тогда не обращал никакого внимания. И вот представьте себе, наступило ещё одно запредельно прекрасное утро.
Она выпорхнула из-под одеяла и бегемотиком поскакала в ванную. Минут пятнадцать тугие горячие капли барабанили по ней от души, потом их сменили ледяные пули из синего сектора крана. Напевая, она вытерлась и обомлела: на привычном гвозде не было тёплого старенького халата, хранившего его запах и бархат его прикосновений. Но самое страшное в доме вместо любовных трелей висела жуткая, как лезвие бритвы, тишина, это даже не тишина, пропахшая хлороформом, как на работе её почившего в бозе муж, а что-то более страшное. То, отчего похолодело и тревожно засосало под ложечкой. Теперь она не порхала, крылья одномоментно скукожились, и она прошлёпала мокрыми «ластами» в комнату. И тут всё открылось - в доме не было не только её любимого халата, но вообще никакой одежды - никакой от слова «никакой». Ни мужской, ни женской. Ну нельзя же было назвать одеждой вещи 44 размера. На полу на газетке лежала целая стопка от трусиков до тёплой куртки и даже стильные джинсы, выглядело это изобилие, как прикид для барби. Самое ужасное - коллекция была подобрана так, что ни одна ткань не тянулась ни капелюточки. Она села на кровать, обхватила голову своими пухленькими ручками и завыла в голос. Вой этот пронзил пятиэтажку насквозь: в дореволюционное время таким гудком созывали рабочих путиловского завода на утреннюю смену. Плюнув на свою безопасность, тараканы вопреки дневному свету повыползали из-под плинтусов. Прошло минут пятнадцать, но ни завывания на трёх языках, ни горючие слёзы не смогли поменять сложившуюся ситуацию.
Теперь, вволю наревевшись, она критически осмотрела комнату и нашла огромный чемодан с полным комплектом продуктов для выживания в условиях, близких к экстремальным, монеткой для телефонного аппарата и номер, по которому ей следует позвонить, после того, когда она влезет в джинсы 29 размера. Ещё в записке были два слова: жду и целую. Вот такая вот картинка - чемодан гречки и джинсы для девочки подростка. Нет, не стану я вас обманывать, в доме было ещё много кой-чего съедобного: и несколько косичек репчатого лука, и какие-то пакеты с замороженными польскими овощами, и ещё много такого, что оголодавший человек может принять за деликатес. Взять для примеру сухари, так на них одних, пожалуй, месяца три шиковать можно. От вида этого гастрономического изобилия хотелось приделать петлю к основанию люстры, но критически оглядев крючок, на котором покачивался роскошный светильник из пластмассового хрусталя и на своё прекрасное туловище с ногами и остальными не менее эффектными деталями экс-терьера, она оставила это намерение как невыполнимое. Потом она подошла к окну и уже мысленно распласталась на мерзком по качеству асфальте. Но даже для неё, много повидавшей в Голливуде, сей эпизод показался не слишком киногеничным. К тому же неизвестно, в каком ракурсе своего тела, необремененого даже бикини комплектом, она предстанет перед прохожими, а хуже того перед полицейским инспектором. Так как более-менее подходящего способа распрощаться с жизнью не намечалось, то и момент путешествия к своему мужу пришлось отложить на неопределённый срок.
А тем временем к ней вдруг начал возвращаться зверский аппетит. Для начала необходимо было выпить пару чашек чая, из-за обильных слёз запас жидкости в организме был близок к нулю. После трёх чашек попробовала зареветь вновь, но не имея зрителей или хотя бы жилетки для слёз, быстро прекратила. Затем занялась исследованием своего нового гардероба, но попытки примерить хоть что-то даже умозрительно оказались провальными. Она смотрела на эти вещи, как на одежду для куклы из своего детства. Возникло непреодолимое желание просунуть голову в юбку, и о чудо, голова легко туда пролезла. Почему-то вспомнился фильм, где герои спаслись, проползая сквозь какую-то дыру в стене. И главной причиной их чудесного вызволения был факт, что голова пролезает в ту самую дыру. А раз голова проходит, то и весь человек должен пролезть. Похоже, фильм был фантастическим - юбка уперлась в плечи и ни при каких обстоятельствах не собиралась опускаться дальше. Надеть юбку с другой стороны не получилось тоже. День прошёл в тягостных раздумьях, и едва только стемнело, она упала на кровать. Горько рыдая, вспоминала и Голливуд, и далёкую Африку, а больше всего те потрясающие бургеры и пиццу ... там достаточно лишь было набрать телефонный номер. Нет, теперь здесь это было невозможно, во-первых, у неё не было наличных, во-вторых, одежды, а в-третьих…тут она снова заревела в голос. Рёв постепенно перешёл в рыдания, потом во всхлипывания и постепенно закончился последней слезой, выкатившейся на насквозь мокрую подушку.
