Глава 293
Говоря о членах своей семьи, Фуке сделал явное ударение на этих словах, глядя в глаза Кодюра, которого заметил в числе просителей, сопровождавших его носилки. Осознав, что того, в ком они только что видели потенциального дарителя милостей, арестовывают, просители врассыпную бросились бежать, опасаясь и того, что их могут также арестовать, и того, что их прост запомнят и сочтут соучастниками какого-то преступления, в котором, безусловно, виновен Фуке, поскольку ведь всем известно, что ни в одной стране мира глава государства не отдаёт приказа об аресте невиновных.
Кодюр, тем не менее, привыкший рисковать ради власть предержащих даже безо всякой выгоды для себя ещё со времён его преданной службе Анне Австрийской, и поэтому мало опасающийся за себя, ответил Фуке взглядом, что он всё понял, и что он предупредит об аресте родных Фуке, а также его камердинера, дворецкого, интенданта и прочих главных слуг.
Кодюр немедленно направился к самому верному камердинеру Фуке Лафоре и предупредил его об аресте хозяина. Лафоре тут же покинул Нант, спешно добрался до ближайшей подставы лошадей, которую Фуке содержал для всяких спешных дел в двух лье от города, выбрал лучшего коня и помчался в Париж. Там он сообщил роковую весть верной подруге суперинтенданта мадам Дюплесси-Белльер, которая тут же собрала в своём доме собрался маленький военный совет из сторонников своего любовника, находящихся в это время в Париже, во главе с аббатом Фуке.
— Следует отправиться в Сен-Манде и поджечь дом, – посоветовал аббат Фуке. – Это единственное средство спасти моего брата.
— Вы сошли с ума, Базиль! — возразила мадам Дюплесси-Белльер. — Это же равносильно признанию того, что Никола Фуке есть что прятать от Короля! А это, в свою очередь, все равно что подписать ему смертный приговор. Королю не в чем упрекнуть Фуке, и он будет вынужден отпустить нашего друга.
— Каждому человеку есть, что скрывать, мадам, — возразил аббат Фуке. — Даже у меня есть кое-что из того, что я не согласился бы показать никому на свете. А что уж говорить о суперинтенданте финансов! Ему приходилось осуществлять различные рискованные операции, и документы об этом всегда можно истолковать в ту или иную сторону. Продувной обвинитель придаст любой бумажке такой смысл, что выставит любого, к ней причастного, чуть ли не государственным преступником. И поверьте мне, мадам, у Никола есть важные бумаги, которые никоим образом не должны попасть в руки врагов.
— И из-за нескольких бумажек вы готовы спалить такой замечательный дом?! — возразила мадам Дюплесси-Белльер.
У неё в памяти оставались и великолепная обстановка дома Фуке, и счастливые минуты, проведённые в нём, и восхищение от многих произведений искусства – картин, статуэток, редчайшей посуды из китайского фарфора, золотых обеденных приборов и всего прочего. Она ни под каким видом не могла бы допустить подобного злодейства – уничтожения всех этих шедевров.
— Поймите, мадам, дом и богатство – дело наживное, мы все поможем Никола возместить его убытки новыми доходами! — не унимался аббат Фуке. — Но если будет найден всего лишь даже один документ, сыщется одна единственная бумажка, которая сможет быть истолкована против Никола, она будет именно так истолкована, что грозит ему самыми жесточайшими бедами. Я боюсь представить и не хочу обсуждать худший вариант развития событий, но мы должны опасаться самого худшего и предвидеть самые крупные неприятности, сделать всё возможное, всё от нас зависящее, чтобы избежать их или хотя бы ослабить насколько это получится.
Спор затянулся, комитет спасения Фуке превратился в комитет демагогии, как это всегда бывает, когда важный вопрос решают более чем два человека.
Те несколько часов, на которые Лафоре опередил официальных курьеров, были потеряны самым бездарным образом. По этой причине этому гражданский судья д'Обре успел без каких-либо помех опечатать в первозданном виде все бумаги Фуке в его доме в Сен-Манде, а канцлер Сегье сделал то же самое в суперинтендантстве.
«Фуке хотел получить печати, — говорил после этого с сарказмом Сегье, намекая на желание Фуке стать первым министром или канцлером. — Что ж, ему не на что жаловаться! Вот он их и получил!»
Д’Артаньян направил гвардейского офицера Деклаво сообщить Королю о том, что приказ об аресте Фуке выполнен.
Людовик XIV вышел из своего кабинета и прошел в караульное помещение, где в то время находились многие дворяне, в том числе Тюренн, Конце, Лионн, Вильруа.