Глубокий сон, жалея ее исстрадавшуюся душу, проглотил её полностью. Летя в бездну, пыталась вспомнить про несостоявшийся ужин, обед, полдник и завтрак. Но было поздно, морфей забрал её в свои объятья. Она проснулась от звонка в дверь. Тихонько подошла к глазку. За дверью никого не было. Отперла. Просунула голову в щель, а там её любимые белые хризантемы и записка. Когда первое ликование остыло, прочла: «люблю, жду на нашем месте в семь часов». Она закипела и чуть не взорвалась в мелкие брызги, как взрывается бутылка шампанского на тысячу осколков, но вовремя остановилась, перенаправив термоядерную реакцию в другое русло. «Ах тебя не устраивает моя фигура? Да эти шмотки будут болтаться на мне, как на удочке, - поклялась она в ту же минуту.- Да я проткну тебя шпилькой от моей левой туфли, Аполлон недоделанный. Раз так, то приползёшь ко мне и будешь валяться и скулить, как нашкодивший барбос.»
Оставалось пустяки: воплотить проклятия в жизнь. Для начала сбросить лишнюю красоту, ну так килограммов сорок или пятьдесят. Но для этого неплохо бы было перекусить. От одной этой мысли голову разламывало напополам. Одна половина - Найоми Кэмпбелл, другая, совсем наоборот, требовала напасть на чемодан с гречкой и галетами и прикончить их прямо сейчас. Вдруг она с ужасом поняла, в ней за эту ночь появился ещё один персонаж - «мадам железная воля» и уж она-то и доведёт дело праведной мести до обязательного удара острым носком туфли по месту, где две брючины обычно сшивают вместе. Нет, конечно можно и удушить принца колготками, но удар между брючинами отнюдь не будет лишним. Тут она вспомнила про телевизор, включила, но потом от души запустила пультом о стену. Ещё бы, в проклятом ящике творился разнузданный поварской беспредел. Можно было подумать, что в этой стране все жрали без перерыва на обед. Вся эта оголтелая орда изводила горы продуктов, и потом они изображали гастрономический оргазм то вместе, то поодиночке, то заходя в гости друг к другу, то сидя у себя на даче или в студии, заваленной жратвой. Они смачно причмокивали, цокали языками, облизывали жирные от соуса губы своими длинными и противными языками и как кульминация раскатывали нижнюю губу почти до подбородка. Тут сработал механизм самосохранения, и она повалилась навзничь доплакивать остатки слёз.
Встала совершенно другим человеком, и даже не человеком, а скорее смесью железного Феликса и Павки Корчагина. Ну не буду я описывать этот почти четырёхмесячный ужас. Вряд ли художник, написавший картину «Голод» с попой, затянутой паутиной, мог представить себе муки реального человека, потерявшего за три с половиной месяца сорок пять с половиной килограммов. Сейчас, переписывая эту историю, решил проверить правдивость сего события, долго шерстил интернет. Да представьте себе, случалось такое на нашей планете, и более того неоднократно. Выходит, действительно, «страшнее женщин зверя нет». Вопреки всему и всем она победила! Вопреки здравому смыслу и всем методичкам и диетам. Юбка, правда, на ней не болталась. но вздохнув, пару пальцев засунуть за пояс было возможно. Тот жировой кисель из пицц и прочей вкуснятины уплыл в сторону очистных сооружений, и миру предстал негатив ботичелевской Венеры (это в смысле у оригинальной Венеры не было такого эффектного загара).