— Господа, — громко сказал Король, — я велел арестовать суперинтенданта. Этот человек злоупотреблял доверием кардинала Мазарини, а также впоследствии обманывал и обкрадывал меня. Следственная комиссия разберётся со всеми его преступлениями. Быть может, кто-то из вас удивится тому, что ещё сегодня я милостиво беседовал с ним. Знайте же, что ещё четыре месяца назад я решил его арестовать, поскольку располагал достаточными доказательствами его вины. Но поскольку он действовал подкупами, создавал лояльные себе коалиции и комитеты, объявить об аресте человека такого уровня было не просто, могла повториться Фронда. Мы не хотим гражданской войны. Но я не потерплю в моём королевстве подобных преступлений, каковые чинил Фуке. И не допущу новых заговоров, подобных тем, в которых участвовал Фуке, чему, я убеждён, мы ещё найдём неопровержимые доказательства. Некоторые подробности некоторых заговоров столь чудовищные, что я не могу их вам сообщить, поскольку это связано с государственной тайной. Отныне наступило время, когда я сам стану заниматься своими делами. Мне не нужны люди, которые под видом помощи мне творят за моей спиной свои мерзкие дела. У меня не будет суперинтенданта финансов, у меня не будет премьер-министра. Я буду вникать во все государственные дела сам.
Многие из вчерашних сторонников Фуке поспешили проявить себя как его яростные противники и непримиримые враги, хотя далеко не все. Кое-кто задолжал семье Фуке изрядные суммы, и, допуская, что расписки на эти суммы хранятся, быть может, в надёжном месте, не спешил открыто заявлять о своём осуждении Фуке. Оставались и те, кто был бескорыстно верен Фуке, но это были, в основном, члены его семьи, либо близкие друзья, включая мадам Дюплесси-Белльер, которая, быть может, была Фуке супругой в гораздо большей степени, чем мадам Фуке.
Многие придворные были подавлены энергией молодого суверена, опасаясь и за свою судьбу, потому что мало кто был совершенно безгрешен, да и были ли такие? Но внешне очень многие спешили решительно осудить Фуке.
В кулуарах герцог де Гевр негодовал с явной завистью к д’Артаньяну:
— Почему Его Величество доверил столь важную миссию какому-то там капитану мушкетёров? — возмущался он. — За что мне такое унижение? Ведь это дело соответствует только моему рангу! Неужели же я не смог бы арестовать Фуке ничуть не хуже д'Артаньяна? Да я, если хотите знать, смог бы арестовать собственного отца, а уж тем более своего лучшего друга.
Не могу сказать, что эти высказывания добавили ему друзей. Скорее наоборот. Ведь де Гевр считался другом Фуке.
Как только арест состоялся, чиновники Короля изъяли все бумаги Фуке и арестовали некоторых его людей, включая Поля Пелиссона. Чтобы полностью исключить риски гражданской войны, из Нанта на захват Бель-Иля были посланы войска.
Поскольку парализованные нерешительностью, близкие Фуке так ничего и не предприняли, прибывшие чиновники опечатали и описали все бумаги суперинтенданта в Сен-Манде, Во-ле-Виконт, Фонтенбло и парижской резиденции. Другие агенты изъяли бумаги Пелиссона, Бриенна и Гурвиля. Все эти меры были приняты с санкции канцлера Сегюра после того, как через два дня после ареста Фуке в Фонтенбло прибыл королевский курьер.
Ошеломленной мадам Фуке было велено уехать и поселиться в Лиможе. Гурвиль, пользуясь своими многочисленными связями, помог ей организовать переезд и позже добился у Короля разрешения одолжить ей какие-то деньги на жизнь. Пострадали и братья Фуке. Франсуа Фуке, архиепископу Нарбоннскому, приказали переселиться в Алансон; Луи Фуке, епископу Агдскому, – вернуться в свою захолустную епархию. Самый младший, Жиль Фуке, лишился придворной должности старшего конюшего. Базиля Фуке сослали в Гиень.
Королева-мать заступилась за мать Фуке, с которой была знакома давно и сохраняла дружеские отношения. Благодаря её заступничеству старая Мари де Мопё смогла остаться в Париже и опекать двух малолетних детей Фуке. Мадам дю Плесси-Бельер сослали в Монбризон, ее бумаги также изъяли. Ее зятя маркиза де Крюи, недавно произведенного в генералы парусного флота, разжаловали. Гурвиль, «одолжив» казне по «предложению» Кольбера полмиллиона ливров, ускользнул и в дальнейшем тихо жил недалеко от Ангулема у герцога де Ларошфуко. Остальные люди Фуке тоже рассеялись, опасаясь ареста.
Герцогиня де Шеврёз поздравила Кольбера с победой.
(Продолжение следует)