И вот теперь это совершенство продвигалось в сторону Чистых прудов. Путь её был отмечен немыслимым количеством поваленных на землю мужиков и застывших с открытом ртом женщин. Ровно в семь она стояла под их деревом. Он опаздывал уже ни на минуту, и даже ни на пять. Скоро был потерян счёт времени, чувство тревоги царапало сердце изнутри своими заскорузлыми когтями. Она прождала до полуночи, потом ещё сколько-то и готова была стоять здесь хоть до утра. Но её напугали какие-то подозрительные типы. Хорошо, удалось вовремя прошмыгнуть в закрывающееся метро. Дома она долго ломала голову, ещё позавчера обязательный букет красовался на своём месте. Ну почему сейчас, когда в сказках наступает красивый финал, в тот момент когда она стала прекрасной принцессой!, всё пошло не так. Где же объятья, где поцелуи, ну на худой конец просто фанфары и фата с премиленькими ангелочками? Тут вспомнила про бумажку с телефоном и бросилась на улицу к ближайшему таксофону. Вместо любимого голоса протяжные тусклые гудки. В жутком отчаянии вернулась, села напротив окна и впервые поймала себя на мысли - есть совсем не хотелось.
Сто девять дней она мечтала, как они закатятся в какое-нибудь кафе и отметят по-настоящему её освобождение. Мысли про свою вторую половину, постепенно перетёкшую по трубам и плавающую теперь в водах Москва реки, сменились тревогой и бесконечными жуткими версиями пропажи своего «пигмалиона». Полная безысходность навалилась на неё, и не встретив ни малейшего сопротивления, свалила её в сон. И вот наступило утро следующего дня, несмотря на лёгкий морозец, в окно заглянула весна. Ну не совсем весна и даже никакая и не весна, а лишь её лёгкое предчувствие. Но и этого было вполне достаточно, чтобы вдохнуть в себя слегка колючий утренний морозец и почувствовать - теперь всё пойдёт по-другому. Да и как же могло быть иначе? Новое тело, новые мысли, такие добрые и прекрасные люди вокруг. Даже погода расщедрилась ради такого случая, вот-вот этот чёрный грязный снег освободит место для полян самых трогательных цветов и нежного травяного ковра. Вмиг жуткие противные реагентовые лужи заискрились бриллиантовым многоцветьем. Оставались пустяки: найти своего ненаглядного принца. И тогда, тогда её закружил караван прекрасных воспоминаний об их будущем ... Неблагодарное занятие копаться в чужой голове в такие счастливые моменты. Когда мечты обгоняют сами себя, одна лучше другой, и уже не поймёшь, где настоящая реальность, а где зыбкий фантастический вымысел, ибо даже пальцами ощущаешь хруст и шуршание накрахмаленного свадебного платья и даже воображаемый перебор с ароматом своих любимых духов. Да и вообще, в такие моменты действительность и фантазии настолько смешиваются, что невольно хочется поправить не застегнутую до конца молнию на воображаемом корсете.
Она уже и не помнила, как и чем позавтракала, как собралась, как созвонилась с той самой сестрой, которая привела его. Самое смешное, в её голове растаяло имя любимого, сейчас даже не помнила, как его зовут. Потому как тогда он был награждён всеми мыслимыми и немыслимыми ласкательными именами, которые могли быть составлены из английских и русских букв, находящихся в её распоряжении. Ну вот сейчас она встретится с женой посла и поедет туда, где он работал, а там - там друзья и коллеги. Уж они-то легко найдут ненаглядного и помогут, если надо. Тем более чувство, что помощь милому необходима, становилось всё острее и острее. Оставалось прыгнуть в метро. Какое же у них красивое метро, почти как «эмпайр стейт билдинг»: внутри полированный камень, хрусталь и мозаика. Не успев для себя решить, что прекраснее: интерьеры Нью Йорского небоскрёба или русское метро, вдруг на полном ходу врезалась в какого-то мужчину, сильно напоминавшего Арнольда из фильма «Красная жара». Она автоматически извинилась и хотела прошмыгнуть к поездам, тем более у неё в кулачке был зажат жетончик для прохода. Но русский двойник Арни расставил руки в стороны и полностью блокировал любую попытку любого манёвра.
«Ваши документы», - произнёс терминатор. Она вытащила свой паспорт и протянула человеку в форме. Он сурово покачал головой и как отрезал: «Пройдёмте, что вы мне суёте, это чей паспорт?» И он поволок её в сторону отдельной милицейской комнаты. И тут то до неё дошло - на заграничный американский паспорт фотографировалась перед самой поездкой, и её тогдашний фэйс едва умещался в стандартной книжице с гордым орлом на обложке. А объяснять постовому про Майкла Джексона, свалившуюся на неё любовь и похудение на пятьдесят килограммов - дело не только бесполезное, но и опасное. Если не тюрьма, то психушка точно гарантирована. Что говорить, она не знала, через пять минут нашла визитку послихи — вот звоните, она подтвердит, вроде больше некому. Офицер набрал номер, нет, чуда не случилось. Ни послихи , ни сестры не было дома. Перепуганная горничная сухо отрезала - какой такой Джексон, а тем более Майкл. Тот, который в шляпе и очках в полрожи, так она сама видела по телеку прошлой осенью проводили обратно в Штаты. А вот персон и граждан заокеанской державы, коротавших время чуть ли не в обезьяннике, при том негритянской наружности последние полгода в вверенной квартире не наблюдала. После этого переводчицу переправили в ближайшее ОВД. Где дежурный решил запереть ее вместе с не менее заслуженными лицами, пускай слегка помятыми, но достаточно воспитанными. Ведь в их речи кроме мата иногда проскакивали и самые обычные слова. А больше того, один из них, прежде чем обрушить забористую руладу, обязательно обращался к собеседнику на «вы».
Похоже, это было начало квеста. Теперь она - лицо без документов, гражданства и неизвестно как пересёкшая границу великой страны с неизвестно какими целями. Совсем в ЦРУ рукава отжевали, готовят шпионок кое-как, по-русски разговаривать научили, а толку. Не доперли профи хреновы, что негр в России как на ладони, ну какой с такой разведчицы толк? Совсем оборзели буржуи - даже фотографию на паспорт не ту наклеили. А больше того, через полчаса до неё дошло, судя по отдельным репликам дежурного, ещё немного и она позавидует Мата Хари, которую слегка расстреляли. Да, лучше ей было оставаться загорелым колобком, жрать на диване хрустящие бургеры с картошкой по-деревенски, фоткаться в окружении Майкла . Так нет, началось знакомство со всеми прелестями обычного русского быта.
Всего час назад в душе распускались розы, и вокруг них парили всякие разные колибри с хрустальными, как у райских птиц, голосами. Зато теперь картинка явно сменилась, и чтобы не расплакаться, пришлось закрыть глаза наглухо. Уж в чём ей повезло, так это в том, что она не знала значения тех слов, которые целыми стаями носились в этом ни с чем не сравнимым по своему химическому составу воздухе. Хотя вроде бы все в отделении говорили по-русски, а может быть, нет. Хотя явно не по-английски. И даже без перевода было ясно, что хуже этих слов был только дух, который здесь висел. Возможно, что и слова те рождались от этого, но может и наоборот, этот стойкий аромат могли прорубить только те самые слова. Если уж подводить черту в описании отделения милиции, то и букет ароматов, и словесные обороты речи чудо как дополняли друг друга. Помимо всех перечисленных ранее атмосферных изысков и речевых оборотов, с её приходом в отделение сначала в воздухе появились лёгкие электрические искорки, но затем всё сильнее и сильнее слышались потрескивания направленных на неё взглядов. Статическое электричество, как предчувствие большой и неминуемой грозы, стало напоминать переполненную лейденскую банку. Ну кто забыл - прибор для имитации молний в кабинете физики. Мужики как в погонах, так и без смотрели и мысленно взвешивали, может ли немыслимое удовольствие от обладания этой чёрной бестией, компенсировать страх от возможного нахождения страшного спида внутри этих дьявольских изгибов. Наверное, не хватило минут пять, а то наверняка произошёл бы взрыв, порождённый неимоверным зарядом статического электричества. Но Бог миловал - не долбануло, спас случай.
Ни с того ни с сего в дверь вошёл огромный лысый майор, прямо за ним вломилось человек десять модно одетых граждан, собиравшихся снимать фильм про «ментов». Они деятельно начали расставлять свет. Начальника, видно, за предоставленную поляну для съёмок, а может по блату, взяли в кадр. Он сел на место дежурного за стекло. За решётку, где находились настоящие задержанты, посадили несколько своих «бандюков» из загримированных артистов. Гангстеры были обильно приправлены кетчупом и фиолетовыми фингалами, так что завязка вытанцовывалась серьёзная. Прибывший режиссёр вы- страивал мизансцену драки в клетке, и тут он обратил внимание на «Найоми Кэмбелл». Где-то он её видел, видел, но вроде в другой роли, и вообще не в России, а скорее всего в Америке в Голливуде. Господи! Да эта та самая «мадам Грицацуева», которую он несколько раз пытался ущипнуть на тех переговорах, и вообще если бы не она, им не то что не дали бы тогда денег, но и легко могли вышибить из совместного проекта. И она тоже вспомнила этого русского - он в отличие от компаньонов, клянчивших миллион, сидел рядом с ней и молчал, да так выразительно, как, наверное, никто кроме него. Вспомнилось, как тогда мысленно прижалась к его суровым металлическим доспехам, закутавшись в его пурпурном плаще. А он тут со своими дурацкими поглаживаниями растоптал и хрустальный замок, и, главное, привидевшееся ей тогда изумительное бирюзовое платье с отрезным лифом.
А пока вокруг лысого майора выстраивали свет и припудривали его багровое лицо, то ли от предстоящей славы и скорой безмерной любви зрителей, а может, просто от десятка профессиональных софитов, у него дико пересохло во рту, и похоже вся находившаяся в нём жидкость покрыла обильной испариной его непревзойдённую лысину. Подчинённые тоже пытались попасть кто в кадр, а кто просто в милость к начальству, прилагали массу усилий, чтобы помочь съёмочному процессу. Главный пытался изобразить из себя смесь Джеймса Бонда и Чака Нориса, разволновался и отвечал по телефону, сильно заикаясь от напавшей вдруг на него икоты. Весь личный состав стоял на полусогнутых, зажав из последних сил рот, чтобы не ржать во всё горло. Хмыкнешь и подпишешь себе приговор с увольнением или выговор с занесением. Съёмка была в самом разгаре, «отморозки» третий дубль подряд набрасывались на мента и, повалив его, пытались отнять пистолет. Но всё выглядело настолько картонно и фальшиво, что настоящие милиционеры, которые не артисты, не выдержали и начали учить артистов, как бить сапогом по печени и как заехать кулаком в рожу. В итоге через пять минут репетиций майор пропустил удар своего подчинённого в челюсть и распластался на полу рядом со сломанным стулом. Осознавший эту беду сержант, поняв вдруг, кому он заехал в челюсть и с какой силой, рухнул тут же прямо на майора и пытался зачем-то делать искусственное дыхание «рот в рот». А когда повернулся к оператору, тот чуть не описался, хотя повидал на своём веку немало страшного. Ещё бы, картинка не для слабонервных: на полу огромных размеров милицейский чин с дико перекошенной мордой. Назвать это лицом не поворачивается язык. А поверх него лежит детина в шинели. Бедняга оборачивается, а у него на губах кровь как у вампира. Вот если бы оператор не был бы так ошарашен и не застыл, офигевший от этой сцены, то Оскар был бы у них в кармане. А так снимать не переснимать ему сериалы с нищенским бюджетом про ментов до конца жизни. Осветитель вдобавок с перепугу не удержал прожектор и грохнул его оземь.
И пока приводили в чувство гранд майора, задержанная не преминула воспользоваться подаренным судьбой шансом. Средь чехарды и дыма в потёмках тихонько выскользнула из отделения и запрыгнула в микроавтобус, накрывшись чехлами от какой-то техники. И уже вечером она оказалась в квартире того самого режиссёра. Они сидели на его маленькой кухоньке, где и прозвучала её история. Вот только одна мысль свербила пространство под её причёской и не давала покоя - сейчас закончится ужин и придётся расплачиваться за освобождение. Но чёрная полоса этого дня волшебно закончилась. Русский спилберг от свалившихся на него переживаний откупорил очередную бутылку водки. Ещё бы, сегодня ему досталось по полной - разве снимешь «крёстного отца» с этими недоделанными «бельмондами». Налил себе ещё пару стопок и вдруг затих на полуслове. Голова с тяжёлыми мыслями брякнулась на грудь, рот приоткрылся, язык облизал пересохшие губы, но слова похоже иссякли. Повисла долгожданная тишина. Минут пять у неё ушло, чтобы оттараканить «Станиславского», а по весу в придачу ещё и «Немировича - Данченко» до потрёпанного тяжёлой режиссёрской жизнью дивана. На следующий день он взял её с собой в Останкино, побоялся оставлять, вдруг опять чего-нибудь отчебучит. Всё утро ему пришлось работать, носиться по коридорам, разыскивая то одного то другого. Чтоб не мешала, он засунул её к своему другу в качестве массовки на какое-то пробное ток-шоу то ли про гармонию семьи, то ли про эротику в кино. Вроде пристроил и пристроил, обещал забрать через два часа.
Но не удалось забрать ни через два часа, ни через неделю. Ибо программа, в которой она случайно оказалась, нуждалась в ведущем, не умевшим краснеть. А разве по ней поймёшь покраснела она или порозовела, да хоть позеленела, при её-то цвета спелой маслины коже с глубоким фиолетовым оттенком. Вопросы в студии обсуждались про тонкости семейной и не только и даже не столько семейно - пододеяльной жизни, а всё вертелось вокруг того, на чём вся жизнь на земле вертится. Через полчаса, как сейчас бы сказали, афроамериканка подчинила себе весь зал и по умолчанию, хотя правильнее было бы сказать под оглушительный восторг, стала вести шоу. Недаром же, проводив своего мужа в мир иной, не только собаку съела, а скорее полтонны собак и тонну пиццы и хрустящих крылышек, сидя на диване, вобрав в себя весь этот словесный мусор и тонны грязного белья, прожёванного на радость домохозяйкам. Этих передач: «как завести и удержать мужа?», «приворожить начальника и соблазнить миллионера, друга миллионера?» и вообще всё вплоть до телеграфного столба. Не рассказав даже тысячной доли того, что ею было прослушано дома на диване, она стала звездой. Её новый облик и, главное, силуэт чёрной кошки был потрясающ. Художники взяли его без малейших изменений, просто вставили на обложку программы, и это стало визитной этикеткой новой передачи.
А что реставратор? Мы совсем про него забыли. Так вот «Пигмалион», пока она худела, жил на даче у своего друга - жутко талантливого резчика. Раз талантливого, на грани гениальности, то и пьющего не менее чем среднестатистический житель нашей страны, а уж если быть откровенным, то в разы больше, потому как талант, помноженный на стакан без закуски и заполированный парой тройкой рюмок в квадрате, позволяет нашим людям в любой области народного хозяйства иметь отрыв от любого европейского, а паче заокеанского индивидуума недосягаемый. Правда, для того чтобы творить искусно, следует грамотно не только выпивать, но и опохмеляться. Надо найти ту тончайшую грань, чтобы третья рюмка не нарушила зоркость орлиного глаза и реза чёткость необычайную. Тем более у наших талантов обычно всегда под рукой помимо водки рассол, огурчик, капусточка с балкона или какой другой стабилизатор. Я ни в коем случае не стал бы разглашать тайны творческого процесса вырезания и реставрации высокохудожественной резьбы, если бы это не потребовало данное повествование. Градус таланта резчика постоянно повышался по двум причинам: во-первых, он постоянно тренировался в резьбе овощей. И это была песня. Для начала он вытачивал кухонный нож до остроты запредельной. Потом брал огурчик и острейшим, как у самурая, ножом нарезал эти филигранные кружочки. Их можно было перемерять штангенциркулем или лазерной линейкой. Потом он брал или помидор, или перчик и выделывал подобные ювелирные чудеса со всеми остальными ингредиентами будущего салата. Изготовление того блюда было отточено лучше, чем балет «Щелкунчик» за сто лет после первого представления. Ни одного лишнего движения, ни одной ошибки в пропорции зелёных, красных и оранжевых овощей. Всё выверено, взвешено и размешано наилучшим образом. Наверное, мишленовские повара давно бы удавились, видя такое совершенство. Ему же удавалось разрезать семечко спелого помидора пополам, не дав ему выкатиться со своего места. А как он надсекал оливку или маслину! Похоже, на получившийся овощной шедевр даже у самого создателя сего блюда не поднималась рука. Поэтому он пил не закусывая, и на следующий день история повторялась… Точение ножа, огурчик, помидорчик, да, забыл сказать, прежде чем нарезать очередной овощ или фрукт, обязательно пропускалась стопочка, а ведь там ещё были перчик, лучок, редисочка и много чего, что можно покрошить в тарелочку. В общем, не доходило дело до дегустации салата практически никогда.
Помимо известных вам героев, к ним на огонёк захаживал сосед по дачному кооперативу, слегка опустившийся после развала Советского Союза лектор общества «Знание». А так как проработал он в партийной системе не один год и грамотами ЦК были завешены все стены, то выпивать с ним было нескучно. Он и про «Малую землю» немало мог рассказать, и про чугун на душу населения, и про тонко устроенную душу подростка, овладевшего рабочими специальностями, и про чуждые нам напевы волосатых гитаристов, и про прочих льющих неизвестно что на чужую мельницу. Практически правильно заточен был его пролетарский меч-кладенец супротив заморского супостата, да ему хоть выпившему иль хоть трезвому палец в рот не клади, вмиг объяснит любому, как по-новому увидел напильник в руках рабочего человека на своей новой картине академик живописи Лаздунов. Пошит он был исключительно из ума и пролетарской смекалки, ибо приходил в гости завсегда вовремя. Когда и салат был готов, и резчик был тоже уже вполне себе готов. Изо всех последних сил помогал всё убрать со стола: и салат, и, не дай бог, початую бутылку. Да, порой лектор был незаменим и полезен, так как скор на ногу да угодлив был необычайно. За бутылкой мог слетать мухой на станцию, там в ту пору мини-маркет работал круглосуточно.
И вот это-то ружьё и выстрелило аккурат под самой занавес пьесы. Забрёл он как всегда под вечер к своему соседу: нюх лекторский не подвёл и на этот раз. Друзья как раз решали, кому придётся прогуляться до станции. На столе непорядок: стол ломится от тарелки салата, а запить сиё изобилие уже просто нечем. Пришлось выручать мастеров-деревянщиков. Но вот только подумалось: «не фиг деньги бросать на ветер, тем более раз ребята уже навеселе, сойдёт им и пузырь, что давеча по дешёвке у заезжего таксиста купил». Забежал домой, отсидел на кухоньке сколько по легенде на пробежку туда-сюда до станции положено потратить, да и вроде запыхавшись назад. Разлили, крякнули, теперь уж непонятно, кто сколько успел. Ну и не буду описывать того кошмара. Не дай Бог не только испытать, да даже прочитать об этом. Очнулся из всех троих только реставратор, остальных схоронили, а он почти неделю висел на волоске. Но оклемался и быстро на поправку пошёл, только ослеп совсем и навсегда. Пытался выкинуться из окна, но не спросил, что под окном, и в этот раз ему было суждено задержаться на этой земле. То здание строили пленные немцы после войны, и на свой манер сделали эркер с балконом. Короче, к слепоте прибавился жуткий перелом. Вышел он из больницы где-то ближе к майским праздникам. Да не вышел, а выкатили его. По бумагам выходило, здоров, мол ни ноги уже по-другому не срастутся, да и с глазами тоже вроде ситуация стабильная: уже не проморгаются-то глаза. Не стал он звонить никому из своих –пожалел: поищут, поищут да успокоятся, зачем вешать на людей пудовую гирю. Впрочем, оказалось, и не надо особо дёргаться, купили у врачей его добрые люди. Кормили, одевали, койку отвели, на работу увозили и привозили на ночлег обратно. Работа была на свежем воздухе сидячая - его переодевали в форму афганского ветерана и ставили на точку собирать милостыню в пробке. У «папы» их было человек десять, которых он утром развозил на потрёпанном микроавтобусе, а вечером забирал и отвозил «домой». Праздников и выходных не было, работали дотемна, единственное берегли, не вывозили в сильный мороз. После работы сидели, выпивали, смотрели телек, спорили о политике, иногда даже кто был поцелее дрались. Жизнь она и в Африке жизнь. Время от времени меняли местами, чтобы лица не приедались.
Так вот теперь вернёмся к ней. Пышка шоколадная, которая багирой стала, купалась в славе, вы сами небось видели, как живут телезвёзды. Но мало кто знает, что ну обычные они до мозга и костей люди. Она тоже попыталась устроить своё бабье счастье. Не смогла найти любимого, след прервался на даче, где вроде жил он у друга. Но тот погиб весте с соседом. Был там и третий пострадавший, но тот или не тот, сыщики не смогли накопать ничего конкретного. Ещё бы, документы все потёрли врачи после сделки. А квартира в Зюзино так и стояла опечатанная за неуплату коммуналки. Конечно, подкатывало к ней, чёрной красавице, немало: и чины даже будь здоров, а больше из гламурной тусовки. Страсть как хотелось клубнички в стиле Уитни Хьюстон. Кому-то просто хотелось помочь ей тратить её гонорары, становившиеся всё солидней и солидней. Может конечно, были и те, которые настоящие, только вот сердце не билось в унисон тому единственному. А всё было наоборот, когда гасли прожектора и софиты, сердце ныло, нет конечно, не сердце, болела душа. Ведь когда все части организма здоровы, болит по-настоящему только душа. В груди образовалась какая-то лакуна, а там клетка с бьющимся о прутья сердцем. Сердце стукалось об эти жёсткие с окалиной ржавые прутья, и каждый удар оставлял на нежной ткани рубец, как от кухонного ножа. Так, конечно, не скажешь: со стороны всё в шоколаде: квартира, джип, наряды по цене российского автомобиля, зачастую под дверью корзина с цветами от местных рокфеллеров.
Шло время. В тот год бабье лето было настолько тёплым, что казалось, что после августа в небесной канцелярии вновь поставили июль. Она опаздывала в Останкино, но как назло все встали в пробку на съезде со Сретенки в долину Цветного бульвара и Неглинки. На перекрёстке образовалась классическая розочка. Все гудели, особенно те, кто сзади, ибо не видели, что два идиота уже почти в том месте, где горлышко превращается в площадь, умудрились воссоединиться. Всё пытались просочиться теперь уже через игольное ушко. Сзади напирали, несмотря на кондиционер, жара стояла несусветная. С утра она так торопилась, что сделала сразу две ошибки. Первая - села на новый автомобиль, не успев ни толком обкатать его, ни привыкнуть. А вторая - ну нельзя было надевать эти проклятые шпильки. «Эх, - думала - будет время и причёску поправить и макияж оживить»...
Конечно, впору занять у Булгакова фразу про Аннушку и масло, ибо случилось то, что случилось. Можно, конечно, пенять и на съехавший каблук, и чертовски неудобные педали у этого нового монстра. А ещё не фиг было смотреть в зеркало заднего вида, жалко было поцарапать свою новую игрушку. Можно выстраивать всю цепочку, как ползла по бордюру, объезжала эту долбанную газель, как кто-то гуднул неожиданно сзади, как обернулась... Но вдруг послышался звук, будто она опрокинула детскую коляску или велосипед, и вроде её джип наехал на мешок картошки. Когда её глаза вернулись туда, куда ей и надо было в тот момент смотреть. Она застонала, прикусив губу. Лицо стало грязно белого цвета. С трудом заставила себя вылезти со второго этажа жутко огромного джипа, ноги подогнулись, и, пока она стояла на одном месте, острые, как гвозди шпильки, уходили в тёплый вязкий асфальт. От тяжести свалившегося на неё она присела прямо у колеса, наехавшего на человека в просоленной на всех ветрах афганской форме. Он ещё был жив, глаза его смотрели в небо прямо на солнце. Её ещё удивило, как он может смотреть на солнце не жмурясь. В ту же секунду сердце её разорвалось на мелкие кусочки - это был он. Любимый почему-то разлёгся, криво улыбаясь, с нелепо откинутыми в сторону ногами, продавленной колесом грудью и глазами, обращёнными к солнцу. Слабая струйка крови наметилась в углу пересохших губ. Оставшейся рукой он инстинктивно потянулся наверх, как бы цепляясь за жизнь, и вдруг наткнулся на её мокрое от слёз лицо. Пальцы прошли по губам, носу, векам… Последнее, чего они коснулись, были волосы. «Ты…», - выдохнули сухие губы.
Ну вот собственно и всё.